Уроки Великой депрессии

Производство принадлежит относительно узкой группе собственников, и это неизбежно ведет к монополизации рынка. Собственник обладает властью над производством совершенно независимо от того, занят ли он в производственном процессе. Не работники и не инженеры, а суверенный и абсолютный монарх производства — собственник, решает, куда будет направлена энергия работников. Власть собственника произвольно объединяет самые разные производства, оказавшиеся волею коммерческой игры под его скипетром. Вместо молекул «идеального газа» получаются огромные сложные молекулы-монополии, которые цепляются друг за друга, ведут друг против друга войну на уничтожение. Какое уж тут равновесие.

Демократия, которая хотя бы на словах признана необходимостью в области политики, полностью запрещена в области экономики. Индустриальная организация труда склонна к тоталитаризму. Идеальный работник должен быть инструментом менеджера, четко выполнять указания, а не рассуждать. «Ты начальник — я дурак». Но эти «дураки» — большинство потребителей. Нарушение обратной связи в такой системе дестабилизирует рынок. Ведь в «идеальном рыке», который автоматически восстанавливает равновесие, молекулы должны иметь сопоставимую «массу», воля потребителей должна уравновешивать волю производителей, решения должны приниматься в соответствии с объективными требованиями потребителя, который накажет предпринимателя за отклонение от своих требований. В реальном монополизирующемся рынке решения принимает небольшая группа собственников, а расплачиваются за них работники и потребители. По заключению экономиста Д. К. Гэлбрейта, «к 1930-м годам тезис о существовании конкуренции между многими фирмами, которые неизбежно являются мелкими и выступают на каждом рынке, стал несостоятельным» [9] . Из-за монополизации, концентрации власти над производством в руках финансовой олигархии, собственники частных империй оторвались от экономической реальности. Эта проблема усугублялась все сильнее из-за противоречия между процессами, развивающимися в реальном производстве и в финансовой сфере. Операции с бумагами обеспечивают переливы ресурсов между производствами, обеспечивая господство капитала над ними. При этом концентрация капитала (образование так называемых «монополий» или «олигополий») опережала реальную концентрацию производства, образовывалось множества искусственных связей между производствами, которые были вызваны к жизни не столько производственной необходимостью, сколько произволом собственника, его финансовой игрой. Создание финансово-промышленных «империй», построенных по образцу государства, бюрократизация бизнеса изнутри, делало экономику все менее гибкой, все более неустойчивой.

9

Гэлбрейт Д. К. Экономические теории и цели общества. М., 1976. С.40.

Поскольку финансовые операции имеют самостоятельную логику и структуру, они зависят от положения дел в производстве опосредовано. Производство уже может сталкиваться с трудностями при сбыте своих продуктов, его завтрашние прибыли под угрозой, а бумаги корпорации, которой это производство принадлежит, могут расти в цене за счет привлечения все нового капитала со стороны. Если акции будут падать, от них будут избавляться, и собственники корпорации понесут потери. Чтобы не допустить этого, необходимо искусственно поддерживать цены на акции. Так возникает эффект, во многом напоминающий «пирамиду» — процветание компании зависит не от реальных успехов ее производства, а от ее способности привлечь средства, от рекламы акций.

Кстати, 90-е гг. и начало XXI в. добавило к этой картине новые черты. Это и новый, планетарный размах финансовых пирамид, и способность значительной части населения зоны процветания жить в долг. Не случайно кризис 2008 г. начался с ипотеки. Это не значит, вопреки наивным рассуждениям телевизионных голов, что в кризисе 2008 г. «виновата американская ипотека». Кризис носит глобальный характер и в этом качестве был неизбежен. Причиной кризиса стало исчерпание возможностей роста виртуально-коммуникативного сектора конца 90-х гг. Но когда эти возможности были исчерпаны, глобальная экономика продолжала спекулятивный рост. Ипотека стала одной из его форм. Средние слои покупают жилье по ипотеке в расчете на завтрашние доходы. Например, от продаж компьютерных игр. А новые игры в таких количествах уже не нужны…

Кредиты когда-то надо отдавать, акционерам нужно выплачивать дивиденды. Выстраивая пирамиду, руководители крупного бизнеса надеялись, что в дальнейшем им удастся найти новые рынки или иные возможности преодолеть «временные трудности».

*

Если в древности все дороги вели в Рим, то в 20-е гг. XX в. все финансовые пути глобальной экономики вели в Нью-Йорк, на Уолл-стрит. Забастовки в Бомбее и Лондоне, финансовые переговоры в Гааге и Берлине, хлебные поставки СССР и Аргентины — все отражалось на котировках Нью-йоркской фондовой биржи. Дело в том, что США были крупнейшим кредитором и крупнейшей промышленной державой того времени.

Промышленное производство США превосходило показатели Великобритании, Франции, Германии, Италии и Японии вместе взятых. В 1921–1928 гг. США инвестировали за границей 8,5 миллиарда долларов, что ставило экономику множества стран в зависимость от состояния дел на Уолл-стрите.

Америка была раем для финансистов. В 1924–1927 гг. здесь существовали самые низкие, самые выгодные для финансовых операций учетные ставки кредита в 3–4% (в Британии, например, 4,5–5%). Это обеспечивало мировой приток капитала и неслыханный размах стихийных финансовых операций. Бум и отсутствие контроля над частным капиталом привели к росту финансовых спекуляций и афер еще до того, как производство стало подходить к пределам роста. Многочисленные фонды и банки были неустойчивы. Время от времени они лопались, оставляя клиентов без средств. Причастные к аферам банковские и государственные служащие иногда кончали жизнь самоубийством. Но эти громкие скандалы не убеждали собственников капитала в том, что опасность, связанная с неустойчивостью «свободного капитализма», серьезна. Казалось, что частные провалы банковских структур не угрожают финансовой системе в целом.

По мере насыщения рынка товарами все больше капиталов уходило в финансовый рынок, где «рост» (уже фиктивный) продолжался. Это оттягивало падение, но делало ситуацию все более катастрофической. При этом либеральная идеология «монетаризма» дезориентировала финансистов, аналитиков и политиков. Ведь денежная инфляция была остановлена, в этом отношении «все было хорошо». Экономические показатели воспринимались как «реальные», в то время как происходил иллюзорный финансовый рост.

В иллюзорном мире финансов нарастали цепочки структур, зарабатывающих на процентах от доходов друг друга. Предприятиями владели компании, которые выпускали в оборот акции. Их скупали другие компании, которые выпускали свои акции и другие ценные бумаги (их часть уже не была обеспечена производством реальных ценностей). Банки и даже государственный Федеральный резерв кредитовали эти операции. Можно было сделать деньги из ничего, просто взяв кредит, купив на него постоянно растущие ценные бумаги и затем продав их. Цена бумаг по закону «пирамиды» должна была постоянно расти — иначе никто не будет вкладывать в них свои деньги, и бумага обесценится. Ведь за ней не было реальной стоимости. 40 % акций покупалось в кредит. Эти кредиты собирались отдавать из будущих прибылей. А если прибылей не будет? Это означало разорение не только самих игроков в акции, но и кредиторов-банкиров. Но беда финансистов была и трагедией страны. Паралич банковской системы в условиях частно-капиталистической экономики означал и паралич производства.

Забавно, как сегодня телевизионные цепные псы капитализма успокаивают российского зрителя: не нужно бояться падения акций фондовой биржи — это просто бумажки, «воздух». Верно, это бумажки, но без них не может работать Система, которую вы защищаете. Пока вы защищаете священное право частной собственности, эти бумажки нужны экономике как воздух. Представьте себе матросов, задыхающихся в отсеке подводной лодки, которых по радио успокаивает замполит: «не волнуйтесь, это всего лишь воздух».

Противоядием против болезней свободного рынка обычно считают государственное регулирование. Это не совсем точно — чиновничья бюрократия не более компетентна, чем бюрократия корпораций и толпы спекулянтов. Важно, что делает государство. Администрация президента Гувера и чиновники Федеральной резервной системы США пытались противостоять надвигающемуся кризису, но делали это в полном соответствии со священными принципами либерализма — вкачивали кредиты в корпорации. В. А. Гидирим, который считает главным объяснением краха 1929 г. «неразумные экономические мероприятия государства» (что, конечно же, преувеличение — причины, как мы видели, лежали глубже), так комментирует государственные меры: «Во-первых, Федеральная резервная система, отвечающая за контроль над ростом денег и кредита, предприняла в 1927 г. меры по увеличению денежной и кредитной эмиссии именно тогда, когда экономические показатели обещали спад. Это была первая попытка противостоять экономическому циклу за все 30 лет существования ФРС. Поначалу казалось, что с помощью кредитной эмиссии (объем кредитования увеличился в несколько раз) удастся избежать спада. И, несмотря на короткое оживление начала 1929 г, основная часть всех кредитов досталась рынку ценных бумаг: ушла на биржевые спекуляции» [10] . В эту же точку были брошены финансовые ресурсы США и России в 2008 г. То есть, вместо того, чтобы лечить болезнь — снижать разрыв между объемами финансовых спекуляций и реальным объемом рынка, государство вкачало средства не в потребителя, а в частный капитал, поощрив усиление спекуляций. В начале 1929 г. пагубность этого подхода стала проясняться, и в феврале ФРС прекратила прямое кредитование финансовых спекуляций. Для спекулянтов это стало сигналом для увода средств из ценных бумаг. Финансовый пузырь достиг максимума.

10

Гидирим В. А. Эволюция методов государственного регулирования экономики США. www.ovsem.com/user/egmeres/2.shtml

«У меня нет опасений за будущее нашей страны. Оно светится надеждой» [11] , — заявил при вступлении в должность в марте 1929 г. президент Гувер. Но именно в это время цены бумаг Уолл-стрита качнулись вниз. Государственное регулирование Гувера и дальше будет проводиться в рамках либеральных догматов. Конечно, «лечение» этого «доктора» не может быть «главным объяснением» болезни, но оно явно способствовало ее обострению и длительности.

Между тем крупнейшие финансовые олигархи начали чувствовать угрозу, но их социальная роль заставляла действовать в собственных интересах, спасать себя, дестабилизируя рынок. Если верить одному из крупнейших американских финансистов Д. Кеннеди, для него сигналом к уводу средств с рынка стал разговор чистильщиков обуви, обсуждавших, в какие акции вложить деньги. Кеннеди решил, что рынок, «на котором могут играть все и который могут предсказывать чистильщики обуви, для него не является рынком» [12] . Расширение числа вкладчиков создавало опору капиталистическим порядкам, но лишь до тех пор, пока не началась паника.

11

Cit: Schlesinger A. M. The Crisis of the Old Order, The Age of Roosevelt. Boston, 1957. P.155.

12

Whalen R. J. The Founding Father: The Story of Joseph P. Kennedy. NY., 1964. P.105.

Количество людей, участвовавших в купле-продаже акций, выросло до 1,5 миллионов. Возникла масса, чрезвычайно подверженная панике. Панику могла вызвать массированная продажа акций. Финансовый капитал способен уйти из неперспективной компании немедленно (что невозможно в реальном производстве, где капитал — это материальные объекты). Когда хозяйство подходит к пределам своего роста, разрастание финансового рынка становится искусственным. Все создают иллюзию, что их-то компания «растет». Никто не хочет первым «ступить на землю Трои», на гибельную почву кризиса. Все продолжают грести, все глубже зарываясь носом корабля в песок. Искусственный пузырь становится все больше. Когда он лопнет, производство будет парализовано, потому что обмен между предприятиями регулируется как раз этим пузырем. За день до катастрофы миллионы работников не знают, что они производят лишнюю продукцию и сами являются лишними.

Резкого падения котировок не ожидалось. «Вползание» в кризис 1920–1921 гг. было постепенным. В 1929 г. психологически никто не был готов к внезапному обвалу. Также, как десятилетие спустя все будут ожидать от Гитлера медленного начала войны, а он будет проводить блицкриг. Психологическая неготовность к началу экономической катастрофы была преддверием неготовности к военной катастрофе. Ни элита, ни массы не были готовы к катастрофическому развитию событий.

Но ситуация 1929 г. была значительно хуже, чем в 1920 г. Во-первых, после Первой мировой войны рынок мог относительно быстро перестроиться с военных заказов на восстановление разрушенного войной. Быстро возникли новые потребности, конъюнктура улучшилась. Теперь такой быстрой перестройки на новые задачи не предвиделось, рынок вычерпывал последние возможности. Во-вторых, и это было даже серьезней, продолжалась «понижательная», ниспадающая фаза кондратьевской волны. Для того, чтобы она сменилась «повышательной», подъемной фазой, общество должно было перестроиться, выдвинуть новые задачи, сформировать новые потребности. Нужен был переход к новой фазе индустриального общества (глубже этого может оказаться разве что межформационный переход — не он ли ждет нас в первой трети XXI века?). А пока стихийный капиталистический рынок клонился к закату. В-третьих, финансисты не могли смириться с ниспадающей тенденцией и искусственно поддерживали ее своими спекулятивными играми, что создавало эффект мыльного пузыря. Акции были крайне переоценены. При росте промышленного производства США в 1926–1929 гг. на 8,1 % стоимость обычных акций выросла на 93 %. Так что падение 1929 г. неминуемо должно было стать резким и глубоким.