Уроки украинского. От Майдана до Востока

— Давай уточним — к кому к нам?

— К России.

— А как ты себе Россию представляешь? К кому конкретно придут? В Москву, на Дальний Восток?

— До Москвы дойти тяжело. В Москве, я думаю, ваши люди когда-нибудь соберутся и воткнут Путину флаг в одно место. А куда в России… Да куда угодно. Если бы я был россиянином, и китайцы зашли бы на Дальний Восток, для меня не было бы значения — Москва это или не Москва. Когда приходят на твою землю и какой-то двадцатипятилетний русский из Москвы залазит в Харькове и ставит русский флаг — это оскорбительно. Это просто… п-плевок в душу каждому украинскому мужчине, каждому патриоту Украины, каждому нормальному человеку, который хочет жить спокойно и разбираться в своих внутренних делах сам. Понимаете? Сейчас я свои чувства не могу передать. Они — омерзительны. При том, что от вас — россиян, — которые называли себя нашими старшими братьями… Оставьте нас в покое, а? Дайте нам жить! И не надо нам газа вашего! Я вам говорю — отстаньте! Я буду сухари есть. Отстаньте только.

— А по факту все ли украинцы хотят сухари есть и сидеть без газа?

— …вот я вам говорю — отстаньте. Не давайте нам газа, вообще ничего. Потому что нам слишком дорого обходится ваша помощь.

— Как ты думаешь, когда здесь окончательно изменится отношение к русским?

— К русским? К русским тут отношение очень хорошее.

— Разве? Еще три месяца назад я не могла себе представить, что кто-то тут, в Киеве, позволит себе разговаривать со мной в таком тоне.

— Это я не тебе говорю. А вашей России.

— Я — гражданка России.

— И что, ты за войну в Крыму?

— Для данного интервью это не имеет значения.

— Нет, ты скажи мне по-человечески — ты за войну?

— Я не думаю, что наберется много нормальных людей, которые были бы за войну. Но я совершенно не собираюсь здесь и сейчас произносить оскорбления в адрес своей страны, которую я люблю не меньше, чем ты любишь Украину.

— Оскорбления в адрес России я бы и не стал слушать. И я Россию оскорблять не собираюсь. Но мне омерзителен ваш режим. Ну чем мы вам помешали? Мы платили самую высокую цену за газ. Чего хотите?! Что надо? Мы Путина трогали?! Чё он нас трогает?! Все, что он хочет сделать в отношении Украины — у него не получится. Все его планы читаются, это он думает, что он хитрее. А на самом деле, у нас люди очень неглупые.

— Давай представим такую ситуацию на грани фантастики — сейчас на моем месте сидит Путин, пьет с тобой чай и говорит тебе…

— Нет!

— Дай я доскажу… Итак. Он говорит тебе: «Сереж, давай поговорим. Я объясню тебе, почему делал то и это, чем руководствовался». Ты будешь способен изменить свое мнение о нем?

— А как ты относишься к Путину?

— Для данного интервью это не имеет значения. Ты будешь способен изменить свое мнение о нем?

— Нет! Никогда! Это — невозможно! Этот человек для меня… да он… да… Чего он мне будет рассказывать, когда правда — одна?!

— Обычно правда — в деталях.

— Но только не в этом случае! Не в этом!..Я хочу, чтобы тебе было понятно. Я из Каховки, за мной начинается Крым. Я очень хорошо знаю крымчан и что внутри Крыма происходит. Крымчане ни за какие конфеты от Путина не станут втыкать российские флаги. Крым останется с Украиной.

— Поясни, пожалуйста, еще раз. Значит, Майдан сейчас стоит в защиту Крыма от России?

— Да.

— А каким образом ваше стояние в Киеве влияет на ситуацию в Крыму?

— У нас есть армия. У нас через Каховку уже танки подтягиваются. Армия наша не спит, мы будем давать отпор. У нас происходит мобилизация — пока учебная. Поверь мне, если Россия сделает хоть один выстрел, люди из сотен и самообороны будут делать то же самое.

— Здесь или в Крыму?

— Покамест мы не собираемся поддаваться на ваши провокации. Мы надеемся, что разум возьмет верх. Мы не хотим войны. Мы хотим, чтобы нас услышали. Сейчас в данный момент мы — стражи порядка. Во всем Киеве.

— Но во всем Киеве спокойно.

— Но есть помещения министерств. И есть разные дома, в которые мы не даем залезть мародерам. Когда милиция слаба, у города есть нужда в нас.

— Значит, когда Майдан разойдется?

— Когда Путин уйдет из Крыма.

— Но, кажется, до того, как Путин вошел в Крым, Майдан тоже не собирался расходиться, нет?

— Мы собирались. Мы уже думали — что дальше делать? Но сейчас Майдан стоит за Крым. И это только тебе так кажется, что мы никак не влияем на ситуацию в Крыму.

— Возможно, мне это действительно кажется. Но тогда объясни, как вы влияете.

— Своим стоянием мы… Ну тут все происходит — и координация внутренняя, и мобилизация… да… но… у тебя на самом деле такие красивые глаза, что… давай о них лучше поговорим. А то я смотрю на тебя, смотрю, а мысли уже не о том.

PS. Последнюю фразу я оставляю, верная своему обещанию передать наш разговор от начала до конца.

(Сотник погиб 18 августа 2014 года на юго-востоке Украины.)

Три Богдана

По дороге села Летня цокают две лошадки, запряженные в телегу. На облучке сидит молодой мужчина в спортивных штанах. Телега застлана сеном, колеса — резиновые, автомобильные. Только что на повороте телега попала в большую лужу. По обочине бежит ручей, унося дождевую воду. Небо — чистое, только далеко за кронами деревьев по нему проходят полоски серо-коричневого дыма. Где-то в поле жгут прошлогодние листья. Воздух — дымный, холодный, с клейким запахом молодых почек.

Близко к копытам дорогу перебегает черная дворняга. Упряжка сворачивает влево, открывая вид на дорогу и показывая одноногого мужчину в черной куртке. Он быстро и ловко передвигается на костылях, словно никогда и не знал, что такое иметь вторую ногу.

— Я — фашист… Я — фашист? Я? Фашист? — повторяет он, сворачивая к двухэтажной школе, из чистых окон которой смотрят белоснежные занавески. Останавливается у крыльца, тяжело навалившись подмышками на костыли. Его трехногая тень падает на солнечную землю.

— Фашисты — це олигархи при владе, це — зло. Вот чему детей мы учим, и вот як надо их учить, — он поднимается по ступенькам. — Я — учитель истории. Бандера народился в двадцати километрах отсюда. Летня — самое бандеровское село, дальше некуда. Но я — не фашист, — он качает головой в черной кепке. Из-под ее козырька на вспотевший лоб выбивается черная челка. Над губой учителя истории Богдана — полоска черных усов.

Так же ловко — ставя на ступень металлический костыль и подтягивая за ним ногу — Богдан поднимается на второй этаж. В пролете на стене висит лист ватмана, на котором чернилами нарисована голова Тараса Шевченко в каракулевых папахе и воротнике. Из-под белых усов смотрят рисованные гроздья черного винограда. Под портретом четверостишье, выведенное аккуратной рукой — «У на оновленiй землi, врага не буде, супостата. А буде син i буде мати, У будуть люди на землi». Лестница выводит к стене, у которой раскатан отрез красной синтетической дорожки, на той горят четыре поминальные свечи, по бокам стоят вазы с лилиями. На стене — фотография мужчины, схваченная черной лентой. Под ней — плакат с желто-голубыми словами: «Вони загинули за нас».

— Это брат моей жены, — говорит Богдан. — Он — герой. Погиб на Майдане — пуля в голову. Звали Богданом. Заходь-заходь, — открывает передо мной двери класса.

Учительский стол покрыт скатертью с вышитыми цветочками. В углу — кафельная высокая печь. Ученики сидят за партами и стоят у доски. Последний урок только что закончился.

— Это мой седьмой класс, — говорит Богдан. — Я их классный руководитель. Сегодня на уроке истории мы проходили Петра Першего. Что мы еще проходили? — обращается он к ученикам.