Уравнение с Бледного Нептуна

«Жена, самый близкий мой человек. Ты всегда меня понимала и сейчас поймешь. Напрасно я сбежал от тебя сегодня утром, твоя помощь мне бы здорово пригодилась. Я был дурак. Но ничего… Сейчас я…»

Мария встала, сделала несколько шагов, раскачивая бедрами. Резким движением достала сигарету и закурила.

Карабичев сначала не мог сказать, в чем необычность происходящего. Потом вспомнил. Мария никогда в жизни не курила! Он бросился в комнату и наткнулся на запертую дверь. Несколько толчков плечом — дверь распахнулась.

— Мария!

Жена в испуге выронила сигарету на пол и молча уставилась на него. Лицо ее страшно поблеянело и напряглось, губы приоткрылись…

Карабичев смотрел на нее. Лицо жены казалось ему незнакомым и чужим. От этого было страшно.

— Мария!

В глазах Марии скользнула тень замешательства, она повернулась и растерянно сказала:

— Ай донт ноу ю.

Карабичев остолбенел. Слова завязли у него в горле. Мария сказала еще несколько фраз по-английски. Карабичев не знал, что и думать.

— Маша, Маша, успокойся. Ты вспомни, я твой муж, Андрей, — пролепетал он.

Мария пристально посмотрела на него. В ее глазах мелькнул было какой-то свет. Она даже шепнула что-то знакомое и ласковое. И вдруг с возмущением заговорила еще быстрее и непонятнее. Лицо ее покрылось пятнами, грудь вздымалась, такой Карабичев ее не помнил. Между бровями Марии легла незнакомая сердитая складка, округленный рот рассыпал слова звонким горошком.

Светила настольная лампа в перилоновом колпаке. На стене в тонкой рамке сгрудились родственники Марии. Недовольно брюзжала муха, застрявшая в оконной раме. Под окном коротко тявкнула собака с бессмертным именем Тузик.

Карабичев сделал шаг вперед и обнял жену. Мария замерла. Несколько секунд они стояли в оцепенении, склонившись друг к другу. Тишина окутывала их, словно ватное одеяло. Кто-то плакал в коридоре, и Карабичев слышал глухие всхлипывания и причитания.

Затем словно ток пробежал по их телам. Они резко отпрянули в разные стороны, сердито глядя перед собой. Карабичев выбежал, женщина осталась. Она упала на стул и заломила руки с видом крайнего отчаяния.

Карабичев вышел на крыльцо. В темноте он различил бесформенную темную массу, примостившуюся не ступеньках крыльца. Это была Евгения Николаевна. Она глухо рыдала, утираясь передником. До Карабичева доносились горловые звуки, наполненные слезами:

— Машенька, доченька моя бедная…

Карабичев остановился и сказал вздрагивающим голосом:

— Нет у вас больше дочери, Евгения Николаевна. Нет и у меня жены Марии. Есть миссис Дитти Браун, англичанка двадцати трех лет от роду.

Он осторожно обошел тещу и зашагал по неясно белевшей тропинке.

Звезды на темном небе казались чересчур крупными и неправдоподобно яркими. Люминесцентные фонари качались и бросали неровный свет на асфальт. Улица напоминала палубу корабля в шторм. Легкий ночной ветер нес тревогу и леденящее отчаяние.

Карабичев прошел несколько улиц и остановился у маленького домика, спрятанного под сплетением пыльных шелковиц и акаций. На старых дверях вместо экранчика с подсветкой торчала обыкновенная кнопка электрического звонка. Карабичев нажал ее. В дверях появилась тетя Глаша, дальняя родственница врача. Петра Михайловича Горина. На вопрос Карабичева старушка развела руками:

— Что ты, милый, что ты! В поликлинике он. Здесь такое творится! Вся больница переполнена, врачи с ног сбились. Аль у тебя тоже беда какая приключилась?

Карабичев повел плечом:

— Есть кое-что. Хотел с Петром Михалычем поговорить.

— Ну, что же, — засуетилась тетя Глаша. — Проходи. Ты у нас, чай, давненько не был. Все с рыбалкой своей никак расстаться не можешь. Иди, чайком угощу.

Старушке явно требовался собеседник. Карабичев, соблюдая дистанцию, пошел за ней.

— Как Машенька-то? — допытывалась тетя Глаша.

Карабичев промолчал, наклонив голову.

— Да, да, — затараторила она. — Сейчас со многими разные штуки происходят. С сегодняшнего дня началось. Даже с ночи, под утро. Вон наш сосед — жена, трое детей, хороший человек, работяга. И не пьет. А сегодня скандал такой закатил, если бы вы слышали. Кричит, не мои это дети, и все тут! Жену прогоняет, знать, говорит, ее не хочу. Чужая, кричит, изменница. Двадцать лет прожил, и на тебе — чужая! А насчет изменницы, так это он нам всем как глаза открыл. Вот никогда б не подумали. Такая тихая, скромная женщина… Конечно, которые люди религиозные, они легче всякую суету переносят. У них опора есть…

— Как вы думаете, когда придет Петр Михалыч? — спросил Карабичев.

— Не знаю, батюшка. Ему больных отрядами сегодня доставляют. Такое творится…

Карабичев выпил стакан крепкого чая, полистал анатомический журнал и задумался. Невеселые мысли проносились в его голове. В передней раздался громкий голос: Петр Михайлович, шестидесятилетний крепыш с румянцем и сверкающей плешью, окруженной седым нимбом волос, вошел в комнату вместе со своим ассистентом Анастасией Свешниковой.

— Андрей Анатольевич! Рад вас видеть. Не здороваюсь по понятной вам причине. Сейчас быть вежливым означает быть невежливым. Садитесь, друзья мои. Сегодня тяжелый был день, и он еще не кончен. Я думаю, что ночь принесет нам свои сюрпризы, не правда ли, Анастасия Филипповна?

Девица серьезно кивнула головой, и зайчики на ее очках весело дрыгнули лапками. Карабичев спросил:

— Объясните мне, Петр Михайлович, что происходит?

— Сначала расскажите, что с вами, — ответил Горин.

Карабичев рассказал. Когда он говорил о себе, врач согласно кивал головой, словно все это было знакомо ему давным-давно. Стоило Карабичеву заговорить о жене, как Горин насторожился. Они переглянулись со Свешниковой и внимательно дослушали сбивчивое повествование.

— Такого случая мы сегодня еще не наблюдали, — пробормотала девушка.

— Да, это что-то новое, — сказал Петр Михайлович, вставая, — но сейчас все это не так уж важно. Сейчас главное другое…

Он прошелся по кабинету, подошел к окну и поднял штору.

— Вот, дорогие мои, городок, пожалуй, самый спокойный, самый тихий в нашей области. Милый мой Пронок, ты всегда дремал, лежа на берегах очаровательной Проны. Цивилизация и техника, автоматизация и прогресс лишь слегка затронули тебя. Ты покупал телевизоры и автолеты, но не интересовался добычей тяжелой воды. Ты поглощал супервитамины и не был увлечен ракетной техникой. Ты предпочитал животноводство кибернетике, виноград — атомной энергии. Даже ядерные испытания не нарушили твой трудолюбивый сон. Даже приземление ракеты с Венеры не перевернуло твоего упорного сельскохозяйственного мышления. А вот сейчас, посмотрите. Этот оазис спокойствия бурлит, как потревоженный улей. Уже час ночи, а нигде не погашены огни. Вы слышите эти голоса, эти крики, смех, плач и прочие странные звуки, вы слышите все это? О чем все это говорит? Пронок проснулся! Ему дали здоровый подзатыльник!

Петр Михайлович сел в кресло.

— Я не знаю, что происходит, — сказал он, тяжело вздыхая, — но мне ясно, что в мире сломалась или, наоборот, возникла какая-то новая пружина. Всех людей на Земле, понимаете, всех — в Москве, в Пронке, в Лондоне, Вашингтоне…

— Неужели всех, неужели это везде?! — закричал Карабичев.

— В том-то и дело, голубчик, что везде. Неужели вы не слушали радио? Правительства социалистических стран уже обратились с воззванием к своим народам.

— Меня не было… я сбежал за город, я думал, что я один сошел с ума.