Ускоряющийся [СИ]

Метроном вот — совсем иной случай. Здесь можно, во-первых, регулировать такт и частоту колебаний, а во-вторых, если поставить на определённую отметку, то частота колебаний будет равняться частоте секунд в минуте. Можно было отмерить точно минуту, или — что более актуальней — точно секунду.

Если входить в ускоренное состояние, а потом замерять, сколько в «тамошней» секунде прошло «тутошних», то можно понять, какое именно в этот момент ускорение. А это уже половина дела. Вторая половина (есть ещё и третья, как ни парадоксально это звучит) — запомнить именно это состояние, именно это ускорение, чтобы, находясь в нём, знать, какова у тебя именно сейчас скорость жизни. Как это сделать? Зарубки ведь на руках или на верном томагавке не сделаешь.

Помог случай.

Как-то, находясь в состоянии ускорения, Дима определял, где границы его индивидуального временного поля. Он просто брал шарик от подшипника — и подбрасывал его с различной силой вверх, отмечая, когда и где шарик начинает существенно терять скорость. Весеннее солнце как раз вовсю согревало, играя лучами на всём блестящем, до чего дотянется. Отбрасывал лучики и шарик. Это вот — сверкающий шарик — намертво впечаталось в сознание Димы, оставшись там картинкой, символизирующей состояние и условия вокруг. Он это даже не понял поначалу и совсем не придал значения. Но чуть позже, вечером, идя домой и находясь «в нормале», почему-то вспомнился этот вот шарик, едва прикрыл глаза. Вспомнилась чёткая картинка, а за ней пришло то самое ощущение… А когда Дима открыл глаза, обнаружил, что находится в ускоренном состоянии, причём ускорение было именно то, в котором подбрасывался недавно шарик. Вот так айтишник открыл для себя якорьки сознания, которые могли спокойно зашвырнуть его в то ускорение, которое запечаталось в якорьке.

«Что ж, — решил он, — этот опыт можно расширить и развить! Если разграничить ускорение на, скажем так, пласты, и каждому назначить свой якорь, то можно будет легко менять условия внутри себя и ускоряться и замедляться при потребности! Не суматошно туда-сюда летать, а упорядоченно нагнетать ускорение или замедление. Что ж, попробуем».

Он сменил стальной шарик на скрутку из позолоченной фольги. Ускорился до нового состояния — и сконцентрировался на блестящей в свете настольной лампы скрутке. Когда решил, что хватит, прикрыл глаза и небольшим усилием вызвал изображение шарика. Тут же перешёл в то самое, «шариковое», зафиксированное ускоренное состояние. А наоборот? Убрал подальше скрутку и вспомнил, как она блестела. Открыл глаза, проверился по внешним признакам — частоте смены картинки на мониторе телевизора… Работает! Ура!

Поразмыслив ещё, он додумался, что сверкание и различное окружение может сыграть с ним злую шутку, когда нужно будет принимать решение сменить ускорение, и сменить быстро, мгновенно! Это пока он вспомнит и восстановит все условия, так может уже и поздно будет! Тогда как? А если поиграть не с блёстками, а — с цветом? Одних только основных цветов — семь. Плюс белый и чёрный. А если добавить туда переходные и не самые основные, но вполне используемые? А? От ядовито жёлтого до ультрасинего? Да у него тогда будет самая точная градация! Цвет вспомнить не так сложно, как окружающую обстановку и условия окружения. Главное — чтобы условия для всех «пластов» были одинаковы, чтобы не отвлекаться на частности и мелочи. Цвет — хлоп! — прыжок — цвет — вновь прыг-скок. Для выхода из ускоренного состояния какой-то совсем нейтральный. Например, белый. А дальше — по цветам.

И Дима сел за составление таблицы и расчёты.

Оставался только вопрос, как сочетать время, как его измерять одновременно и там, и тут? Но когда появился метроном, последняя точка над i была поставлена.

Во многом этот процесс напоминал занятия в школе Шаолинь. Ну, по крайней мере, как их представляют в фильмах. Умозрительные эксперименты и «игра с сознанием» сменялись практическими занятиями и проверкой теории на практике.

Сначала Дима упорядочивал очередной пласт ускорения, а, бывало, на это уходил не один день! Достигал нового — намеченного в таблице! — рекорда, проверялся, стабилизировался — и делал на стене большой цветной круг. Цвет круга соответствовал задуманному по таблице. Несколько этапов он смотрел на этот круг и запоминал состояние, бросал, так сказать, якорь сознания. Потом выходил из ускорения, отдыхал. И наступало время практики с постоянной проверкой и контролем. Прыжки по уже запомненным «цветовым пластам», точный подсчёт секунд по метроному и секундомеру. Разгон — замедление, перескоки через несколько ускоренных состояний. Например, он теперь мог с 1/5, минуя 1/10 и 1/15 прыгнуть на 1/20 и наоборот. Это очень помогало при замедлении, например.

Чтобы его временное поле не повлияло на результаты исследований, Дима запускал метроном и отходил от него подальше, а расчёты вёл через несколько «тамошних» секунд. Секундомер же всегда был у него в руках и отсчитывал время актуального ускорения.

В общем, и сам того не ожидая, айтишник превратился в исследователя, причём его доморощенные, на коленке измышления вдруг сработали на всех фронтах.

Хуже, правда, было с практикой. Мышцы не появляются быстро. И пусть у Димы проявилась усиленная регенерация, да и трансформация мяса и жира в мускулы получалась заметно быстрее обычного, но всё же всему есть предел. Ему постоянно приходилось напрягаться, его тело постоянно находилось в работе. Вот уже несколько недель крепотура была от пяток до макушки. Спать он ложился со стонами, предварительно перед этим основательно откиснув в ванной. За эти недели он уже изменился визуально: начала меняться фигура, жир сходил, меняясь на зачатки мышц. Благо, он не был настолько толстым, чтобы кожа окончательно потеряла эластичность. То есть если даже весь жир у него уйдёт, а на смену ему придут мышцы, не получится тех ужасов, что нередко мелькают в Интернете: складки кожи висят на чахоточном теле, потом косметические операции и т. д. Дима надеялся, что этого не потребуется, просто живот уйдёт в грудь, объём тела перераспределится, добавив туда, где была недостача и убрав там, где был переизбыток.

А пока приходилось с утра, встав, довольно долго массировать крепотуру тела и делать зарядку.

Эти физические изменения тела не остались незамеченными от родителей, но на их вопросы Дима ответил, что начал ходить в тренажёрный зал. Мол, нахаляву достался абонемент от фирмы, да и он решил взяться за ум.

Такие заявления не только радовали родителей, но и пугали. Отец мучительно думал, где же он оступился, оставив сына плыть по жизни самотёком, оставив без своей поддержки, и всё не решался поговорить об этом с сыном напрямую. Мать предавалась не менее серьёзным думам. Она видела, что привычно сложившийся уютный семейный мирок дал трещину. И пусть эта трещина не несёт ничего плохого никому из них, но она раскалывает семью. Просто Диме уже стало тесно. Просто сын начал взрослеть взаправду. Пусть поздно, но неотвратимо. И пусть поздно, но пришла тревога и страх оставлять чадо один на один с таким страшным и жестоким миром. Катька после «лунатизма» и особенно после костюма Смерти уже ничему не удивлялась. Да, брат её изменялся, и для неё он изменялся в ещё более лучшую сторону, чем был до этого. Из «родного» и «любимого» он становился ещё и «клёвым». Эта было и необычное чувство по отношению к брату, и от него становилось не по себе.

Дима вновь носил с собой мобильник. Теперь ему нечего было бояться столкнуться с компашкой гопоты в подворотне. Да он и сталкивался неоднократно, но всегда и выходя из подъезда, и подходя ко двору, переходил в ускоренное состояние — и гопники его не видели.

В общем, жизнь начинала принимать упорядоченность.

Впрочем, появились и новые заботы, и новые проблемы.

* * *

Первое неудобство от его ускорения заключалось в том, что иногда он не замечал, что переходит в ускоренное состояние или не отдавал себе отчёт, что его состояния и последствий его не все смогут понять и принять. Практически все несостыковки получались тогда, когда Дима куда-то спешил. Он, чтобы успеть что-то сделать или чтобы побыстрей избавиться от какого-то занятия, переходил в ускоренное состояние. Причём порой рядом находились люди и могли его действия заметить.

Например, однажды мама его позвала есть, а он как раз в это время чем-то интересным был занят. Примчался на кухню, перешёл в убыстрённое состояние, всё съел и выпил за минуту и поскакал обратно в свою комнату. Естественно, мама подумала, что он игнорирует её призывы поесть, пришла уже лично, напомнила. Он, мол, да я уже съел! А потом прикинул время и объёмы еды… да-а-а, конфуз. Долго потом доказывал, что он ничего не выбрасывал, всё на самом деле съел. Мама даже ходила проверяла туалет, нюхала унитаз. Было унизительно и очень неловко. Вроде ни в чём перед мамой не виноват, а вину — чувствуешь. Она подумала на начавшиеся провалы в памяти, связала их с возрастом, а Дима… Дима молчал и только плечами пожимал, чувствуя себя донельзя скверно.

Или вот проходную в офис-центре он пролетал нынче со свистом.

А однажды, будучи в метро, так увлёкся книгой, которую на тот момент читал, что и сам не заметил, как перешёл в убыстренное состояние. Книга-то бумажная была. А вокруг — люди. Разворот страниц у него уходил за полторы секунды. Зрачки летали по строчкам так, что смазывались. Стоящие рядом отстранились, чтобы явно припадочный (а в ускоренном состоянии Дима двигался хоть и обычно — но дёргано и мельтеша — для нормального мира) не имел повода напасть.

В общем, было неудобно, когда он осознал своё поведение.

Второе глобальное неудобство, скорее, психологического плана, заключалось в том, что Дима стал чувствовать себя обязанным по отношению к обществу. Природа или чей-то странный эксперимент наделили его уникальной возможностью: он может жить и передвигаться со скоростью в десятки, а то и в сотню раз быстрее любого из людей. Столь уникальная возможность выделяет его из общей массы и предполагает, что эту способность он сумет реализовать правильно. Там, где она нужнее всего.