Ускользающая темнота

– Дай сюда. – Аккуратно вытерев линзы, он водрузил неуклюжую оправу ей на нос. – Вот так.

– Спасибо, – сказала Зоя дрогнувшим от волнения голосом.

– Меня Паша зовут.

– А меня Зоя, – сказала она и сглотнула.

А он засмеялся. Взял опять ее за руку и повел, как маленькую. Шел и смеялся, подставив лицо навстречу падающему снегу, а Зоя пригнула голову и прикрывалась воротником, чтобы больше не давать ему протирать эти ее ужасные очки.

Сначала улица была совершенно пустая, но внезапно в снежном вихре почти рядом с ними затормозила машина. И из нее выскочил Зоин отец.

– Зоюшка, с тобой все в порядке? – Получив в ответ кивок от дочери, переключился на Пашу. – Я ее папа.

– Очень приятно, Павел. Вот Зоя домой захотела, и я вызвался ее проводить, – нашелся парень, чем поверг Зоино и без того растревоженное сердечко в еще больший трепет.

– Премного вам благодарен. Может, вас куда подвезти?

– Нет, спасибо.

– Ну и хорошо. Еще раз спасибо.

– Пап, а Паша за гитарой... – Оказывается, очень приятно произносить это имя.

– Ребенок, давай быстро в машину, какая гитара? Спасибо, молодой человек. – И отец повел к машине немного упиравшуюся и оборачивающуюся Зою.

– Не забудь, девчонки завтра приглашали, – раздалось вслед.

– Я приду. – Она махала удалявшейся высокой фигуре через стекло автомобиля, и в этот миг не было на земле человека счастливее ее.

Отец, устроившийся рядом, положил руку Зое на плечо и говорил про то, что из-за плохой погоды пришлось позвонить водителю, что он просит у Зои прощения, но и она тоже не права, все волновались за нее... Девочка слушала слова отца, они раздавались где-то вдалеке. Зоя не чувствовала обиды, она подумала, что, может, и правда Наташа ей показалась знакомой, хотя она и знала, что нет. Просто сейчас Зое не хотелось думать о плохом. Она прижалась к отцу: «Все хорошо, папочка! Интересно, кукла высохла?» – спросила она тихонько, улыбаясь, уже погруженная мыслями в завтрашний день.

Комната страха

Дверь открылась. В проеме показался поднос с посудой.

– Пришло время подкрепиться, девочка моя.

Две руки перевернули девушку и развязали. Кистей она совершенно не чувствовала.

Под спиной оказалась подушка, пленница приподнялась, поднос уже стоял на ее вытянутых ногах. В маленькой алюминиевой кастрюльке болталась вода с кусочками картошки. На пластмассовой розовой тарелке лежал кусочек вареной рыбы.

– Ешь.

– Я не могу, я не чувствую рук.

– Мне, что ли, прикажешь тебя кормить? – Трясущаяся от злобы рука направила старую пластмассовую ложку ко рту девушки. Та увидела желтый слоистый ноготь и отвернулась.

– Ты еще тут капризничаешь?! Ну-ка, открывай свой поганый рот. – Брызги из ложки полетели в лицо, а затем и сама ложка упала на пол. – Будешь жрать прямо из кастрюли! – Алюминиевые края больно вонзились в пересохший рот. Дрожащие пальцы лезли между губ и зубов, разжимая челюсть. – Ишь ты какая принцесса выискалась.

Девушка сделала глоток, потом другой. Теплая жидкость влилась в желудок.

– Теперь рыбку. Ты же любишь рыбку? – Слоистый ноготь коснулся рта. Жевать было трудно. Резиновый кусок провалился вслед за баландой.

– И с хлебушком.

– Я попробую сама.

– То-то. Вздумала капризничать!

Онемевшими пальцами она взяла хлеб и долго жевала его. Два безумных глаза наблюдали за ней..

– Я хочу в туалет, – сказала девушка.

В ответ услышала негромкий хриплый смех.

– Принесу сейчас тебе банку. Еще возись тут, убирай за тобой. Ты уже нагадила мне на полу, когда пришлось тебя сюда тащить. Ох и напилась же ты! Ты случайно еще не обделалась? Все-таки долго сидела тут одна. Ну-ка, проверим простыню. Сухая вроде. Пойду принесу банку.

– Отвернитесь, пожалуйста. – Девушка очень старалась быть вежливой, чтобы никого не злить.

Другая невеста

Москва. 200... год

Утром шел дождь. За окном было темно, но Катя поняла это, услышав тяжелое постукивание капель по жестяному подоконнику и листве. Она проснулась сама. Свет из коридора слабо освещал палату, пробиваясь в окно над дверью. Нашарив под кроватью баночку для анализов, Катя сонная побрела в туалет.

На посту ей всучили градусник, и Катя пошла обратно в палату мерить температуру. Она лежала и смотрела в потолок, стараясь ни о чем не думать, только слушала дождь. Потом медсестра проверила температуру, поставила клизму, побрила и дала какие-то таблетки. Катя задремала, сквозь сон слышала, как собираются на завтрак соседки, скоро ее разбудила женщина в белом халате и сказала, что ей уже пора.

* * *

– Считайте до девяти. – Медсестра нашла вену на локтевом сгибе, аккуратно ввела иглу.

«Вот и все», – только успела подумать Катя и провалилась в небытие.

Бескрайняя пустыня расстилалась вокруг. Горячий тягучий воздух не давал дышать. С трудом продираясь сквозь его полиэтиленовую толщу, Катя шла к одиноко стоящему посреди этого знойного безмолвия страшному железному креслу с высокой спинкой, кривыми ножками и кое-как припаянными изогнутыми подлокотниками. Вся ломаная конструкция напоминала изуродованный остов когда-то красивого высокого трона, побывавшего в пожаре. Железо так нагрелось под палящим солнцем, что приобрело красновато-белый оттенок. Она села. Напротив кресла из марева соткался прозрачный экран, на котором она увидела свой живот, а внутри него, в защищенном пространстве матки, находился ребенок. Он безмятежно копошился, то поднося ручку ко рту, то убирая ее, и иногда сгибал и разгибал в коленях ножки. Катя видела, как ритмично бьется маленькое сердечко.

Внезапно со стороны горизонта с огромной скоростью надвинулась гигантская тень человека с инструментом, напоминающим крючковатый нож. Девушка почувствовала, как все ее тело пронзила адская сжигающая боль, будто в него вонзились сотни раскаленных копий. Дернулась, но встать не смогла. Тень приближалась к ребенку, беспомощно барахтающемуся в попытке отодвинуться. Ощущая смертельную опасность, еще не увидевший этот мир и свою маму человечек сделал последние попытки спрятаться, но безжалостный инструмент, направляемый черной тенью, уже настиг маленькое тельце и рвал его на части, вышвыривая крохотные ручки и ножки на сухую растрескавшуюся землю под экраном, где уже собрались голодные пустынные гады, мечтающие отведать нежной плоти. Катя в жутком оцепенении смотрела на постепенно исчезающую тень, на тающий в воздухе экран и расползающихся тварей. Через несколько минут ничто не напоминало о том, что совсем недавно здесь было убито беспомощное человеческое существо. Подул прохладный ветер, солнце стало опускаться за горизонт. Катя положила руки на подлокотники кресла, которые неожиданно оказались широкими и мягкими, и откинув голову, прикрыла глаза.

* * *

– Нагуляют, избавюца, а потом лежат тут стонут да от бесплодия лечиться ходют, – ворчал над ухом недовольный старушечий голос. Катя повернула голову. Возле ее кровати пожилая санитарка возила по полу мокрой тряпкой, воняющей хлоркой. Почувствовав прохладу внизу живота, Катя опустила руку и нащупала грелку со льдом. Действия лекарств заканчивались, и боль постепенно начала заявлять о себе. Слова бабки не обидели ее, а вернули к жестокой реальности. В не отошедшей от наркоза голове всплыли обрывки галлюцинаций. Ах, как много она готова была отдать, чтобы это действительно был всего лишь сон. «Я убила его. Я уничтожила собственного ребенка. И заставил меня это сделать его отец».