Уравнение Бернулли

А на улице, может последняя в этом году, стояла грустноватая октябрьская теплынь. Или — в жизни последняя?.. Тогда тем более торопиться не стоит.

И направилась Рита в самый дальний на этой улице магазин, хотя вполне могла бы свой немудрящий комплект добыть в упомянутом круглосуточном вертепе, но соседки там из принципа никогда не отоваривались, а значит, и она. И это вовсе не второй пункт, по которому «неполноценная» соседка солидаризировалась с «полноценными», а все тот же первый. И единственный.

Рита брела сквозь патриархальную осень, беззаботно помахивая пластиковым пакетом, в котором ничего не было, кроме огромного, хотя, к сожалению, также почти пустого, портмоне, в основном лишь для балласта и годящегося — а то как бы без него пакет совершал свои колебательные движения. Она брела, грустно улыбаясь и кивая редким встречным прохожим, которые ей всегда первыми кивали, хотя большинство — день-то будний — были существенно старше.

Нет, это не была чисто деревенская традиция здороваться с абсолютно незнакомыми людьми, но это была особая специфика маленького города — всех поздоровавшихся Рите хотя бы по разу доводилось встречать прежде, они же, скорей всего, хоть что-нибудь да знали про нее. Разве этого не достаточно, чтобы кивнуть при встрече?..

А что, ей-богу, Рита вовсе не возражала бы умереть именно здесь, раз уж умереть необходимо, и даже, пожалуй, прямо сейчас — вот как раз и природа, причем почти весело, без истерик и, в каком-то смысле, даже празднично, умирает. Тем более не возражала бы она и в могилку на уютном кладбище этого городка лечь.

Хотя, увы, родители ее все равно к себе увезут и там сожгут в крематории, а баночку прикопают на прабабушкиной могилке, где уже несколько лет назад бабушкину баночку прикопали. Ибо почти все обитатели мегаполиса, так и не сумевшие по-людски устроиться в хваленом капитализме, хороня друг дружку, уже давно следуют данному нехитрому нищенскому ритуалу.

Конечно, природа умирает не навсегда, а Рита умрет навсегда, но ведь именно эти листочки никогда больше не зазеленеют, а что такое Рита, если не такой же листочек на вечном — или уж не вечном — древе человечества?..

Небось приветливым встречным людям и в голову прийти не могло, что грустная приезжая женщина, молодая и красивая притом, именно в тот момент, когда они с ней поздоровались, всерьез размышляет о собственной смерти. Тем более, что она размышляет об этом постоянно. Даже если люди были наслышаны о ее беде, то они наверняка считали, что сама Рита знать такое не должна, а если все-таки знает — обязана верить в чудо. Только Рите в чудо не верилось. Ну, разве что самую малость.

6.

Больше Фридрих «костяк класса» в свой дом не приглашал ни разу. Может, ему от родителей крупно влетело за устроенный «презренным плебсом» бардак, может, он сам решил, что для убедительной демонстрации собственной недосягаемости и одного раза вполне достаточно. Однако избранные одноклассницы за первое учебное полугодие все еще хотя бы по разу побывали в замке «сказочного принца». «Очная вставка» — так этот циник, вконец обнаглев, именовал каждое очередное романтическое свидание. А чего ему таиться, если сами девчонки не таились.

Да и не только одноклассницы — был слух еще о двух, как минимум, смазливых вертихвостках из девятого, которых этот вполне реальный Казанова будто бы заманил запретными развлечениями в свой чертог, причем с обеими одновременно и развлекался. А что, очень может быть, поскольку на его видеокассетах, которые он демонстрировал в узком интимном кругу, бывало и не такое.

Так что тихое школьное болото носитель экзотического имени взбаламутил — дальше некуда. И до учителей дошло — как не дойти, если даже молодая химичка, однажды ходившая на дом к своему будто бы отстающему по химии ученику, кого-то там застала и в учительской возмущенно рассказывала. И до родителей дошло, хотя, надеяться хочется, не в полном объеме.

Однако уж заканчивалось первое полугодие, на носу были каникулы, на которые предки вознамерились отправить Фридриха в Британию для ознакомления с бытом и нравами тамошних лоботрясов из семей лордов и пэров, но оставалась у Фридриха одна маленькая недоработка, судя по всему мешавшая парню ощущать некую необходимую завершенность учебного полупериода. Иначе с какой бы стати он перед каникулами произвел столь мощный кавалерийский натиск на бедную Маргариту, последнюю из более-менее привлекательных одноклассниц, не побывавшую в греховном алькове.

Такого натиска бедная девушка никогда прежде не испытывала. К тому же — от этого никак нельзя было отмахнуться — Фрид по всем без исключения показателям превосходил ее простоватого, вообще-то, Жеку. Во всяком случае, ей, при всем желании, не удавалось отыскать ничего такого, что отличало бы в лучшую сторону ее суженого от неотразимого Фридриха, поскольку даже верность его и преданность, Рита это чувствовала, происходили в основном от инфантилизма и элементарной лени мальчика, а не от чего-то более возвышенного. Да что говорить, если сама она, честно прочитывая все книжки, предусмотренные школьной программой, и даже кое-что сверх нее, никак не могла представить себя на месте персонажа, влюбленного до самозабвения, самоотречения, а то и самопожертвования.

Но, может быть, она все-таки выдержала бы беспримерное домогательство любителя абсолютных побед из чисто женского, часто отвергающего здравый смысл упрямства и даже вопреки собственному хотению. Но вдруг однажды застала у Женьки какую-то незнакомую «чувырлу», с которой паренек учился в одной группе и с которой вдруг ни с того ни с сего решил вместе к зимней сессии готовиться.

— Ты чего, отстающий ученик? — не смогла скрыть крайнего недоумения и раздражения Ритка, всем своим видом давая понять, что Женькина соученица для нее — пустое место, — а как же собираешься в институт перескочить, чтоб от армии отмазаться?

— Я не отстающий, это она — Наталья, — гордо ответствовал Жека, даже не подумав снять руку с плеча также ни капли не смутившейся «подшефной».

— Вот не думала, что у вас в техникуме все еще пионерские поручения дают! — расхохоталась Рита, при этом смех вышел нервным каким-то, что разозлило ее еще больше.

— А это — не поручение, это — жест доброй воли! — кокетливо встряла в разговор отстающая учащаяся.

— Тебя не спрашивают, двоечница! — рявкнула свирепо Марго, но тут же сообразила, что перебрала, и, дабы последнее слово за собой оставить, круто повернулась к выходу. — Ладно, недосуг мне с вами, голубки, воркуйте. Но ты, тимуровец, если потом желание будет, звони. Мне первой теперь, сам понимаешь, не с руки…

И поспешно вышла. Чтоб никакой гадости вслед не услышать. И решение мгновенное приняла, сама приняла, а не потому, что взял ее измором или покорил непобедимым обаянием порочный залетный принц. Впрочем, принцу она ничего объяснять не стала, когда он подвалил с очередной порцией своих намеков, в иные времена называвшихся «грязными», «циничными», по крайней мере «пошлыми», а в иные — становившихся поводами для дуэлей, однако после знакомства с литературой и искусством свободного мира считающихся вполне приемлемыми даже в самой утонченной компании. Но, чтобы только глупой жертвой ее никто не посчитал, ответила вызывающе и даже более цинично, чем кто-либо мог ожидать: