Уроборос

Поднятые руки, развернутые раскрытыми ладонями вперед, – это как раз понятно, показал, что безоружен. Следовало как-то реагировать. Я спрятала револьвер в задний карман велокуртки, но так, чтобы в случае чего быстро достать. Дядька, широко улыбаясь, медленно подходил и что-то умиротворяющее говорил. А гул в ушах стоял такой, будто меня сунули в трансформаторную будку.

– Я не понимаю.

Разумные люди всегда найдут общий язык, даже если не понимают друг друга. Дядька порылся в поясном кошеле, добыл оттуда серебряную бляшку, покрытую грубым чеканным узором. Показал, приложил ко лбу, после чего бросил мне. Ловко бросил, между нами было шагов пятнадцать, а чтобы поймать серебрушку, мне не понадобилось прилагать особых усилий, почти в руку «пришла». Дядечка лучезарно улыбнулся и показал пальцем – сперва на вещицу, потом на свой лоб. Видимо, инструкция по эксплуатации. Ну что ж…

За моей спиной нервно всхлипнула Ирочка.

– Ну почему он так… – тихонечко проскулила она. – Почему?

Необычно холодная пластинка, едва коснувшись моего лба, вызвала мгновенный шок. Боль бомбой взорвалась в мозгу, взламывая какие-то одному богу ведомые барьеры. Я не потеряла сознание. Видимо, нервишки оказались крепкие. Или мгновенно закипевшая ярость помогла удержаться. Но в пролом ринулись образы, слова, звуки, символы… Чужой язык. Вот только метода преподавания несколько… э-э-э… непедагогичная. Стрелять надо таких учителей.

– …неплохо держится, – сквозь мутное сознание до меня донесся голос «принца». – Мой подопечный кровь не только из носу пустил. Знал бы – забрал бы себе. Но слово мага крепко. Забирай бабу.

– А девка, господин? – заулыбался бородатый.

– Тоже забирай. Хорошая будет привязь для твоей новой ученицы. Зачем-то же она бросилась ее защищать. Может, дочь? – «Принц» заулыбался в ответ.

– Долгих лет жизни вам, господин… Э-э-э… Похоже, она уже нас понимает. Ведь понимаешь, женщина?

– Д-да, – я заговорила с очаровательной дикцией заики, отхватившего инсульт. Потеплевшая серебрушка выскользнула из скрюченных пальцев, мелькнула перед глазами и шлепнулась на дорогу. – Она… моя… п-племян-ниц-ца, – слова чужого языка застревали в горле и причиняли боль. – Н-не тр-рогайт-те ее…

На бородатом лице дядьки – надо же, учитель, вот привалило счастье на сорок первом году жизни – отразилось удивление. Он, подобрав серебряную бляшку, достал жезл и, ничтоже сумняшеся, ткнул мне в лоб.

Новый приступ боли. Но я уже была готова: на боль ответила все той же волной спасительной ярости.

– Не понимаю, зачем ты врешь. – Дядька убрал жезл, качая головой. – Но раз ты заявляешь на нее Право крови, пусть будет так. Тебе же хуже.

И небрежно взмахнул пухлой ладонью у моего лица. Ладонь была чистая, холеная, от нее шел какой-то цветочный запах. Ромашка, что ли. Короткие толстые пальцы. Почему это так врезалось мне в память?

Только многолетняя спортивная привычка мгновенно мобилизовать ресурсы организма спасла меня от позорного падения. Паралич уступил место ватной слабости. Но я умела это преодолевать. Очень хорошо умела. После сотни километров высокого каденса [2] тоже, знаете ли, некомфортно себя чувствуешь, выжатый лимон – образец свежести по сравнению с выложившимся велогонщиком. Но после этого нужно, не свалившись с ног, дождаться финиша всех участников, оглашения результатов, пережить церемонию награждения, даже если приз тебя миновал, и своим ходом добраться до дома. Наши гонки не Тур-де-Франс, участников на финише не ждут автомобили с персональными врачами. Большой спорт пришлось оставить из-за серьезной травмы колена десять лет назад, но с велосипедом я не распрощалась. Квалификацию мне уже не пройти, однако форму держу… Мой облегченный вздох – и густая бровь дядечки-преподавателя поползла вверх.

2

Каденс (иногда – каданс, англ. cadence) – частота педалирования, число оборотов педалей в минуту.

– Сильная воля, – сказал он. – И очень слабый Дар. Опасное сочетание. Очень опасное. Но ты ведь неглупая женщина, ученица. Ты ведь меня понимаешь?

– Понимаю… учитель. – Я опустила взгляд: не хватало еще, чтобы он догадался о моем истинном отношении к происходящему. – Могу ли я забрать свое имущество?

– Можешь. У тебя один шаг солнца на сборы.

«Шаг солнца»… Градус, что ли? Четыре минуты? Придется поторопиться, тем более что Ирочка начала приходить в себя. Сейчас мне предстоит пережить кое-что похлеще урока местного языка, или я ничего не понимаю в «йуных девах», не испорченных реальной жизнью.

Однако я жива, хотя была готова к смерти.

Яркое, ни с чем не сравнимое осознание жизни пришло неожиданно. Руки машинально «вправляли» подседельный штырь в раму и навешивали рюкзак на спину, а голова была пуста. Точнее, звенела от постоянного гудения, слышимого мне одной. Готовясь умирать, я оборвала связи с миром, который любила и потеряла, и с миром, что встретил меня так негостеприимно. Теперь оба властно напомнили о себе – солнечными бликами на листве, ветерком в лицо, памятью о любимом человеке… сигналами от органов чувств, в конце концов. Я зажмурилась, сдерживая мгновенно вскипевшие слезы. Удалось не сразу. В носу подозрительно захлюпало и запахло кровью… Ах да, этот «прынц» что-то говорил про кровь из носу… Сбросила надетый было рюкзак со своим комплектом велопутешественника и достала пакет влажных салфеток. Нужно утереться, не стоит появляться на дороге в соплях и кровавых разводах под носом. Могут не так понять.

Возвратившаяся жизнь напомнила о себе еще кое-чем, а именно – Ирочкиной истерикой. Стоило выкатить велосипед с поклажей на дорогу, как это чудо, прикрывая курточкой и сумочкой порванную солдатом кофту, начало сверлить меня злобным взглядом. Сопли и потекшая тушь придавали, однако, этой злобности какой-то абсурдный комизм.

– Это все ты… ты накаркала! – Ирочка пыталась одновременно топать рядышком, всхлипывать от жалости к себе и пыхтеть от ненависти ко мне. Выглядело это еще комичнее, чем симпатичная мордашка в черных потеках раскисшей косметики.

– Старая ворона даром не каркнет, – пробурчала я, игнорируя и ее истерику, и реакцию аборигенов, узревших велосипед, который я вела, придерживая за вынос одной рукой.

– Ты все заранее знала! – истерика тем временем набирала обороты. – Умная какая нашлась… Ты… Ты просто завидуешь мне, да! Потому что я моложе! Старуха! Ты мне противоречила из зависти!

Да, да, конечно. Баба-яга всегда против, кто ж спорит. Дядечка-учитель уже смотрел на меня с подозрением. Ответив ему злобной ухмылочкой: мол, еще не вечер, встретила молчаливое понимание. А Ира, не видя явного сопротивления, раздухарилась вовсю.

– Вы все, старые стервы, нам завидуете! – Ух как глазки-то заблестели! – Думаете, что мы дуры! Поучаете, нудите над ухом… Опыт у вас, блин… На хрена мне ваш опыт, если свой есть? Это моя жизнь, и не фиг в нее своим свиным рылом тыкаться!

Все. После этого закидона самое время применять грубое хирургическое вмешательство, иначе болезнь быстро перейдет в терминальную фазу.

– Заткнись, курица!!! – рявкнула я так, что рыжая аж присела от акустического удара. Обозники уже на нас посматривали, а тут я всей кожей ощутила взгляды. Аудитория не понимала по-русски, но происходящее, кажется, не требовало перевода. – Виноватых ищешь? Достань зеркало и посмотрись! Принцев тебе подавай? Магические академии? Вот тебе принц, вот тебе волшебничек, оба в наличии! Беги, покоряй и блистай способностями, вдруг сжалятся, в казарму не сразу сбагрят! Там тебе не только шаблон порвут!

Видимо, мне очень плохо удался контроль над собой. Особенно над мимикой. Иначе с чего бы Ирочкина ненависть вдруг сменилась таким откровенным страхом? М-да… Так-то я человек не злой, но достали меня конкретно.

– Но… они же… ты… – сдавленно пискнула девчонка. У нее были такие глаза, будто мое лицо вдруг сползло, как плохо надетая маска, а из-под него выглянул оскаленный череп.

– Молчать! – Да, давно пора напомнить, кто тут старший по дурдому. – Кто ты такая, чтобы на меня батон крошить?! Никто и звать никак! Я в ярмо влезла, чтобы твою задницу прикрыть, хотя ничего тебе не должна, кроме пары затрещин!.. Шагом марш! Отстанешь – пеняй на себя! Хоть слово еще вякнешь – удавлю! Из жалости!