Усадьба

– Директор школы очень хороший человек, – рассказывал он Кэтрин. – Все дело в других учениках. Они постоянно напоминают мне, что эта школа после колледжа – для меня ступенька вниз. Например, об этом все время говорил Райленд: «Мы понимаем, что вы привыкли к другому, но вам придется привыкать к нашей школе». Главное, это все неправда. Эта школа ничем не хуже колледжа, а в некотором отношении даже лучше.

– Почему бы тебе не сказать им об этом? – предложила Кэтрин.

– Ты считаешь, что я должен это сделать?

– Конечно, если это правда.

Сюзанна не ходила в школу. У нее была гувернантка. Сейчас с ней занималась мать, и они обе были довольны этим. Но ей, как и Дику, было трудно приспосабливаться к новой жизни в новом домике. После Рейлз домик казался крошечным, хотя по местным меркам считался большим. Комнаты были маленькими и темными, с небольшим количеством мебели. Сквозь стены были слышны голоса соседей. При доме не было сада. Сзади только был небольшой замощенный кусок земли, который приходилось делить с двумя соседними домами. Мешал шум. По улице постоянно проезжали экипажи; грохот сукновальных машин на фабрике Флит-Миллс раздавался на весь район; шумела вода в запрудах, гремели водяные колеса, кричали люди – все это называлось «грохот Кал-лена».

Но гораздо хуже шума была жуткая вонь, когда отходы фабрики спускали в соседние речушки и ручьи.

– В Хайнолт никогда не было такого запаха, – возмущенно заявила Сюзанна.

Но ее брат справедливо заметил, что на фабрике не разрешали спускать отходы, если приходили посетители.

– Тогда я не знаю, как там могут работать люди.

Дети много жаловались в эти первые недели, после переезда, но при отце – никогда, потому что мать запрещала.

– Вашему отцу пришлось много пережить в этом году, да и сейчас ему нелегко. Вам не следует огорчать его.

– Некоторые ребята в школе говорят, что папа сам виноват в том, что с нами случилось. Это правда, мама?

– Твой отец делал ошибки, – сказала Кэтрин. – Вы же знаете, что сейчас плохо идут дела. Он просто не рассчитал, как долго все это продлится.

– Поллард говорит, что его отец потерял деньги из-за нашего папы. Мистер Поллард чинил дамбу в Хайнолте в прошлом году, и ему ничего не заплатили.

– Мальчики плохо к тебе относятся?

– Нет. Теперь уже нет. Мне кажется, что им иногда бывает меня жалко.

– Ой, как противно! – заявила Сюзанна.

Бывали и радости у детей, когда их тетушка Джинни заезжала за ними в карете и везла в Чейсленд. Джинни ужасалась, что ее сестре приходилось жить в этом домишке, она просто не могла переносить этого.

. – Почему ты мне не разрешаешь поговорить с Джорджем, чтобы вы переехали к нам? Я уверена, что он согласится. Ему так же, как и мне, неприятно, что вы живете в подобном месте.

– Нет, Джинни, нельзя. Если даже Джордж согласится, Чарльз никогда не пойдет на это. И дело не только в гордости. Ты же знаешь, что они поссорились.

– Я все знаю, это случилось из-за того, что Джордж одолжил деньги Чарльзу и не получил обратно всю сумму. Господи, деньги вообще ничего не значат! Но Джордж иногда бывает очень вредным! Он вообще не склонен прощать людей. Я хотела, чтобы он купил Рейлз и чтобы вы продолжали там жить, но он отказался даже обсуждать это.

– Конечно, он не стал бы этого делать, – заметила Кэтрин. – И тебе не стоило предлагать ему это.

– Я даже не знаю, кого я ненавижу больше, Чарльза – за то, что он потерял Ньютон-Рейлз, или Мартина Кокса за то, что он купил его.

– Джинни, кто-нибудь все равно купил бы его.

– Да, и я любого возненавидела бы. Но то, что это сделал Мартин Кокс, мне не нравится больше всего!

Мартин не вступил во владение Ньютон-Рейлз сразу же, потому что тяжело заболел гриппом. Ему пришлось вылежать несколько дней в постели, и еще неделю врач не разрешал выходить из дома. Но как только он выздоровел, сразу же отправился в старый особняк и там в первый раз посмотрел на него глазами хозяина.

По его просьбе в кухне собрались слуги, помнившие его еще мальчиком-каменщиком. Дворецкий и слуга, нанятые Яртом, были давно уволены, так же как экономка, гувернантка и новая горничная. Оставались кухарка и прежние горничные, Джоб, садовник и конюх Шерард. Они все выстроились перед Мартином с мрачными лицами.

– Я понимаю, что вы чувствуете, – сказал он. – Кто-то, возможно, вообще не сумеет приспособиться к смене хозяев. Но мне бы хотелось менять здесь как можно меньше, и я надеюсь, что вы останетесь.

Они посмотрели на него, потом друг на друга, и за всех начала говорить кухарка:

– Конечно, нам неприятно все то, что здесь произошло. Было бы странно, если бы мы думали по-другому. Но миссис Ярт попросила нас остаться и прислуживать вам. Пожалуй, нам придется так и поступить. Кроме того, мне – некуда идти, мне уже слишком много лет, и никому не нужны старые слуги. Здесь я проработала тридцать четыре года. Я пришла сюда, когда родилась мисс Кэтрин. Я всегда думала, что буду прислуживать ей до самой моей смерти. – У нее задрожали губы, но она справилась с волнением и продолжала: – Этому было не суждено свершиться, но я могу остаться в этом доме. Мистер Кокс, я даю слово, что буду честно вам служить. Горничные думают так же.

Мартин посмотрел на Джоба и Джека Шерарда.

– То же самое, – ответил ему садовник.

– Я тоже. По крайней мере, пока… – заверил его конюх.

Мартин болел очень серьезно, и когда он ходил по дому и саду, то никак не мог понять, почему у него время от времени кружится голова – то ли после гриппа, то ли оттого, что все вокруг теперь принадлежит ему. Он испытывал подъем, казалось, что весь мир принадлежит ему. Кроме того, у него было чувство очищения, которое приходит после выздоровления, когда все чувства обострены и все вокруг кажется невыносимо прекрасным.

Бледный солнечный свет, проникающий в зал через окно-фонарь; венецианская ваза на полированном столе; чаша чеканной меди; внизу у лестницы на резном комоде керамическая ваза с цветами.

Прошло тринадцать лет с тех пор, как он в последний раз был в этом доме. Но здесь мало что изменилось, не считая нового крыла, пристроенного Яртом в 1849 году. В большом зале стояла старая тяжелая мебель – дубовый стол и такие же стулья, диванчик с высокой спинкой, кресла. Старинный буфет и высокие часы в футляре – на лестничной площадке. Он помнил их с тех самых пор, и удивительно, но все это теперь принадлежит ему. Не только мебель, но ковры, занавеси, гобелены, картины и портреты на стенах.

Семейное серебро и фарфор, хрусталь и даже книги в библиотеке.

Но вместе с чувством воодушевления и гордости пришла грусть: вещи напоминали о тех, кто недавно покинул это место. Рояль в гостиной напоминал о Кэтрин. Крышка его была поднята и на подставке стояли ноты. Это был этюд Шопена. Мартин прекрасно помнил, когда он услышал его в первый раз. Этюд играли в музыкальной комнате наверху, и Мартин тогда сказал, что это самая прекрасная музыка на свете. Интересно, помнит ли об этом Кэтрин? Интересно, что означали ноты, оставленные на пюпитре, – прощение его поступка или нет? Он решил, что все-таки прощение, но легче ему почему-то не стало.