Услышь мою тишину
Шрифт:
Черт побери, это… это…
Просто дикий сумасшедший кошмар.
Тянусь к брошенной у изножья олимпийке, достаю из кармана телефон, включаю его и, прищурившись, смотрю на время.
Семнадцать сорок. Так и есть — я проспала весь день, не купила билет и завтра уже никуда не уеду.
Но подспудно я рада — задержавшись еще на сутки, я смогу лишний вечер пообщаться с Ириной Петровной, смогу отложить великие свершения, что ждут меня в городе, смогу еще хоть раз увидеть Сороку…
От пережитого сна озноб ползет по коже,
И замечаю маленький конвертик оповещения в уголке тусклого экрана — ответ от Паши на мое вчерашнее сообщение.
Считаю до трех, провожу по значку, и из диалога выпадает картинка — закат, густые кроны тополей старого района, зеленое поле и пруд вдалеке. Вид, что мерещился мне вчера с холма. Вид, родной и знакомый, окружавший нас в минуты самых нежных поцелуев на крыше.
Сердце пропускает удар. Все закончилось плохо, но сейчас… я очень хочу домой.
А Сороку чуть позже найду в соцсетях.
22
Я за пару минут укладываю в сумку немногочисленные вещи, прячу ее под кровать, выхожу во двор и занимаю скамейку под навесом веранды.
Теплый воздух прогоняет озноб и туман из мыслей, но темная тревога сна все еще гнездится под ребрами дурными предчувствиями.
На этот раз в моем теле словно гостила другая душа — яростная и огромная — и оставила после себя в груди дикую боль. Чувства, что недавно ее переполняли, в новинку для меня.
Любовь. Отчаяние. Грусть. Радость.
То, что должен чувствовать по-настоящему живой человек.
Я стараюсь не думать о том, чем займусь после возвращения и что буду говорить выброшенным из моей жизни людям, долго созерцаю кривые яблони за забором, поля и далекий синий лес — картинку, так напоминающую работы сестры.
Стася рисовала очень красивые пейзажи — состоящие из воздуха и света, похожие на кружева; даже вечерами на крыше она находила местечко потише и творила — делала наброски в своем блокноте, пока мы с Пашей смеялись над шутками друг друга, сидя чуть ближе, чем подобает друзьям.
Мне страшно уезжать отсюда и возвращаться в город, но Сорока прав — я заживо себя хороню. А я должна, хотя бы ради Стаси, перестать трусить.
Ветер треплет яркую ткань пляжного зонтика, сметает со стола сор, разгоняет флюгер на крыше — создает видимость жизни, пока хозяйка этого большого уютного дома отсутствует.
Эмоции никак не придут в норму, мысль, что меня, возможно, все еще любят, что во мне нуждаются, сжимает горло, и глаза предательски жжет.
Хочется прямо сейчас быть полезной, сделать для Ирины Петровны хоть что-то.
Я встаю и ковыляю к чулану, на сей раз с облегчением обнаруживаю торчащий из скважины огромного ржавого замка ключ, поворачиваю его и решительно ступаю в холодный сырой полумрак.
Нашариваю выключатель, и тусклая лампочка загорается под потолком.
Я старательно отбываю повинность — выгребаю
из углов мусор и высохшие останки пауков и насекомых, закусив губу, упрямо тащу ведро и швабру, содрогаясь от омерзения, протираю пол. Я должна загладить вину за ночные прогулки с Сорокой.Должна загладить вину за свое бездействие, холодность и никчемность.
За помыслы, с которыми ехала сюда…
Выбиваюсь из сил, медленно опускаюсь на колени, двигаю к себе пыльную стопу пожелтевших газет, хватаю несколько верхних и тут же роняю, уставившись на черно-белое фото под заголовком.
«Жестокое убийство в Озерках».
Взгляд мечется по странице и застревает на дате — 1 июля 2003 года.
Со старой фотографии широко и светло мне улыбается Сорока.
Ватное безвольное тело плавает в кипятке, и тут же по коже бьют тонкие струи ледяной воды, голова раскалывается, в ушах шумит.
— Влада, ты как? — С трудом разлепляю тяжелые веки и фокусируюсь на бледном лице Ирины Петровны. — Потерпи, я Володю за фельдшером отправила.
— Что случилось? — скрипит мой голос.
— Температура у тебя под сорок, деточка! Я тебя в чулане нашла. Болит что-нибудь?
Я закрываю глаза, и черные строчки статьи мелькают перед ними, рассыпаясь на полчища бессмысленных букв.
«В прошлую субботу, в заброшенном коллекторе, расположенном на территории АО «Вторчермет», был обнаружен труп молодого человека с многочисленными ножевыми ранениями и травмой головы. Погибший опознан, им оказался девятнадцатилетний студент колледжа С., пропавший неделей ранее. Подозреваемые задержаны, ведется следствие».
Озноб скручивает мышцы, из груди вырывается стон, мокрое полотенце ложится на лоб, я всхлипываю.
«…Я недавно был на его концерте…
…У меня нет телефона…
…Я никогда не видел тебя на крыше…
Иди, мне другой дорогой…»
Я не смогу найти Сороку в соцсетях.
Его там нет.
Он… давно умер?!
23
Тишина забивается в уши и нос, всасывается в кровь, вызывает оцепенение.
Зажившие раны ноют, но я не в силах прочувствовать боль, проснуться, открыть глаза — виной всему бледный фельдшер и мутное содержимое шприца, что он отправил в путешествие по моей вене.
Разум все еще пытается осознать то, чего не может быть, но вокруг уже оживает призрачная реальность прошедшей весны — маленькая комната, заставленная Стасиными сувенирами, пакеты с вещами, пропитанными запахом хлорки, эхо от захлопнувшейся за мамой двери, оборвавшаяся на полуслове истерика и мои бессильно сжатые кулаки.
Я только что перешагнула черту, наговорила маме ужасных вещей, настолько ужасных, что даже она не нашлась с ответом, разочарованно сжала губы, отвернулась и молча ушла.