Упреждающий удар

Хрустнув щебнем, остановился воевода. Оглядел полуразрушенную мазанку - крыша уже сгорела. "Уф!" - снял личину, изображающую морду медведя, подал ближнему вою.

– Подержи, - весь в золоте: на голове золоченый шлем; вышитый золотом парчовый кафтан - под ним броня - тоже великокняжеский подарок; в опущенной руке оголенный меч - дар вятчан, выкованный Устином... И сам сиял: глаза выплескивали море синего огня. Гордая, радостная улыбка - еще бы!
– он в Сарае. Но тут же погасла улыбка: "Что ж это я... Чай, не на пир пришел!.."

По опыту знал: самое страшное для полководца - потерять управление войском, не видеть, не слышать ход битвы; а тут еще не получилось внезапности - татары все-таки не застались врасплох... неизвестно, как сложится сражение?! Нужно не только разгромить, но и, взяв в плен ханскую семью, выйти из Сарая, оторваться от преследования, вернуться на Вятку!..

– Мне нужно на глядень⁵⁹ взойти!
– обратился к вою-скоровестнику: - Найдите высокий целый мазанный дом, с которого бы я мог пасти войско...

Константин Юрьев тряхнул головой:

– Скоро там?!
– кинул нетерпеливый взгляд вдоль узкой улицы. Один из раненых приподнял окровавленную русую голову...

Встал, закачался - длинный, рваная одежда чуть прикрывала наготу; в руке татарский меч, - разрубленное справа надбровье отвисло на пол-лица. У воеводы кольнуло в груди: "Это ж наш - русский полонянин!.." Константин Юрьев, ступая по наваленным трупам, подошел, заглянул в его мокрый от слез голубой глаз. Бородатое, измученное, обезображенное лицо улыбалось, протягивало навстречу руки.

– Братушки!.. Родненькие!.. Отобрали нас... Хотели заставить против воевать - не вышло...
– продолжая счастливо улыбаться, тянул руку и падал - умирал...

Федот не ожидал, что так быстро, с ходу захватят полгорода.

С ревом, громом хлынули в улицы Сарая: разваливались стены домов, рушились горящие крыши-потолки...

Он врывался вместе с остальными, преследуя татар, в мазанки-дома, крутил мечом, бил ногами все, что сопротивлялось, мешало идти вперед.

Рука затяжелела, но он махал мечом - уж затупился он - не рубил, мял, как жесть, татарские шеломы, рвал шапки...

Федот все вертел и вертел направо и налево мечом, ближних добивал ножом (он где-то обломил копье), шел вперед, не давая ордынцам опомниться, прийти в себя, организовать дружную оборону...

Рубя, тыкая озверевших и полуобезумевших от горя и злости татар, пробились до следующего квартала, - до больших изукрашенных желтых юрт...

Уже полегли до единого - откуда взялись, не видел - огромные русские мужи-полоняне, без доспехов, вооруженные копьями и мечами; - если бы не они!
– они бросались в самую гущу схватки - разметывали татар, сами гибли, помогая вятчанам.

Чаще стали попадаться женщины-татарки, дети, древние белоклинобородые бабаи⁶⁰ и женщины-служанки. Все они, позабыв, кто есть кто, в ужасе, пронзительно визжа, с душераздирающими криками метались среди ханских воев, которые рубили в ярости и их... И только небольшая часть несчастных, пройдя сквозь ад-сечу, со страшными, зияющими ранами, в крови, как жертвенные животные, полуживые, - без рук, без ног, - выкидывалась под ноги и руки наступающих русских...

Несмотря на огромное усилие, чтобы не озвереть, не крушить все подряд, меч Федота попадал иногда в мягкие, незащищенные тела женщин, стариков...

В голове гудело, сердце стучало огромной кувалдой. То, что он делал, не мог сразу осмыслить и только потом, осознав, ужасался: "Што это такое?

– Сами же!..
– Звери!
– своих к нам под ноги бросают!.." Вспомнилось: надруганная, опозоренная, со вспоротым животом мать... Трупики младших братьев с размозженными головками... Не стало жалости ни к кому! Поднявшаяся в душе лютая ненависть закрыла кровавым туманом глаза; сковало, как льдом, мозг. И когда перед ним оказалась юрта, Федот, прорубив-прорвав в жесткой сухой коже-стене широкий лаз, ворвался вовнутрь; никого не щадил: размолотил склоненные седые головы стариков, затоптал бросившегося на него с кинжалом малая⁶¹– подростка, ударил ножом, приподнял и отбросил легкое тело укутанной в плат женщины, кинувшейся спасать своего сына; пнул ногой, обутой в кожаные сапоги, очаг - головешки с малиновыми язычками пламени и оранжевыми углями, очертив в воздухе красные линии, оставив дымные хвосты, осыпали противоположную стену юрты, подожгли, - развернулся и бросился в другую сторону, где в богатой одежде с золотыми украшениями сидели две женщины, как курицы-наседки, обложенные татарчатами.

Федот выдернул онемевшую татарку, стряхнул с нее вцепившихся детей, посрывал драгоценные украшения, занес нож... В голове что-то лопнуло, разорвалось; в глазах - фиолетовый сноп искр - все погасло... Упал, но тут же очнулся, и не успел еще понять, что с ним, а рука сама выхватила меч из ножен, вскочил на дрожащие ноги, увидел Людмила - седобородого красавца-воя, его синие презрительно сверкавшие глаза.

– Ирод!.. Не смей марать русское оружие невинной кровью!..

Эдак дедами принято - нам завещано, и не тебе велено осквернять...

– Знаешь, как над моей мати надругались!.. Братьев моих!..

– Видел я, сучий сын, и поболе тебя ихние зверства! Помню отцовы рассказы о Бектуте⁶², но не озверел, как ты, не потерял обличье и дух руссково человека!
– Людмил повернулся, прорубил одним взмахом выход - вышел. Федот поднял нож и выскочил из занявшейся пламенем юрты...

Сзади бушевал огонь, - как огромный рыжегривый зверь, кидался на выстроившиеся в ряд юрты и с треском, с урчанием пожирал одну за другой.

С обгорелой бородой - тело мокрое, как в бане, - с обжигающим мечом в руке, погнавшись за тремя татарами, Федот выбежал из моря огня и, еще не успев увидеть, понял, почувствовал, что в ходе боя что-то изменилось. На миг - ровно на столько, чтобы глаза успели увидеть, что случилось, - он остановился - его тут же обогнали несколько русских - и увидел: на другой стороне улицы все пространство между домами-землянками заполнено ордынцами; впереди пешие, сзади сплошной стеной подпирала степная конница, окутанная рыжей пылью. "Только подошли!
– различил лес копий, ощетинившихся в его сторону. Екнуло в груди: - Ахмедка?!"

* * *

...Плыли, вытянувшись гуськом, по середине Старицы - подальше от берегов: справа со стен-забора летели хвостатые зажигательные стрелы, слева - со степи - "стрелы стрелили" верховые татары.

Впереди, с первой сотней - на четырех ушкуях - шел ватаман Юрий Волковцев; со второй - на пяти - молодой сотенный Осип Кириллов.

Уже горели дома, гремела-шумела сеча в Сарае, а они все еще осторожно пробирались к мосту...

Вот-вот должен быть мост...