Ущелье Батырлар-джол (журн. вариант)

— Как дела? — спросил Петренко, не поднимая головы от микроскопа.

Женя пожала плечами, задумчиво разглядывая знакомый пейзаж за окном.

— Все то же, — ответила она помолчав.

— Как последний анализ?

— Те же двенадцать и две десятых процента. Никак не повышается… Неужели вы верите, что когда-нибудь повысится? Вот уж год как я у вас работаю и не вижу никакого результата ваших усилий.

Петренко молчал. Женя отошла от окна, остановилась у зеркала, висящего над раковиной. Стекло отразило дочерна загорелое лицо с большими темными глазами, ровные дуги бровей, пушистые волосы, падающие кольцами на плечи.

Она медленно накрутила темный локон на палец, серьезно разглядывая свое отражение в зеркале, и вздрогнула, услышав запоздалую реплику своего собеседника:

— Одна десятая процента в каждом корне помноженная на общее количество растений на всех наших плантациях — это сотни дополнительных тонн каучука.

— И вы полагаете, что вашим методом вы все-таки добьетесь повышения хотя бы на одну десятую процента?

Петренко поднял наконец голову от микроскопа.

— Больше того, — сказал он спокойно. — Я уверен в этом. И не на одну десятую, а на пять-десять процентов.

— И все тем же способом?

Петренко пожал плечами.

— Пока не исчерпаем все его возможности, я не оставлю этого способа. Растение накапливает каучук в результате присущих ему наследственных свойств при соответствующих внешних условиях. Мы изменяем эти наследственные свойства в желательном для нас направлении. А внешние условия подбираем такие, чтобы накопление каучука шло наиболее интенсивно.

— Вы имеете в виду ваши удобрительные смеси?

— Да, то, что я вношу в почву — комбинации солей, которые, по моему мнению, должны ускорять образование каучука в растении. Кроме того, действие света и температуры.

Женя сморщила лицо.

— И так всю жизнь?

Петренко посмотрел на нее вопросительно. Но она ничего не добавила к своему вопросу, и он ответил, слегка нахмурив брови:

— Если понадобится, то и всю жизнь. А для чего же наша жизнь, как не для этого?

— Неужели только для этого? — сказала Женя жалобным голосом.

— Для того, чтобы чувствовать, знать, что в результате твоей работы природа стала иной, лучшей, более послушной и полезной для человека. Вот для чего! — И Петренко опять уткнулся в микроскоп.

Женя в раздумье прошлась взад и вперед по лаборатории и остановилась у стола, на котором были аккуратно разложены сухие куски кок-сагыза с этикетками.

— Вот никогда не думала, что ученые такие, — сказала она, взяв в руки одно растение, машинально отламывая мелкие корешки и разглядывая тонкие нити каучука, появляющиеся в месте излома.

— Какие? — отозвался Петренко.

— Скучные…

Петренко промолчал.

— Я-то думала, — продолжала она, — что у вас — подвижничество, борьба с трудностями, экспедиции в опасные места, поиски новых растений где-нибудь на недоступных высотах…

— …С доставкой на самолетах реактивного действия… — в тон ей продолжал Петренко.

На смуглых щеках девушки выступил румянец.

— Смейтесь, смейтесь, — сказала она обиженным голосом. — Смеется тот, кто смеется последним.

Голос ее задрожал. Петренко вскочил со своего места.

— Извините, ради бога, если я вас обидел, — сказал он мягко, подходя к ней сзади и осторожно касаясь ее руки.

Женя сердито отстранила его руку, продолжая безжалостно ломать корешки кок-сагыза. Петренко посмотрел на ее спину, загорелые плечи, волосы, отливающие бронзой. Лицо его приняло беспомощное выражение. Он кашлянул, собираясь что-то сказать, но девушка его предупредила.

— Скажите. Григорий Степанович, за что вы не любите Павла? — спросила она не оборачиваясь. Румянец показался у нее на нежной мочке уха и медленно переходил на шею.

— Павла? — удивился Петренко. — Да откуда вы взяли?

— Я же не слепая, — сказала Женя сердито. — И вы и Анатолий Петрович так относитесь к его работе, как будто он занимается каким-то баловством. А может быть, он сумеет сразу получить то, на что вы бесплодно тратите целые годы.

— То есть найти в природе новые виды каучуконосов, более перспективные для культуры, чем кок-сагыз? — спросил Петренко серьезно.

— Да.

— Что же, как говорится, дай ему бог, — пожал плечами Петренко. — Только…

— Что "только"?

— Признаюсь, я лично не питаю больших надежд на эти кустарные поиски. Нужно привлекать местных жителей, знающих растения и их свойства, посылать хорошо оснащенные экспедиции. А так, по-моему, работа по окультивированию кок-сагыза несравненно более перспективна, чем романтические скитания в одиночку по горам.

— Но почему? Что дает вам право так относиться к его работе?

Она порывисто повернулась к Петренко.

— Рассуждение здесь очень простое, — ответил Петренко спокойно. Основные группы каучуконосов в настоящее время хорошо изучены. Любая находка будет относиться либо к одной, либо к другой группе. Из всех этих групп только одуванчики, к которым относится и кок-сагыз, пригодны для массового воспроизводства. С ними-то и нужно работать, переводя их из дикого состояния в культурное. А если найдется новый каучуконос, более продуктивный, но непригодный для культуры, то оправдает ли он труд по его окультивированию — бабушка надвое сказала. Проще говоря, лучше синицу в руки, чем журавля в небе…

— Бросьте, Григорий Степанович, просто вы боитесь нового, вам страшно покинуть ваше привычное место, менять хорошо освоенные методы… А ну вас!

Девушка забрала охапку растений со стола и, не глядя на Петренко, вышла из лаборатории. Звонкий стук босоножек прозвучал по коридору, хлопнула дверь — все стихло.

Петренко смотрел на то место, где только что стояла Женя, со смешным выражением досады и восхищения. Уголки его губ дрожали от сдерживаемого смеха. Так молча он стоял, пока не затихли ее шаги за дверью. Улыбка на его губах исчезла. Он вздохнул, покачал головой и сел за свой стол к микроскопу.

Но работа явно не ладилась. Он часто приподнимал голову, прислушивался. Наконец встал, закрыл микроскоп колпаком. Медленно набил табаком трубку. Зажег спичку, но не закурил, — спичка погасла в его руке. Он машинально бросил ее в пепельницу.

— А ведь она его любит, — сказал он наконец в глубоком раздумье. — Что ж, этого следовало ожидать.

3.

Дорога до станции отняла почти двое суток.

Павел Березов проявил себя энергичным и расторопным руководителем поездки. Да и передвигаться оказалось легче, чем предполагал Борис. Он был в этих местах еще во время войны и запомнил все трудности передвижения, начиная с нехватки машин и вьючных лошадей и кончая низкой квалификацией шоферов… Теперь все было иначе. До Рыбачьего их доставил великолепный многоместный автобус, совершавший регулярные ежедневные рейсы. Далее они устроились на машине Академии наук, отправлявшей груз в Тянь-шаньскую базу. Трудной была только вьючная тропа через перевал, где передвигаться можно было только верхом на лошадях. Но Павел нашел в поселке знакомых людей, договорился о лошадях, и к вечеру второго дня путешествия их отряд остановился в ущелье Кыз-Булак среди необозримых стад курдючных овец.