Уроки зависти

Когда она только приехала в Германию, ее удивляли такие вещи. Что грибы нельзя собирать где угодно, например. Это казалось ей странным. Не то чтобы теперь это стало казаться ей таким уж разумным – она просто перестала обращать на это внимание. Такой здесь строй жизни, такие обыкновения, что толку удивляться?

Но настучать на грибников в полицию – это ей, конечно, и в голову бы не пришло; зря они волновались. Кстати, среди десятка подосиновиков и боровиков, которые они собрали, попались два желчных, о чем Люба им сразу же и сообщила. Так что пусть радуются: она спасла им хоть и не жизнь – желчными-то грибами не отравишься, потому что, попади они в рот, сразу их выплюнешь, – но все-таки приятный ужин.

– О, как вы сразу их отличили! – нервно восхитился мужчина, который и вынес корзинку свежесобранных грибов из леса прямо на проезжающую Любу.

– Не многие знают виды грибов так точно! – фальшиво улыбнулась его спутница.

– У нас все знают, – усмехнулась Люба.

– У вас – это где? – спросила женщина.

– В России.

– Вы живете в России? – обрадовался грибник.

Наверное, подумал, что Люба, возможно, прямо сегодня вернется на родину и не успеет сообщить куда следует о его страшном преступлении.

– Теперь я живу в Германии. – Люба отвесила ему самую обворожительную из имевшихся у нее в запасе улыбок. За три года она целую коллекцию их собрала, на все случаи жизни. – Здесь, неподалеку. В Берггартене.

Грибник от этих ее слов прямо в лице переменился. Что Люба может оказаться хозяйкой Берггартена, ему, пожалуй, и в голову не пришло. Но ведь и русская прислуга может доложить хозяевам, что в окрестностях их поместья промышляют незаконной грибной охотой.

– Позвольте я подарю вам маленький сувенир от моей фирмы! – воскликнул он.

Дама тут же метнулась к машине и принесла ярко-розовый пакет, от которого за версту несло туалетной водой.

– Благодарю вас. – Еще улыбка! – Но мой муж предпочитает, чтобы я пользовалась духами «Герлен».

Люба вскочила на велосипед и, оставив грибников в оторопи, покатила дальше по шоссе. Пусть страдают! Пусть ждут сурового возмездия за обезображенные ими леса! Если люди такие дураки, что боятся всякой ерунды, значит, заслуживают того, чтобы помучиться страхом.

А она будет катить по гладкой кружевной дороге и радоваться своей свободе от всего, что отравляет жизнь.

Справа от шоссе появились белые ворота Берггартена. За ними начиналась дорога, ведущая к дому. Люба достала из кармана пульт, открыла ворота и поехала по ней. От ворот до дома было неблизко, пешком не очень-то дойдешь.

Тузик выскочил из-за поворота дороги и с радостным лаем бросился навстречу хозяйке. Пес был немаленький, ростом с приличного лабрадора. Вообще-то Люба больших собак боялась, даже непонятно почему, но бояться Тузика никаких причин не нашлось бы и у самого пугливого младенца: представить себе животное добрее и преданнее было невозможно.

Бернхард купил щенка три года назад к приезду Любы и предложил ей придумать ему имя – она и назвала Тузиком, хотя в паспорте у него было записано что-то очень длинное и сложное. Порода Тузика называлась вельдердакель, или шварцвальдский бракк, и Бернхард с гордостью объяснял, что она выведена здесь, в окрестностях Фрайбурга и Баденвайлера, специально для охоты в горных лесах.

Для охоты, которая являлась самой сильной его страстью, он и купил Тузика, но большую часть своей жизни пес все же проводил не в охотничьей службе, а в беготне по горам и долам огромного, в несколько десятков гектар, поместья Берггартен.

– Все, Тузик, все! – Люба дрыгнула ногой, отгоняя собаку от педали. – Я же тебе сказала, что скоро вернусь.

Пока она ездила на рынок, Кристина убрала в доме – ее машины у крыльца уже не было. Люба спрыгнула с велосипеда, отвязала от багажника корзину с продуктами и поднялась по ступенькам к входной двери. Тузик побежал вслед за нею.

Корзина оттягивала руку. Ко многому Люба здесь привыкла, но на рынке в Баденвайлере у нее по-прежнему разбегались глаза, и она набирала всего гораздо больше, чем могла довезти до дому без усилия.

Бернхард выговаривал ей за это, но она ничего не могла с собой поделать. Что с того, что картошка к праздничному столу уже имеется в достаточном количестве? Сегодняшняя – совсем другая картошка, чем та, которая уже есть. Та слишком розовая, какая-то целлулоидная, а эта золотисто-коричневая, от одного ее вида аппетит появляется.

Но дело вообще-то совсем не в картошке, она ее и не ест, только для Бернхарда жарит или, вот как сегодня, для гостей. Любе доставляла неизмеримое удовольствие жизнь, которую она вела вот уже три года, и одной из примет этой жизни были ее поездки на маленький крестьянский рынок в Баденвайлере. Ей вот именно нравилось ездить в этот очень дорогой, очень респектабельный курортный город по таким простым домашним делам, как покупка свежих продуктов к обеду.

Дом, в который Люба вошла, был настоящий шварцвальдский дом – с покатой крышей, крытой крупной потемневшей соломой, с балконом-галереей на втором этаже, под низкой стрехой. Впрочем, галереей такой балкон назвать можно было лишь условно: все в этом краю, лесном и горном, было так приземисто, тяжеловесно даже, что воздушные слова совсем не подходили для названий любых предметов, которые относились к здешнему быту.

Внутри дом, конечно, был переделан, чтобы в нем удобно было жить не помещику столетней давности, а современному человеку. Но все-таки он оставался тем самым домом, в котором семейство Менцель жило на протяжении именно что столетий.

Люба зашла в кухню, поставила корзину на лавку у стены и взглянула на плиту. Форель уже была залита уксусным маринадом, который придавал ей необычный голубой цвет, и уложена в рыбницу, ее оставалось только разварить, а тесто для пирогов еще подходило в большой деревянной миске, стоящей на углу теплой плиты.

Плита эта была сооружена одновременно с домом, и хотя теперь она топилась не дровами, а электричеством, размеры ее оставались прежними, внушительными, и выглядела она массивно.

Пироги были маминым вкладом в меню сегодняшнего праздничного ужина. Люба считала, что шойфеле – копченой свиной лопатки – будет вполне достаточно, чтобы гости наелись до отвала. Народу-то будет немного, кроме Любиной мамы и Бернхардова отца, еще человек пять всего.

Вообще-то Люба особо не вникала, кто именно придет сегодня к Бернхарду на день рождения, давние ли его друзья с семьями, новые ли какие-нибудь приятели. Маму удивляло такое ее безразличие, а ей оно казалось вполне естественным.