Ушкуйники против Золотой Орды. На острие меча

Лишь единицам удалось бежать. Великий князь Дмитрий Константинович, снарядив обоз, спешно покинул город, понимая, что если такая огромная рать не смогла справиться с Арапшой, то ему с оставшимися двумя сотнями гридей это явно не под силу. Следуя князю, разбежались и горожане: кто водным путем в Городец, кто в леса, подальше от Нижнего, поближе к Керженцу и Ветлуге.

Только монахи Печерского и Рождественского монастырей не покинули своих обителей. Заперев ворота, вооружившись кто чем смог, приготовились к обороне. Но хану не нужны были монастыри, его ждал оставленный жителями город.

Только немногим из не поверивших принесенной побитыми ратниками вести или пожалевших свое добро пришлось испытать гнев ворвавшихся в город ордынцев. Полона не брали, брали лишь нажитое годами, еще хранившее тепло хозяйских рук. Брошенную скотину согнали в огромное стадо и погнали вниз берегом Волги. Где-то там, за Биляром, а может и Ошелом, воины должны были соединиться со своими семьями.

Уходя из Нижнего, ордынцы подожгли город.

Хан Арапша не вернулся в Булгарию. Отпустив с добычей тех булгар, что пожелали вернуться к своим очагам, с оставшимися семью тысячами он разграбил Засурье и неожиданно появился перед Рязанью. Только в последний момент успели запереть ворота, но ордынцы, окрыленные победой над московскими и нижегородскими полками, грабежом Нижнего, неудержимо лезли на стены. Рязанские ратники только начинали обряжаться в кольчуги, седлать коней, а киргизы и булгары уже наводили ужас на улицах Рязани: не щадили ни старого, ни малого… Князь Олег, раненный стрелой в плечо, с трудом пробился сквозь ордынцев и остался жив. Город же был разграблен и сожжен. Взяв большой полон, ордынцы пошли к Волге, а потом вернулись в Булгарию. Соединившись с обозом под Биляром, хан увел орду восточнее, в верховье Яика.

По уходе ордынцев монахи Печерского монастыря пришли на пожарище. Сгорело более трех десятков деревянных церквей, погорел и храм Спаса Преображения, при котором находился скрипторий. Листы летописного свода не пострадали и были перенесены в монастырь. Позже архимандрит Печерского монастыря святитель Дионисий, окунув перо в киноварь, с прискорбием дополнит летописный свод последними событиями 1377 года: «Истопша и утопе в Пиане множество князей и бояр, и вельмож, и воевод, и слуг, и воинство бесчисленно, и бысть на всех ужас великий и страх мног, и изнемогша вси и бежаща; полон мног бесчислен собраша и поидоша к Новгороду Нижнему».

2

Ростислава не забыла своих угроз: как только отзвенела капель и Волга вскрылась, она напомнила Ярославу о дочерях Ачихожии, тем более что Зара повзрослела за зиму, округлилась, а груди ее торчали, словно наконечники стрел.

Понимая, что может потерять свою ненаглядную Ростиславушку, князь нашел выход: он вспомнил настоятельный совет Ачихожии построить крепостицу у Большого Камня. Для чего он созвал тайный совет, на который пригласил лишь двух доверенных ему сотников: Липу Рыжего и Никиту Рогова. Только им, прошедшим плен, рабский труд на соляных трубах под Ас-Тарханом, решил довериться Ярослав.

Рассказав, что от них требуется, спросил:

— Дело непростое, управитесь ли?

— Не тревожься, князь. Сделаем. Сколько людей дашь?

— Сколько нужно, столько и берите. Дам лошадей, верблюдов, кузнеца с кузней… До Яика вас проводит тысячник Муса-Амир. Дальше пойдете одни. Не тороплю, обдумайте все чередом, мастеровых присмотрите, людишек… Ратников сотню сам подберу. Только за Яиком скажете, для чего и куда направляетесь, а до того будете говорить, что идете в селение Шумира — это еще ошельские земли. И вот еще что: возьмете с собой двух девочек… Поди, видели в моем тереме отроковиц… Беречь их пуще глаза! Женок берите с собой самую малость, от них только вред и раздоры. Пару лет обойдетесь… Как крепостицу поставите, приедешь сам. — Ярослав ткнул перстом в грудь Никиты.

Только в конце мая почти пять сотен работных и сотня ратников покинули Ошел. Тысяча ордынцев нагнала их на второй день пути и сопровождала, как приказал князь Яр, до Яика. Среди телег с припасами и инструментом в кибитке тряслись и дочери Ачихожии. Им было непонятно, почему они должны отправляться в столь дальний путь, хотя их господин оставался в Ошеле?

Прощание было коротким и трогательным. Впервые Ярослав прижал девчушек к своей широкой груди и расцеловал троекратно по русскому обычаю.

— Потерпите, скоро свидимся, — и, глядя, в подернутые влагой широко открытые недоумевающие девичьи глаза, тихо сказал: — Так хотел ваш отец…

Когда в тереме не стало Зары и Алсу, Ростислава как-то присмирела, притихла, и хотя все так же с улыбкой встречала и провожала из терема Ярослава, былой теплоты и ясности меж ними уже не было: словно уход восточных красавиц образовал пустоту, заполнить которую княгиня была не в силах.

В конце августа в сопровождении двух десятков ратников на лодии Волгой в Ошел пришел воевода Данила Петрович. Он-то и рассказал про сражение на Пьяне и разор Нижнего Новгорода.

— Много времени и людей надобно, чтобы город поднять. Весь выгорел. Токмо две башни да на пару сотен шагов стены каменные протянулись — и те обгорели местами.

— Оставайся здесь, с нами, — предложил Ярослав. — Дело для тебя найдется.

— Поживу малость да подамся в Новгород. Давно не был. Старших дочерей, боюсь, не признаю. Да и внуков еще не видел. Давно пора навестить.

— Не торопись. Перезимуй. Время тревожное… А коль будет невтерпеж, по весне отправишься, — обнял за плечи своего дядьку Ярослав.

3

Митрополит Алексий, прожив непростую, полную борьбы и страстей жизнь, 12 февраля 1378 года преставился. В Москву тотчас устремились епископ Дионисий и преподобный Сергий Радонежский, чтобы помешать на Архиерейском соборе провести хиротонию — возведение ставленника князя Дмитрия московского Митяя в сан митрополита — главы Русской Церкви. На Архиерейском соборе только Дионисий открыто выступил против Митяя, указав тому и великому князю Дмитрию Ивановичу на причины, закончив свою обличительную речь словами:

— Не подобает тому тако быти!

Собор завершился ничем. Но неприятие Митяя иерархами Русской Церкви заставило князя Дмитрия призадуматься, не торопиться, а весной отправить Митяя в Царьград, чтобы на русскую митрополию его поставил патриарх.

Но Митяю не терпелось: он перешел жить в митрополичий дом, возложил на себя белый клобук, надел мантию с источниками и скрижалями, взял посох, казну, ризницу митрополита, стал требовать со всего духовенства платимой ими ранее дани, начал вести роскошную жизнь. Многие противились этому, но только епископ Дионисий говорил открыто. Это очень не нравилось Митяю. Как-то он зазвал к себе непокорного святителя.

— Ты почему до сих пор не пришел ко мне и не принял благословения? — требовательно спросил епископа. На что Дионисий спокойно ответил:

— Ты — поп, а я епископ, как же ты можешь благословить меня?

— Ты пожалеешь еще о сказанном! — пригрозил Митяй. — Смири гордыню, не то окажешься в земляной яме!

— Токмо Господь Бог надо мной властен! Все в руках Божьих. А ты мне не указ! Ты — поп и знай свое место!

Противостояние обострялось. Когда Дионисий узнал, что великий князь хочет отправить Митяя в Константинополь, то решил его опередить и сам предстать перед патриархом, чтобы поведать о замятне в Русской Церкви. Кто-то доложил Митяю, а тот — московскому князю. Дмитрий Иванович приказал схватить епископа и бросить в тюрьму. Даже заступничество княгини Евдокии не помогло, и только поручительство преподобного Сергия Радонежского вернуло святителю Дионисию свободу, чем он и не преминул воспользоваться: тайно, с большими предосторожностями отправился к патриарху Нилу в Константинополь.