Упражнения

В состязании страданий она всегда старалась быть первой. Даже после нескольких прочтений его глаза спотыкались о сокращения слов. Под текстом оставалось еще достаточно места вдоль зазубренного края открытки. Достаточно, чтобы полностью написать слово «материнство». Приехав в рыночный городок Мурнау и оказавшись в своей детской комнатушке, приткнувшейся под покатой крышей дома, она глядела из окошка на оранжевые черепичные кровли, убегающие к озеру Штафельзее, и размышляла о прожитых тридцати восьми годах и внезапной перемене, о своем освобождении от бремени повседневности, о печальном чуде появления Лоуренса и о столь обыденном факте, как наличие не слишком гениального мужа. Но что еще за ее «стезя»? Подобное слово не в ее духе. Она не верила в предначертание судьбы, что как раз и предполагало свою «стезю». И она не была религиозна, даже в минимальной степени. Она была, во всяком случае когда-то, хорошо знающей свой предмет преподавательницей немецкого языка и литературы, ценившей Лейбница, братьев Гумбольдт и Гёте. Он вспомнил ее год назад, когда она выздоравливала от гриппа и, лежа в постели, читала написанную немецким автором биографию Вольтера. По натуре она была благодушным скептиком. Она терпеть не могла новомодные культы «Эры Водолея». Никакой гуру на смог бы стерпеть ее склонность к добродушным насмешкам. Если она провела час в спальне своего детства, где когда-то спала с плюшевым мишкой, теперь лежавшим в колыбельке Лоуренса, значит, ее стезя бежала прямиком в ее прошлое.

И если она ехала на север, чтобы повидаться с родителями, то это служило лишним подтверждением верности его догадки. Отношения между родителями и дочерью были очень непростыми. Они часто ссорились. Не видясь по полгода, они действовали друг другу на нервы одним своим присутствием. Даже несмотря на то, что они были близки, или благодаря этому. В последний раз они с Алисой, которая была на четвертом месяце беременности, ездили в Либенау в апреле 1985 года. Они приехали сообщить ее родителям радостную новость. Ссора вспыхнула на кухне, после ужина, короткая, но шумная. Джейн и ее единственная дочь мыли посуду. Причиной ссоры стали чистые тарелки, которые надо было расставить на полках в буфете. Генрих и Роланд в гостиной пили бренди. В этом доме мужчины были отлучены от любых домашних забот. Когда говорившие по-немецки голоса на повышенных тонах наконец взорвались, перейдя на английский, родной язык матери, тесть Роланда бросил на него многозначительный взгляд и, пожав плечами – мол, а я что могу сделать? – скривился.

Но истинная причина размолвки всплыла утром за завтраком. Как четыре месяца? А почему Джейн стала последней, кто об этом узнал, после всех их лондонских знакомых? И как смела Алиса выйти замуж, не позвав на свадьбу родителей? Так-то ты относишься к тем, кто тебя любил и заботился о тебе? Алиса могла бы сказать матери, что ребенок, которого она носила под сердцем, был зачат в спальне этого дома. Вместо этого она моментально пришла в ярость. А какая разница? Почему мать просто не порадуется, что у нее такой замечательный зять, а скоро еще будет и внук? Почему она не испытывает благодарность за то, что она с Роландом приехала сообщить ей лично эту новость? Ей надо вернуться в школу к утру понедельника. Алиса с яростным нажимом произнесла фразу, описывающую ее ближайшие планы. Кстати, частично ее маршрут совпадал с маршрутом поездок Роланда в его старую школу-пансион. Из Лондона в Харвич, потом паром до Хук-ван-Холланда, далее в Ганновер – и сюда. Поездка была утомительная и недешевая. Она настроилась на радушный прием в родительском доме. Но напрасно она надеялась! Немецкий Роланда был вполне сносный, чтобы понимать, о чем они говорят, но не настолько, чтобы попытаться их утихомирить. Это сделал Генрих, который, как уже бывало раньше, внезапно отрезал: «Genug!» («Хватит!») Алиса встала из-за стола и выбежала в сад, остыть. За завтраком на следующее утро царило молчание.

Если сейчас она находилась в аккуратном доме из кирпича и дерева, стоявшего посреди небольшого сада, на то у нее, безусловно, была особая причина. Если она приехала сообщить родителям, что решила бросить ребенка и мужа, то разгорелся бы такой скандал, какого еще никогда не было.

* * *

Джейн Фармер родилась в Хейвордс-Хите в 1920 году, оба ее родителя преподавали в школе иностранные языки. После средней школы, где она с блеском выучила французский и немецкий, окончила курсы секретарей – вопрос же о получении университетского образования «никогда даже не вставал». На машинке она печатала со скоростью девяносто слов в минуту. В начале войны она работала в машбюро Министерства информации и снимала крошечную неотапливаемую квартирку в Холборне на пару со школьной подругой. Под влиянием этой подруги, которая уже в шестидесятые годы стала одним из руководителей Кортолдского института искусств, Джейн пристрастилась к современной поэзии и прозе. Вместе они ходили на вечера поэзии и даже затеяли дискуссионный клуб любителей книги, который просуществовал почти два года. Джейн сочиняла короткие рассказы и стихотворения, ни одно из которых не взял ни один литературный журнальчик, что продолжали выходить даже в годы войны. Она продолжала работать секретаршей в разных министерствах и заводила романы с мужчинами, которые, как и она, имели литературные амбиции. Никто из них не пробился.

В 1943 году она откликнулась на газетное объявление о поиске машинистки на неполный рабочий день в журнал «Хорайзон», редактировавшийся знаменитым Сирилом Коннолли. Она выходила на четыре часа в неделю. Потом она рассказывала зятю, что ее усадили в глухом закуточке и поручили печатать скучнейшие письма. Она не отличалась красотой, не имела нужных связей и не была столь же общительной, как многие молодые женщины, появлявшиеся в редакции. Ничего удивительного, что Коннолли ее практически не замечал, но однажды ей довелось оказаться среди литературных корифеев. Она видела, или ей померещилось, что она видела, Джорджа Оруэлла, Олдоса Хаксли и женщину, которая вполне могла быть Вирджинией Вулф. Но насколько было известно Роланду, Вулф к тому моменту уже два года как умерла, а Хаксли давно жил в Калифорнии. Впрочем, была одна гламурная личность из аристократических кругов, которая тогда точно находилась в Лондоне и у кого возник дружеский интерес к Джейн, так что она даже передала ей пару ненужных платьев. Это была Кларисса Спенсер-Черчилль, племянница сэра Уинстона. Позднее она вышла замуж за Энтони Идена, еще до того, как он стал премьер-министром. В 1956 году она сделала ставшее знаменитым замечание, что, мол, были времена, когда казалось, что Суэцкий канал протекает по ее гостиной. Потом Кларисса исчезла в водовороте светской жизни. Еще Джейн помнила Соню Браунелл, которая вышла за Оруэлла, – та всегда была доброй душой. Она дала Джейн две книги на рецензию, но так и не напечатала ни одной.

Джейн оставалась на задворках журнала «Хорайзон», приходя туда дважды в неделю после рабочего дня в Министерстве труда. Но в конечном итоге журнал сыграл свою роль в ее судьбе. Когда закончилась война, ее литературные амбиции определились. Ей хотелось путешествовать по Европе и «писать репортажи». Как-то она подслушала слова Стивена Спендера, рассуждавшего о «Белой розе», группе отважных студентов Мюнхенского университета, боровшихся против нацизма. Это было ненасильственное движение молодых интеллектуалов, которые тайно распространяли брошюры и листовки, перечислявшие и осуждавшие преступления режима, в том числе массовое истребление евреев. В начале февраля 1943 года основные активисты движения были арестованы гестапо, преданы «народному суду» и казнены. Весной 1946 года Джейн удалось на пять минут привлечь внимание Коннолли. Она предложила отправить ее в командировку в Мюнхен, чтобы найти там уцелевших участников движения и взять у них интервью. Они ведь олицетворяли лучшее, что было в Германии, и ее будущее.

В момент основания «Хорайзон», в конце 1939 года, его редактор имел эстетский взгляд на войну. Самым большим проявлением пренебрежительного отношения к войне было не поддаться всеобщему безумию момента, стоять в стороне и продолжать отстаивать лучшие традиции литературы и литературной критики цивилизованного мира. Но война продолжалась, и Коннолли убедился в важности серьезного участия, в горячих репортажах – предпочтительно с линии фронта, где бы она ни проходила. Он отнесся к идее Джейн весьма благосклонно и с энтузиазмом и даже предложил ей покрыть расходы на поездку, выдав ей 20 фунтов из бюджета журнала. Это было щедро. Но в голове у него созрела идея еще одного проекта. Он хотел, чтобы она, когда закончит в Мюнхене, пересекла Альпы и заскочила в Ломбардию, где могла бы написать репортаж о местных гастрономических и винных предпочтениях. Война превратила британскую кухню – и без того позорную – в нечто совершенно ужасное. А теперь настала пора подумать над тем, как бы перенять солнечные кулинарные традиции Южной Европы. Еще до окончания войны он отправился в Париж, остановился во вновь открывшемся британском посольстве и сполна насладился местной едой. А теперь ему захотелось побольше узнать о сельской пище, о спиедо брешиано, оссо буко, полента э учелли [22] и о винах Брешии. И он выдал Джейн 20-фунтовую банкноту, выудив ее из жестяной коробки с мелочью. Задание, которому было суждено изменить жизнь Джейн Фармер и начать жизнь Алисы, было обговорено в считаные минуты, после чего Сирил Коннолли поспешил на обед с Нэнси Кунард в отеле «Савой».

22

Фирменные блюда итальянского города Брешиа: спиедо брешиано – жаренные на шпажках куски мяса и картофеля; оссо буко – томленая говяжья голяшка; полента э учелли – кукурузная каша с тушеной дичью.

Двадцатишестилетняя Джейн Фармер покинула Англию в начале сентября 1946 года, имея в кармане 125 фунтов, половину из них в американских долларах, хитроумно спрятанных ею в чемодане и на себе. Коннолли выдал ей письмо на бланке «Хорайзона», в котором именовал ее «внештатным европейским корреспондентом» журнала. Летом 1984 года во время первого посещения Либенау Роланд сидел с ней в саду. До этого они весь день проговорили о литературе, и она поставила на столик старенькую картонную коробку. Джейн показала ему пожелтевшее письмо на бланке журнала с подписью самого Коннолли. Коннолли и Браунелл ей немало посодействовали. Они, вероятно, симпатизировали офисной машинистке, которую кто-то называл «Простушка Джейн». Через своего знакомого, бывшего сотрудника британской разведки МИ-6 Малькольма Маггериджа, Браунелл раздобыла фамилии и мюнхенские адреса троих людей, которые могли хоть что-то знать о «Белой розе». А знакомые Коннолли дали Джейн с собой пару рекомендательных писем для офицеров британской военной администрации, которые могли бы ей помочь, попади она в неприятности при пересечении французской территории. Кроме того, для ее поездки собрали деньги где только можно. Кунард, которая всегда чтила активистов Сопротивления, расщедрилась на 30 фунтов. Артур Кёстлер передал ей с оказией 5 фунтов. Несколько постоянных авторов «Хорайзона» отсчитали по 10-шиллинговой банкноте. Большинство кидало по полкроны или по двухшиллинговой монетке в коробку с надписью «Белая роза», стоявшую в редакции. Джейн воспользовалась также 50 фунтами, доставшимися ей в наследство от дяди. И она подозревала, что отданные ей Соней 5 фунтов были взносом от Оруэлла. Тем летним вечером в Либенау, показав Роланду письмо Коннолли, Джейн вынула из коробки свои семь дневников. В них она постаралась передать то ощущение свободы, которое сопровождало ее во время того путешествия из Лондона в Мюнхен через Париж и Штутгарт, ставшего самым восхитительным событием в ее жизни. Она была не послушной дочерью своих родителей, не скромной офисной служащей, не презираемой простушкой и глупышкой, притулившейся в углу редакции, и пока еще не преданной женой. Впервые в ее жизни она сделала серьезный выбор, сама придумала для себя миссию и отправилась на поиски приключений. Она не нуждалась ни в чьей заботе. Она целиком полагалась на свой ум и собиралась стать писателем.

Проведя три недели во Франции, она, к своему удивлению, в случайной беседе получила приглашение на ужин в офицерской столовой около Суассона. Она уговорила упрямого сержанта-валлийца позволить ей проехать в кабине его грузовика последние тридцать миль до немецкой границы. Она отвергала фривольные приставания военных и гражданских. А американский лейтенант, с кем у нее возник короткий роман, довез ее от Мюнхена до Штутгарта в своем джипе. В школе она овладела азами французского и немецкого, а вскоре уже свободно говорила на обоих языках. «Я стала самой собой! – сказала она Роланду. – А потом потеряла себя!»

Эти дневники были ее тайной. Генрих о них не знал. Но Роланд, если бы захотел, мог показать их Алисе. Джейн оставила его в саду одного, а сама пошла в дом готовить ужин. Первая страница первого дневника, исписанная каллиграфическим почерком, сообщала, что 4 сентября 1946 года она поехала третьим классом на вновь пущенном экспрессе «Золотая стрела» из Лондона в Дувр, а затем на французской версии экспресса «Флеш д’Ор» из Кале в Париж. Если она и смотрела на лица пассажиров или выглядывала из окна вагона на бескрайние пейзажи освобожденной Пикардии, в дневнике она не оставила об этом никаких записей. Она возобновила дневник в Париже.

«Местами замызганный, а местами шикарный город. Поразительно: никаких следов разрушений. Магазины безлюдны». Она усердно упражнялась в журналистских навыках, описывая свой крошечный отель в Латинском квартале и его proprietaire [23] , драку перед булочной, группку снова появившихся в городе американских туристов, которым оказали чрезвычайно холодный прием в местной табачной лавке. Она стала свидетельницей препирательств между офицером британского флота, хорошо говорившим по-французски, и типом «с внешностью французского интеллектуала». Далее шло изложение их позиций. Офицер, слегка пьяный: «Только не говорите мне, на чьей стороне воевала Франция! Ваши сражались и убивали наших солдат в Сирии, Ираке и в Северной Африке. Ваши военные корабли что-то не вышли из Мер-эль-Кебира в Портсмут, чтобы соединиться там с нашим флотом, поэтому мы и были вынуждены их атаковать. А теперь мы еще узнаем, что ваши жандармы здесь, в Париже, конвоировали три тысячи французских детей на Восточный вокзал, откуда их повезли в лагеря смерти. А все потому, что они, как оказалось, евреи». Седоватый интеллектуал, тоже слегка пьяный: «Говорите тише, месье. Вас могут убить за такие слова. Ваша версия событий ошибочна. Эти корабли остались бы верны Франции. Потом, когда немцы попытались захватить наши корабли в Тулоне, мы их первые потопили. Мой зять был до смерти замучен в гестапо. Они убили почти всех жителей деревни рядом с моим родным городом. А бойцы «Свободной Франции» сражались бок о бок с вами, и сражались мужественно. Тысячи французов погибли в ходе освобождения от снарядов, выпущенных с ваших кораблей. Движение Сопротивления воплощало истинный дух Франции!» При этих словах все присутствующие в баре завопили: «Vive la France!» А я продолжала записывать, притворившись, будто ничего не слышала».

23

Хозяин (фр.).