Уравнение с двумя известными

Он. Как?

Она. Я убежала из больницы.

Он. Ну?

Пауза.

И что?

Пауза.

Она. У меня родился ребенок.

Пауза.

Он. Можно я закурю?

Она. Конечно. (Открывает крышку бардачка, высыпаются сигареты, карты, перчатки, пакеты.) Пожалуйста. (Она складывает все на место, на минуту задерживает в руках пакет с колготками.) Первая умная баба – при выписке колготки сунула. А так они только поступают, а я уже по лицу вижу – цветы или конфеты. Иную в патологию с чем положишь, с тем и выпишешь. Все равно тащит цветы или конфеты, мол, она не хуже других.

Он. Я могу его увидеть?

Она. Кого?

Он. Ребенка.

Она. Нет.

Он. Почему?

Она. Потому что это не твой ребенок.

Он. Я понимаю.

Она. Слава богу.

Он. Как зовут?

Она. Васька.

Он. А отчество?

Она. Отчество твое. А фамилия первого мужа.

Он. Ты замужем?

Она. Вопрос трудный.

Он. Ну, знаешь ли!

Она. Спрашиваешь ты, есть у меня штамп в паспорте, мужчина, выполняющий супружеские обязанности, или близкий человек?

Он. Я спрашиваю: ты замужем?

Она. Отвечаю популярно. У меня есть и то, и другое, и третье. Но по отдельности.

Он. А Васька?

Она. А Васька со мной.

Он. Он похож на меня?

Она. Похож.

Он. Я должен его увидеть!

Она. Зачем? (Смотрит на часы.) У тебя скоро внук или внучка родится.

Он. Я должен его увидеть.

Она. Это исключено.

Внезапная тишина.

Он. Почему мы встали?

Она. Сейчас поедем. (Пытается завести мотор.) А черт его знает! Ты что-нибудь понимаешь в машинах?

Он. Нет.

Она. Поздравляю тебя.

Он. И ты тоже?

Она. И я тоже. (Пытается завести машину.) У меня так было один раз. На Садовом кольце. Ну, там, как ты понимаешь, налетели самцы с плоскогубцами. В две минуты починили.

Он. Может, я посмотрю?

Она. А ты представляешь себе, как она устроена?

Он. Соображу по ходу дела.

Она. Нет уж, не надо. Это тебе не социология семьи. Тут по ходу дела не сообразишь. (Смотрит на часы.)

Он. Она, может быть, уже рожает!

Она. Нет еще. Пойдем пешком. До большой дороги минут двадцать. Там машину поймаем.

Он. У нас даже зонта нет.

Она. У меня в багажнике есть кусок брезента. Давай машину с дороги откатим.

Дождь. Они идут под брезентом. У нее в руках термос.

Он. Пожалуй, ты поступила нечестно.

Она. Я?

Он. Ты обязана была поставить меня в известность.

Она. Я никому ничего не обязана.

Он. Это мой ребенок… Это наш ребенок!

Она. Ты честно заплатил за аборт. Кстати, можешь потребовать с них деньги обратно. Правда, аборты тогда были в три раза дешевле.

Он. Это мой ребенок. И я его должен видеть.

Она. Какой же это твой ребенок? Ты меня ни секунды не уговаривал оставить его.

Он. А как я мог тебя уговаривать? Вспомни, сколько тебе было лет! Тебе надо было учиться. Я не имел права ломать твою жизнь.

Она. Тогда ты считал, что не имел права ломать жизнь своей семьи.

Он. И семьи тоже. Ты еще в куклы не доиграла. Я был для тебя новой игрушкой. О чем ты говоришь? Я тебя на двадцать лет старше.

Она. Я помню.

Он. И потом, если бы я тогда был уверен, что нужен тебе…

Она. А сейчас ты уверен, что нужен ему?

Он. Не уверен. Уверен в том, что он нужен мне.

Она. Под старость решил душу спасать?

Он. Мою душу уже не спасти, его душу еще можно.

Она. Кажется, кто-то едет. (Выходит из-под брезента, поднимает руку. Звук приближающейся машины.) Стой, тебе говорят! Сволочь!

Машина с грохотом проносится мимо.

Он. Так я увижу его?

Она. Нет.

Он. Послушай, вопрос о детях и родителях не решается на уровне самолюбий.

Она. Он уже слишком большой и еще слишком маленький, чтобы общаться с тобой.

Он. Ну хорошо, а когда?

Она. Когда он станет взрослым.

Он. А как ты это определишь?

Она. Человек становится взрослым, когда полностью осознает разницу между мужчиной и женщиной. Большинство людей так и не становятся взрослыми.

Он. А ты думаешь, ты уже стала?

Она. У меня работа такая.

Он. Работа у тебя не такая. Ты видишь женщин, когда им плохо. А ты видишь их, когда им хорошо? А я вижу. Я тебя видел пятнадцать лет тому назад…

Она. Четырнадцать с половиной.

Он. Ну, четырнадцать с половиной. У тебя в глазах было северное сияние, а ты мне писала: «Мне не хватит всей жизни, чтобы простить тот кошмар и позор…»