Упырь, или Жизнь после смерти

Веня теперь это знал – тогда, на той поляне, убив старого вампира одним из немногих действенных способов, он и сам умер, когда кровь штурмбаннфюрера попала в его желудок. А пока он лежал мертвым его организм менялся, и изменения происходили на таком глубоком уровне, что, Веня теперь это тоже понимал, живой человек никогда не смог бы перенести такой перестройки всего тела, каждого органа. И только лишь тогда, когда изменения полностью завершились, тело Вени было вновь запущено, словно некий механизм, и жизнь вернулась к нему, но уже качественно совсем другой. Иными словами, Веня сегодняшний имел лишь внешний вид прежнего Вени, внутренне же являясь существом какого-то совсем другого вида – не человеком, а упырем. Но, как и передавший ему эстафету Рудольф Битнер, ничего не знающим о том, кто такие упыри, откуда взялись и есть ли кто-то еще в мире, подобный ему.

Он знал, что большинство из того, что писали об упырях, было либо полной ерундой, либо сохраняло лишь некую часть правды, чаще всего неполной или измененной порой до неузнаваемости. Однако все эти рассказы ясно говорили о том, что существа, в одного из которых превратился он сам, известны человечеству многие века. А это значит, что, вполне вероятно, он не единственный, как не единственным был и Рудольф, ставший, как и Вениамин, упырем от другого упыря. Разница лишь в том, что бывший эсэсовец не убивал своего предшественника, но случайно наткнулся на того, умирающего от чьей-то другой руки. Вероятнее всего, даже не случайно наткнувшийся, а специально приманенный особым зовом, которому не может противостоять никто из живущих. Веня сейчас откуда-то знал, что если смертельно раненый упырь не передаст кому-то своей сути, хранящейся в крови, то так и будет, испытывая страшные мучения, пребывать на грани жизни и смерти, не имея возможности ни исцелиться, ни умереть. Еще он знал, что такое состояние хуже всякой смерти и если с ним когда-то случится подобное, он тоже должен будет передать свой дар, или проклятие – как ни называй, кому-то другому, просто чтобы получить возможность уйти насовсем. И тот, кому он передаст эту сущность крови, станет ему ближе всех на свете, ведь он (или она) станет таким же, каким является сейчас сам Вениамин. А если смотреть еще глубже, то, в каком-то смысле станет им самим. Именно поэтому Битнер назвал его перед смертью братом, сейчас это было совершенно понятно.

Еще Веня знал, что человеческая кровь не является повседневной необходимостью, обеспечивающей его существование, а кровь не человеческая для него вообще бесполезна. Он может долгое (насколько долгое, он пока не проверял) время жить, поддерживая организм энергией, вырабатываемой от переработки пищи. И вот здесь как раз то, какая это пища, практически не играло роли. Он мог поймать птицу, рыбу или зверя и тут же съесть его прямо сырым – и насытиться этим с таким же удовольствием, как и любым самым изысканным и прекрасно приготовленным блюдом человеческой кухни. Свежепойманная дичь была даже приятнее, видимо, как думал Веня, из-за крови, которая хоть и была бесполезной для него, но имела некий непередаваемый вкус. Ну, любят же многие люди мясо с кровью!

Но если он долго не употреблял человеческой крови, то постепенно начинал слабеть и покрываться болячками, которые долго не проходили. Видимо, процесс регенерации напрямую зависел от наличия в организме Вени человеческой крови. А его собственная кровь, как он подозревал, человеческой уже не была.

А еще он начинал терять способность отводить глаза, становясь как бы незаметным для всех, что часто помогало ему во время войны. Также угасала способность внушения, угасала сила, да и вообще он постепенно превращался в какого-то вялого старикашку, даже внешне старея. Но стоило ему глотнуть человеческой крови, которую он приспособился тырить в лазаретах и госпиталях из донорских запасов, как тут же становился совсем другим, вновь молодым, веселым, необыкновенно сильным и ловким. Все его чувства утончались до предела, а мышление становилось быстрым и острым как бритва. А еще он мог летать.

Нет, он не превращался в летучую мышь как в старых легендах. Он обретал возможность как-то укрощать силу тяготения, инстинктивно регулировать ее для себя. Как он это делал, Веня совершенно не понимал, но ведь необязательно знать анатомию или физические законы, чтобы есть, бегать и плавать, верно? Так и он – просто подпрыгивал и плыл по воздуху, становившемуся густым, как вода. И как в воде он мог нырять, кувыркаться или просто лежать на нем, раскинув руки. Не очень высоко, он пробовал, максимум, метров пятьсот, и не очень быстро, но вкупе с невидимостью (правильнее – способностью отводить глаза) это было не только полезно, скажем, для ведения диверсионной войны, но и просто здорово, захватывающе, упоительно! Кто умеет летать, тот поймет, что-то поймут парашютисты, всем остальным остается только верить. Или не верить. Но это уже не проблема Вени. Он прошерстили словари и узнал, что само слово «упырь» происхождения неясного, по одной из версий, кстати, оно происходит от слова «парить» и тогда его можно трактовать как «летун».

Такое состояние после употребления крови держалось, примерно, в течение полугода, постепенно слабея и к исходу шести месяцев почти совсем исчезая. Другое дело, что тот, кто однажды испытал все эти возможности, тут же становился кем-то вроде наркомана, желающего вновь и вновь испытывать тот кайф, то наслаждение, которое дает кровь. Поэтому Веня никогда не доводил себя до состояния полной измождённости, примерно, раз в два – три месяца подзаряжаясь этой волшебной и удивительно вкусной субстанцией, называемой человеческой кровью.

Глава 5

А еще неправдой было то, что упыри спят днем, а ночью рыщут в поисках жертв. Сон Вене, конечно, был нужен как необходимая потребность физического тела, вот только от времени суток он никак не зависел. И поскольку служба в основном требовала его присутствия днем, то спал Веня, как и все люди, ночью. Другое дело, что сон его был странным, словно даже и не сном вовсе.

Он ложился спать в кабинете, на первом этаже, настоящая спальня была на втором, но в кабине стоял очень большой и мягкий диван. И для Вени он казался пределом мечтаний, даже дома его узкая кровать с панцирной сеткой была несравнимо менее удобной. Вообще в доме сохранилось все в целости и сохранности, включая постельные принадлежности и одежду. Такое впечатление, что хозяева на минутку вышли в соседнюю булочную и не вернулись. О судьбе их Веня ничего не знал и не хотел даже интересоваться: война есть война.

Он застилал диван чистым бельем, которое вместе с его одеждой и нижним бельем раз в неделю забирала в стирку пожилая немка, убиравшаяся в их доме, и о которой Веня тоже ничего не знал, кроме того, что ее звали Рут. Он с наслаждением устраивал голову на большой мягкой подушке, накрывался теплым и толстым одеялом, и словно бы проваливался в другой мир.

Сквозь закрытые веки Веня отлично видел все, что происходило в комнате, погруженной в темноту. Он не знал, видит ли он на самом деле или это такой постоянно повторяющийся сон. Через какое-то время к нему приходил Рудольф Битнер и сквозь тело этого ночного пришельца свободно лился лунный свет из неплотно прикрытого шторами окна. Иногда он просто садился в кресло рядом с диваном, захватив какую-нибудь книгу из большого книжного шкафа, и молча читал ее до самого рассвета. А в другой раз они беседовали о самых разных вещах, в основном Веня спрашивал, а Рудольф отвечал. При этом Веня не разжимал губ и говорил как бы мысленно, и точно также отвечал ему Битнер – губы его шевелились, но голос звучал прямо в голове у Вениамина.

Он рассказывал ему о своей жизни, о том, что сумел узнать про то, кем он стал и кем теперь являлся Веня. О том, что он умел, о том, что было опасно и чего следовало избегать. Но на многие вещи и сам бывший штурмбанфюрер не знал ответов.

Что интересно, разговаривали они всегда по-немецки и Веня воспринимал этот язык как родной. На его вопрос, Рудольф ответил, что с кровью к получившему ее переходят все знания прежнего носителя, включая и знание языков. И если бы даже сейчас Рудольф не отвечал на его вопросы, Веня все равно бы обо всем этом постепенно узнал, по мере того, как знания раскладывались в его голове по полочкам. Кстати, кроме родного немецкого, Рудольф (а теперь и Веня) свободно говорил по-английски и по-французски, понимал и мог как-то общаться на итальянском и румынском. А также он отлично знал древние языки – латынь, древнееврейский и древнегреческий, изучению которых отдал многие годы в попытках найти ответы на вопрос о том, кем он стал. Но так до конца ничего и не узнал точно – лишь догадки и предположения, терявшиеся во тьме веков.

Сегодня Рудольф пришел в последний раз, сразу же сообщив Вене об этом, даже не став привычно садиться в кресло:

– Мое время вышло, брат, я ухожу насовсем.

– Куда? – взволнованно спросил Вениамин, за прошедший год свыкшийся с его обществом и даже ждавший этих ночных разговоров. Тот лишь пожал плечами и ничего не ответил. Или и сам не знал или же Вене об этом было пока нельзя знать.

– Жаль, – Вене и правда было очень жаль и еще грустно оттого, что он теперь будет совсем один. Не с кем будет поделиться своими мыслями, проблемами и открытиями даруемыми его новой сущностью. Людям об этом не расскажешь по понятным причинам. Странно, но кроме призрака убитого им фашиста, ему и поговорить откровенно было не с кем, не с кем поделиться своей тайной.

Рудольф понимал его без слов, поэтому сочувственно произнес:

– Ты можешь сделать себе друга или подругу, поделившись своей кровью.

– И убив для этого другого человека, – закончил Веня его мысль.

И тот опять промолчал, вновь пожав плечами. Да и что тут скажешь, все и так ясно.

– Вот и я так и не смог решиться. В общем, прощай, брат, – Рудольф подмигнул ему и ободряюще улыбнулся, – долгой тебе жизни!

– Прощай, брат, – эхом откликнулся Вениамин, – удачи там, куда уходишь!