Усадьба леди Анны

– - Распорядок у нас строгий. Подъем в четыре после полуночи, на умывание время не тратим – сперва утренняя молитва. Потом завтрак, потом старшая назначает работу на день. До полудня придет отец Амбросио и проведет службу. Потом снова работа, потом вечерняя молитва, затем доделываем все, что не успели за день, ночная молитва или бдение ночное, это уж как скажут, потом и спать можно.

– - А обед и ужин?

– - Обедов здесь не бывает – с удовольствием ответила сестра, даже приостановившись, чтобы посмотреть в лицо Анне. – А ужин – только если заработала за день! Это уж мать настоятельница решать будет.

Анна только вздохнула, продолжая шагать по не слишком ровным каменным плитам коридора за своей проводницей. Потом вспомнила о довольно важных вещах:

– - А где туалет?

– - Там – небрежный взмах в сторону широкого коридора, от которого идет несколько ответвлений. Куда идти – вообще не понятно.

– - Сестра Аресина, сегодня был жаркий день, очень пить хочется.

– - Здесь нет прислуги, маркиза дель Боргетто – насмешливо буркнула сестра. – Это вас в монастыре святой Этерии набаловали, а у нас тут все строже. Пришли. Это – ваша келья. – Она ткнула рукой в массивную низкую дверь, одну из десятков в этом узком коридоре и скомандовала: -- Переодевайтесь, я жду!

Днем, из разговора с донной Мариэттой, Анна уже выяснила, что монастырь, куда они сейчас едут, вовсе не та обитель сестер-кармелиток, где любила бывать прежняя маркиза. Так что, раз уж сестра Аресина знала, где раньше часто бывала маркиза, значит, она знала об Анне и многое другое. В частности, что здесь, в обители святой Бенедектины, маркиза не представляет, где найти кухню и туалет. Анна вдохнула-выдохнула, чтобы не сорваться на мерзкую тетку и спокойно заявила:

– - Я не смогу раздеться без горничной. А это платье стоит дороже, чем ограда вашего монастыря. Как и парик, и украшения на мне. Прикажете ножом разрезать одежду? У вас есть нож?

Толстенные каменные стены, старая растрескавшаяся побелка, узкий деревянный топчан и, под самым потолком – крошечное окошко. Так увидела свою келью, где ей предстояло жить до свадьбы, маркиза Анна дель Боргетто. Она, в своем платье с обручами, прошла в помещение с трудом. Для сестры здесь уже просто не было места – широкие юбки, шуршащие шелком и парчовой отделкой, заняли все пустое пространство.

У изголовья кровати стоял грубый деревянный столик с каплями воска на шершавой столешнице, под столом – колченогая табуретка. На плоской подушке лежала небрежно свернутая холстинковая хламида, сверху – длинный кусок веревки и белый плат.

Немного подумав, Анна уселась на жесткий тюфяк, прикрытый тонким грубым одеялом, из которого местами повылезла шерсть, обнажая густое переплетение толстых ниток основы, еще раз тихо и демонстративно-покорно вздохнула, и приготовилась ждать.

Сестра Аресина молча стояла в дверях, наливаясь дурной кровью:

– - Я не буду стоять здесь до утра, маркиза! Поторопитесь!

– - Маркиза дель Боргетто – с ласковой улыбкой поправила ее Анна. – Комне следует обращаться именно так. Я не монахиня вашего монастыря, сестра Аресина… -- и вновь замолчала.

Сестра постояла еще минуту, как бы ожидая возмущения, ругани или просьб, потом резко развернулась, хлопнула дверью, снаружи брякнула щеколда. Ощущение Анны сложно было передать.

Это и тоска от бессмысленного противостояния, и раздражение от чужой и нелепой озлобленности, и страх замкнутого пространства, который раньше никогда не проявлялся. Ждать пришлось долго, но всему бывает конец и маркиза уловила торопливые шаги нескольких человек.

Дверь распахнулась и на клочок свободного пола шагнула аббатиса. За ее плечом высилась сопровождающая, высоко держа трехрогий подсвечник. Анна прищурилась – после кромешной тьмы глаза заслезились от ярких огоньков:

– - Не плачь, дитя моё! Я понимаю, что наш монастырский устав может показаться тебе излишне строгим, но ведь ты даже не послушница. – Мать Аннабель была серьезна и почти ласкова. – Я думаю, некоторые послабления для нашей гостьи вполне допустимы…

Анна, страшась промокнуть глаза, чувствовала, как по меловой маске сбегают слезы. Слушала внимательно и покорно, стараясь не смотреть на огонь свечи. Аббатиса сочла это добрым знаком:

– - Сейчас приведут твою горничную, нет греха в том, чтобы первое время она помогала тебе. И завтра можешь не вставать на утреннюю молитву – отдохни с дороги, дитя. А днем я приглашу тебя к себе и мы спокойно поговорим.

Аббатиса со свитой ушла, дверь больше не запирали, и через некоторое время в клетушку с трудом протиснулась Бертина с толстой свечой в руках. Пристроив глиняный стаканчик на стол, принялась помогать и болтать. Настроение у служанки было гораздо радужнее, чем у госпожи:

– - .. кашу на ужин дали. Не очень вкусную, но досыта, так что жить тута можно. Спросили, кто шить умеет – я отозвалась, направили в мастерскую. Сказали, завтра с утра и приступлю – простыни подрубать и белье разное чинить. Ну, зато не на огороде пластаться! – Бертина, уже переодетая в серую хламиду, ловко раздевала маркизу и торопливо рассказывала все, что успела узнать: -- Еще, сказывают, скотный двор тут у них знатный, а в воскресный день – торги во дворе производят. Сюда крестьяне как на ярмарку съезжаются. Ежли договориться с сестрами – разрешат за денежку и своим добром поторговать…

Она ненадолго удалилась, унося одежду, вернулась с коробкой, куда бережно упаковала парик и снова убежала. Анна вздохнула с облегчением – пусть хламида из полотна и была грубовата, зато без корсета и многослойных юбок она чувствовала себя заново рожденной. Смущал только странный кусок редкой и очень жесткой ткани, оставшийся на подушке.

Бертина принесла большой кувшин теплой воды и мастерски помогла смыть макияж. Стало совсем легко. Да и уединение кельи вовсе не казалось Анне наказанием. Напротив, это было то, чего ей сильно не хватало во дворце дяди.

– - Бертина, а вот это – что такое? – Анна указала на грубую странную ткань.

Служанка покрутила ее в руках и со вздохом ответила:

– - Ой-ой… Это, госпожа, вуаль из конского волоса. Лицо прикрывать. От такой, сказывают, болячки на коже бывают – больно она грубая, кожу натирает. Это ее днем под плат нужно пристроить и так ходить. Ну, вместо краски, чтобы никто лицо обнаженным неувидел. Я этакую и видела только два раза в жизни, еще когда с мужем жила. Район то не из богатых у нас был – пояснила служанка. – Высокородные-то не часто там появлялись. Приезжая какая-то дама в нашем храме молилась вот в этакой вот штуке. Три дня, сказывают, появлялась. Я на второй и третий день бегала посмотреть, а потом она больше не приходила. Тетки наши долго шушукались и обсуждали – видать, нагрешила сильно, что ей такая ептимья вышла. Раз запретил ей священник ейный лицо красить – значится, сильно нагрешила. – уверенно закончила горничная.

Воды ей Бертина раздобыла и даже принесла кусок мягкого серого хлеба, довольно пояснив:

– - У сестры в трапезной выпросила. Вы кушайте, кушайте, госпожа. Силы-то понадобятся обязательно. Странно только, что и не покормили вас. Фрейлинам-то вон даже мясо сделали на ужин.

– - Откуда ты знаешь?

– - Так я Талине помогала одежду убирать. И вашу туда снесла, припрятала. Комната ихняя очень большая, светлая. Там в половине – ваши вещи сложены и ихнее добро всякое, и сундуки с приданым. Там и стол для еды стоит. На кухне сказывали, что им велено как матери аббатисе готовить. С её стола и будут кормить.