Уругуру

Оба наших профессора не участвовали во всеобщем веселье. Жан-Мари поймал под столом цикаду и с азартом совал ее в тарелку Лабесса, доказывая, что открыл новый, мутировавший самым необычным образом подвид перепончатокрылых. Когда наконец мне удалось отвлечь их, убив цикаду, мы втроем вытянули верзилу Мишеля из ресторана и оттащили в такси, из которого еще некоторое время доносилась, слабея по мере удаления, перемежаемая его сдавленными рыдания песня о том, как весенний дождь выстукивает дробь за окном его мансарды на набережной Гренель.

Но если по вечерам Мишель здорово сдавал, в течение дня, надо признать, он в основном держался молодцом. Пытаясь реабилитировать себя за ночную слабость, он рьяно взялся добыть для нас все необходимые бумаги в различных учреждениях. С ним вместе отправились я и Оливье.

Государственная система Республики Мали действует по неписаным законам, которые, впрочем, досконально известны всем жителям страны и понятны на интуитивном уровне. Наличие законов обыкновенных, писаных, при этом никого не смущает – ни чиновника, ни гражданина. Оба они понимают: зарплата у государственного служащего низкая, жить надо всем, и потому решение любой проблемы с помощью чиновника – это вопрос договоренностей, основанных на единственном юридическом принципе: количестве франков КФА.

В то время мы еще не были знакомы с малийской дорожной полицией, представляющей собой квинтэссенцию этой системы управления. Малийские гаишники ведут поистине ужасающий образ жизни. Целыми днями они сидят на блокпосту в своих соломенных шалашах, в безлюдной степи, возле шоссе, перегороженного железными бочками с песком. В час по дороге проезжает две-три машины – они-то и предоставляют заработок полицейскому и его семье. Если машина имеет дипломатические номера или символику ООН, к бочкам бегут два мальчугана-добровольца, неимоверными усилиями отодвигают их, и джип уносится вдаль, оставляя за собой мечты о несбыточном и медленно оседающие клубы желтой пыли. Во всех остальных случаях мальчуганы не трогаются с места – они знают: им предстоит стать свидетелями долгого разговора. Вместо них к попавшему в сеть насекомому отправляется сам паук, нацепив свою полинявшую от климата форменную фуражку.

– Привет, как дела, как семья, как жена, как работа? – неторопливо перебрасывается он дежурными фразами с водителем: люди в Мали здороваются друг с другом очень долго и со всеми подробностями.

– Куда едем? – раздается затем вопрос по существу.

– В Бандиагару, – отвечает, к примеру, несчастный водитель.

– А документы на машину?

– Вот они.

– Водительские права с формой 3E и четырьмя печатями?

– Вот. Тут форма, тут печати. Раз, два, три, четыре.

– А отметка об экологическом сборе?

– Она вот здесь, куда же я без нее.

– Паспорта пассажиров?

– Имеются, глядите.

– Туристы? А где ваша лицензия на туристическую деятельность?

– В наличии, она всегда со мной.

– Но ведь она не подтверждена путевкой?

– Подтверждена, вот и путевка.

Устав от пререканий, офицер теряет добродушие. Он в отчаянии несколько раз обходит машину кругом чувствуя на себе невозмутимые взгляды пассажиров и переживая жестокое унижение как профессионал. Мальчики-добровольцы перестанут его уважать, его бросит жена, над ним будет смеяться вся деревня! Вся деревня скажет, что он не сумел оштрафовать даже каких-то жалких французских туристов!

– Ага! – осеняет его. – Да у вас же трещина на лобовом стекле! Как же так, куда это годится?

Выходите-ка из машины.

Водитель не пробует возражать. Здесь нечего возразить: трещина на стекле – свидетельство вопиющего преступления. Он покорно бредет в шалаш вслед за полицейским, и мальчики-добровольцы демонстрируют на лицах суровую решимость. Теоретически можно возразить офицеру, что трещина на стекле не фигурирует в списке нарушений правил дорожного движения. Но в глухой степи, в пятидесяти километрах от ближайшего города, это можно ему доказывать часами без всякого успеха. Полицейский просто будет держать документы у себя, ему торопиться некуда. Так можно потерять и полдня, и целый день. В конце концов водитель платит две тысячи франков КФА и продолжает путь, получив полное освобождение от грехов вплоть до следующего полицейского поста.

Часто с полицией можно поторговаться. Например, офицер оценит вашу несчастную трещину в десять тысяч франков, а вы больше тысячи дать за нее не готовы. Вы ссылаетесь на незначительность нарушения, его случайный характер, а также на свою голодную семью, ждущую вас где-нибудь в Мопти, прозрачно намекая при этом на влиятельных друзей в полицейском департаменте Бамако, которые не поленятся приехать сюда и сровнять этот блокпост с землей. Вы сходитесь на двух тысячах и ударяете по рукам.

Правда, это происходит только в том случае, если полицейский не применяет «метод Буркина Фасо». О, это поистине страшный метод! Изобретен он был не так давно гаишниками одноименной африканской республики и быстро распространился по всем странам региона, к ужасу всех водителей от Тимбукту до самого Камеруна. Суть его заключается в том, что, чем больше вы торгуетесь, тем выше становится сумма выкупа. Например:

– С вас штраф три тысячи франков КФА, потому что у вас на багажнике царапина в виде отпечатка леопардовой лапы.

– Это и была леопардова лапа... Давайте сойдемся на тысяче, договорились?

– Сейчас с вас уже четыре тысячи.

– Ну, перестаньте... Ладно, забыли, плачу три.

– Теперь с вас пять.

– Вы что, с ума сошли?

– Шесть тысяч франков КФА...

В Буркина Фасо, определенно, проживают жестокие люди. Методы других правительственных учреждений Мали разнятся, но тоже не отличаются гуманностью. Тем не менее в Бамако нас повсюду сопровождал Мишель, взявший процесс переговоров в свои огромные руки. С рюкзаком на спине он вошел бодрым шагом в высокое здание Министерства культуры, не удостоив внимания вахтера с автоматом, и сразу же повел нас на третий этаж.

– Заходить нужно «снизу», – наставительным тоном раскрыл он мне очередной секрет африканской неписаной нормы.

– Здравствуйте, добрейший господин Сиссэ! – Мишель распахнул дверь в один из наиболее обшарпанных кабинетов и широко развел руки. – Как же я рад вас видеть!

Перед добрейшим господином Сиссэ, пожилым господином в полинявшем галстуке, сидевшим за столом без признаков бумаг или оргтехники, появились литровая банка растворимого кофе Gold, блок сигарет Parliament и бутылка коньяка. Пока Мишель извлекал все это из своего рюкзака, господин Сиссэ хранил торжественное молчание. За этой дачей взятки должностному лицу при исполнении заинтересованно наблюдал с портрета на стене чернокожий президент страны в военном мундире с полной коллекцией регалий и наград.

– Знакомьтесь. Эти месье прибыли к нам из Парижа инвестировать в развитие культурных ценностей нашей Республики. Профессор Лабесс, профессор Санаев. Они будут исследовать Страну догонов и хотели бы получить разрешение министерства. Профессор? – подтолкнул он Оливье.

– Мы осведомлены, – деревянным голосом начал свою заученную речь Лабесс, – что государственная пошлина для получения разрешения сроком на три месяца составляет двадцать тысяч франков КФА. Мы готовы уплатить ее.

Этой фразе нас довольно долго учил Мишель, поясняя попутно, что никакой пошлины не существует в природе, но он, как дипломат при исполнении, предлагать взяток не имеет права, эта задача всецело ложится на наши плечи.

Господин Сиссэ сокрушенно покивал головой. Скрипучим голосом, подозрительно косясь на карманы Оливье, он объяснил Мишелю, что работа предстоит непростая. Нужно писать письмо на имя самого министра, который поручит рассматривать вопрос заместителю министра, а тот в свою очередь соберет коллегию и пригласит нас на собеседование к другому заместителю. Весь процесс, по его мнению, займет месяц-полтора, не больше.

Я просто похолодел. Меня охватил натуральный ужас. Я представил себя одичавшим, третий месяц бродящим по неосвещенным улицам Бамако без всякой надежды на разрешение. Я представил начало сезона дождей, перебои с деньгами и глухой подвал ма-лийской тюрьмы, где я непременно окажусь за попытку насилия над членами коллегии Министерства культуры. Мама, когда ты родила меня на свет, ты верила, что я стану комсомольским лидером и буду вести правильную жизнь советского человека и гражданина! За что же мне теперь уготована эта участь?