Уравнение с тремя неизвестными

– Вы не видели вашего отца, не заходили в галерею и не разговаривали с ним?

– Нет, я вообще не знал, что он ушел ночевать в галерею. Я был уверен, что родители наверху, в спальне, но старался не шуметь, чтобы не потревожить их гостей.

– Так, вас я тоже убедительно попрошу не покидать Москву, – сказал Бекетов сухо.

– Я и не собирался ее покидать. У меня отца убили. Неужели вы думаете, что я мог бы оставить маму одну в такой ситуации?

– Ладно. Разберемся, – все так же сухо сообщил следователь. – В завершение у меня вопрос ко всем присутствующим. Как вы считаете, кто и почему мог убить Эдуарда Киреева?

Лена с невольным вниманием всмотрелась в лица собравшихся в гостиной людей. У нее самой не имелось ни малейшего представления, кто и почему мог желать зла такому чудесному человеку, каким был Эдик. Однако его все-таки убили. И ее муж Виктор Дорошин был уверен, что незадолго до смерти обычно веселый и жизнелюбивый Эдик был чем-то встревожен. Однако сейчас муж молчал, сохраняя непроницаемое выражение лица.

– Я знаю!

Лена вздрогнула и во все глаза уставилась на воскликнувшую это Нину Невскую. Все остальные тоже перевели взгляд на молодую женщину, выглядевшую сейчас крайне взволнованной.

– Я знаю, – повторила она с горячностью. – Его убил портрет. Как и Володю, его убил потрет. Эти картины прокляты! Обе!

* * *

Нервный и суматошный выдался день. Впрочем, после случившегося ожидать другого было глупо. Как только полиция наконец уехала, все обитатели дома на улице Левитана расположились в гостиной. Татьяна лежала на одном из диванов, закрыв лицо руками, Нина пристроилась рядом с ней, периодически гладя ее по руке.

Вадим Горелов сидел в кресле, во втором расположился бледный, с дрожащими губами Гриша, Дорошин стоял у окна, глядя сквозь стекло на разыгравшийся на улице дождь. Лена облюбовала себе кресло-качалку у не работающего сейчас камина. Все молчали, погруженные в тяжелые мысли. Первым молчание нарушил Дорошин.

– Давайте соберем факты, – сказал он, поворачиваясь ко всем собравшимся. – Наверняка каждый из нас знает что-то, способное пролить свет на случившееся. Я не собираюсь подменять собой полицию, но кое-какой опыт у меня есть, и сейчас он явно нелишний. Начну с себя. За все годы, что я знаком с Эдиком, я всегда знал его как очень жизнерадостного человека. Он всегда балагурил. Но не в этот раз. С момента встречи мне казалось, что он чем-то встревожен. Вчера вечером он подтвердил, что это так.

У Лены перед глазами встала картинка того, как ее муж и Киреев о чем-то переговариваются, стоя у кустов шиповника. И лица у обоих… Серьезные лица…

Гриша встрепенулся.

– Что он вам сказал?

– Да в том-то и дело, что ничего, – вздохнул Дорошин. – Вокруг два десятка гостей. Разумеется, обстановка не располагала к серьезному разговору. Эдик только сказал мне, что у него сложилось четкое ощущение, что за его домом установлено наблюдение. Более того, в нем что-то ищут.

– Ищут? В нашем доме? – Гриша, похоже, растерялся. – Но что?

– Понятия не имею. И Эдик тоже не знал. Впрочем, с учетом, что он всю жизнь занимался предметами искусства и антиквариатом, скорее всего, искали что-то из этой сферы. Вряд ли Эд хранил дома бриллианты или другие ценности, да и к военным тайнам, которые чисто теоретически могли заинтересовать кого-то, не имел допуска. Таня, в последнее время твой муж покупал какие-то новые картины или что-то подобное?

Татьяна отняла руки от лица.

– Нет, – покачала головой она. – У нас не было свободных денег. Все, что имелось, мы вложили в покупку дома и ремонт, так что все остальное стало нам недоступно. Эдик успокаивал меня, что временно. Впрочем, меня все это вообще никогда не интересовало.

– И к нему не обращались за какой-то необычной экспертизой? Может быть, не очень легальной?

– Витя, ты же знаешь, что он никогда не переступал черту закона даже на полшажочка, – с укоризной сказала Татьяна. – Да он и не вел ни с кем дел, кроме галереи, в которой работал.

– Вадим, – Дорошин повернулся к бизнесмену, – насколько я понял, один из совладельцев галереи вы. Вы в курсе, чем занимался Эдуард в последнее время?

– Оценивал поступающие на продажу работы, в том числе и с точки зрения законности возможных сделок и чистоты провенанса, – ответил Горелов. – Ничего необычного и уж точно ничего незаконного.

– Зачем вы вчера приехали к Кирееву?

Горелов недоуменно поднял бровь.

– За тем же, что и вы. На день рождения.

– Неправда. Вы приехали по делу, а остались на вечер после того, как Эд вас пригласил. Вы появились в доме, не зная о вечеринке.

– О вечеринке я действительно не знал, но приехал специально для того, чтобы поздравить Эдуарда и вручить подарок.

– А разве он не отмечал день рождения на работе?

Горелов поморщился.

– Виктор, не пытайтесь меня подловить. В день рождения Эдуард принес в галерею торт, вино и какие-то пирожные, кажется, но меня там не было. Во-первых, я появляюсь в галерее не каждый день. Она не единственный бизнес, требующий моего внимания. А во-вторых, в то время я вообще был в Рыбинске, занимался делами отеля и маму проведывал. Вернулся позавчера к вечеру, вчера отправился сюда с подарком. Вы удовлетворены?

– Что именно вы подарили?

Когда Виктор Дорошин шел по следу, его не могли остановить такие мелочи, как нетактичные вопросы.

– «Историю русской живописи в XIX веке» Бенуа. Антикварное издание 1902 года. Вы можете проверить, она должна лежать в кабинете. Эдуард оставил ее на столе вместе с сертификатом, подтверждающим подлинность.

Виктор бросил короткий взгляд на жену. Она поняла, поднялась с кресла-качалки, прошла в кабинет, нашла на столе книгу и сертификат в рамочке, принесла в гостиную.

– Вот.

– Круто, – вздохнул Дорошин, пролистав книгу. – Весьма дорогостоящий подарок.

Лена тоже вздохнула, потому что такое издание Бенуа тянуло тысяч на сто пятьдесят – двести. Сами они с Дорошиным обошлись куда более дешевым подарком – набором кубинских сигар. Ну, да они и не бизнесмены.

– О чем вы говорили с Эдом, когда уединились с ним в кабинете?

– Ни о чем. Я поздравил его с днем рождения, вручил подарок. Он сказал, что очень рад моему приезду, потому что собирался со мной поговорить.

– О чем?

– Он не сказал. Перенес наш разговор на потом, потому что вчера, как он выразился, день был крайне суматошным. Но я, как и вы, заметил, что он встревожен. Решил, что со здоровьем что-то. Пообещал, что мы обязательно поговорим в любое удобное время и решим все проблемы.

– Таня, ты не знаешь, что его тревожило?

Татьяна отрицательно покачала головой:

– Нет. Я видела, что он места себе не находит, но он отшучивался, что это просто юбилейный мандраж. Мол, неприятно осознавать, что тебе пошел шестой десяток. Господи, он теперь навсегда останется пятидесятилетним…