Уроки переносятся на завтра
Шрифт:
Но попадались и такие, кто не мог или не хотел смириться с окончанием праздников. Они наивно полагали, что веселье будет длиться вечно, пока не оскудели закрома.
Атилла был нарасхват в обоих лагерях. Пробегая мимо комнат, где продолжались попойки, он не отказывался от приглашения пропустить стаканчик-другой, но буквально через несколько минут его уже видели склонённым над хитроумной задачей из учебника по высшей математике.
– Готово!
– объявлял он, протягивая ошарашенному студенту решение.
Тот внимательно изучал его и восклицал:
– Ответ правильный. Но я ни хрена
– Что же здесь непонятного? Вот формула, вот значения, вот результат.
– Мне бы так научиться, - мечтал студент.
– Посоветуй что-нибудь.
– Начни с азов, - уверенно говорил Атилла.
– Как это?
– Ну, допустим, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.
– И как это мне поможет?
– Морально, друг мой. Почувствуешь себя человеком.
Что тут скажешь? Только и приходилось разводить в недоумении руками. Видать, наш здоровяк и на нарах умудрился провести время с пользой.
Кастеляну* Коле он помог завершить замысловатый чертёж по теоретической механике, над которым тот безрезультатно трудился аж с сентября.
* Кастелян - это не армянская фамилия. Так в общаге назывался деятель, ответственный за приём и выдачу постельного белья.
– Ты гений!
– возопил Коля.
– Приходи ко мне в любое время. Подушки, матрацы, простыни, - соблазнительно перечислил он.
Обещание дорогого стоило. Смена белья в общаге проводилась строго по расписанию: по вторникам с десяти до двенадцати. Кто не успевал, ждал следующей недели, просыпаясь по ночам от скрежета простыней.
Атилла даже комендантше угодил: вынес на помойку мешки с извёсткой, которые лежали в коридоре с летнего ремонта и отравляли бедной женщине существование. Ни какими угрозами ей не удавалось привлечь для этого дела добровольцев. Даже согласившись помочь, они потом всё равно куда-то исчезали. А этот бык без разговоров взвалил их на плечи и вынес к чёртовой матери!
В перерывах между многочисленными подвигами Атилла читал «Малую землю»*, не известно зачем валявшуюся на подоконнике. За это и многое другое он снискал в общаговской среде авторитет. До такой степени огромный, что ни одна душа не смела интересоваться его прошлым, и тем более стучать на него как на нелегального постояльца в деканат.
* «Малая Земля» - художественное произведение Л.И. Брежнева о войне. Подлежало обязательному изучению в школьной и институтской программах.
Серёга поначалу ни к одному из течений не примкнул. Он выпал в рефлексию и лежал поэтому на кровати, уставившись в потолок, который служил ему своеобразным экраном, отражающим мысли. Толян пропадал то в 228-ой, которая пошла вразнос, то в любовных приключениях (по слухам, крайне неудачных), и поэтому утешать Серёгу никто не вызвался.
Анализируя шаг за шагом свою жизнь, Серёга пришёл к грустному выводу о том, что потратил время, отведённое ему на взросление, абсолютно бездарно.
Укрепиться в этой мысли ему помогла последняя новость: комсомольское собрание, посвящённое неспортивному поведению отдельных студентов, объявили назначенным на завтрашний вечер. В списке его фамилия стояла последней, несмотря на законы алфавита, что тоже ничего хорошего
не сулило. На закуску, гады, оставили.А ведь он обещал себе вырваться из круга проклятий, преследовавших его род.
Тюрьма в их семье являлась чем-то обычным. Его отец наведывался домой с зоны только для того, чтобы опять что-нибудь украсть и сделать мать беременной. Серёгин старший брат пошёл по отцовским стопам с четырнадцати лет. Брат отца провёл на зоне тридцать лет из пятидесяти. Дед сидел. Прадед сидел. Никакой мокрухи, но воровали они вдохновенно и неизменно попадались.
Двоюродный дядька, чудом оказавшийся в армии раньше тюрьмы, остался там на сверхсрочную и попал сторожить зэков. Но не надолго. Его поймали с какими-то продовольственными махинациями и перевели на другую сторону клетки.
Малолетним пацаном Серёга часто сопровождал мать, когда она носила передачи. Бывало, что сразу несколько пакетов — родственников-то уйма. Или они стояли на обочине, ожидая проезда зарешеченных бортовых машин, чтобы помахать руками отцу, когда того перевозили с одной стройки на другую.
Поступив в институт, Серёга ясно ощутил, что где-то свернул с протоптанной предками дороги. А теперь что? Получается, от генов не убежишь?
– Что мне теперь делать?
– в отчаянии спросил вслух Серега.
Дверь в комнату распахнулась, и появившийся на пороге ББМ объявил:
– На «Чайку»* пиво завезли! На тебя брать?
Неужели это и есть ответ на вопрос?
* «Чайка» - кинотеатр, рядом с которым располагался пивной киоск.
– Бери!
Тот грустный день закончился ещё более бесславно. После пива кто-то притащил «дури», и под её воздействием Толян стал приставать к Деду Магдею, вероятно, приняв его за кого-то другого. Матрос, к чести его, на ласки не отвечал и на соблазны не вёлся. Они уснули, обнявшись, однако не сделали ничего предосудительного.
Борискин, лёжа на диване в гостиной, перелистывал «Капитал» Маркса. На лице его блуждал неподдельный интерес, и это казалось тем более удивительным, что за ним никто не наблюдал, и весёлых картинок данная книга не содержала принципиально. Причина же радости Борискина была проста: взятый им в библиотеке экземпляр содержал нечто большее, чем учение о прибавочной стоимости — на полях, почти на каждой странице, он обнаружил пометки карандашом. Вот они-то и поглотили его целиком.
Первое замечание выглядело тривиально: неизвестный читатель подчеркнул какую-то строку классика и написал: «Верно!!!» Но уже в следующем эпизоде он оказался не только поклонником таланта Маркса, но и бескомпромиссным оппонентом. «Сомнительно», - вывел он. А чуть ниже стояло: «Сравнить с аналогичным текстом у Плеханова». Иногда дерзкая рука позволяла себе и такие вольности: «Мысль, мягко скажем, не нова. К тому же, Аристотель выразился по этому поводу значительно ярче». Едва Борискину начинало казаться, что автор заметок всё-таки перегибает палку, как он спотыкался о такую фразу: «Гениально! Неоспоримо по содержанию и поэтично по форме».