Уснуть и только

– Что я могу сказать, милорд? – вздохнул Поль. – Меньше всего на свете я хочу, чтобы люди трепали имя Маркуса, равно как и имена вашего брата и Ориэль. Я уже очень давно понял, как важно уметь держать язык за зубами.

– Еще кто-нибудь знает?

– Только мать Ориэль, но из любви к дочери она будет молчать.

– Тогда так тому и быть. Мы должны забыть Флавьс и думать о будущем. – Казалось, теперь Стратфордом овладело приподнятое настроение.

– Разумеется, мы будем думать о будущем, милорд, что же до того, чтобы забыть Маркуса… Я никогда не забуду его.

– Да-да, конечно, – рассеянно повел худыми плечами архиепископ. – Благодарю вас, д'Эстре.

Одной фразой закончив разговор, архиепископ не оставил Полю иного выхода, кроме как раскланяться и удалиться, размышляя о странностях характера первого в Англии слуги Божьего.

Часом позже, сидя за столом в большом зале, гасконец имел возможность наблюдать еще одну его грань. Перед зрителями теперь появился гостеприимный хозяин, блестящий и остроумный, легко смеющийся собеседник. Звучным голосом произнося слова молитвы, он давал понять всем тем, кто слушал его, смиренно склонив головы, что он человек из плоти и крови, что он готов с пониманием отнестись к их маленьким слабостям и простить мелкие грешки, что он любит их и сострадает. И когда он сошел с помоста, чтобы собственноручно оделить сдои самых нищих и убогих, мало кто сомневался, что видит перед собой великого человека, подвижника, истинного посланника Божьего.

И только Ориэль в его присутствии чувствовала себя неуютно. Она понимала, что после первого короткого приступа храбрости, вызванного отчаянием, у нее уже недостанет сил, чтобы и дальше обманывать своего всесильного деверя. Она сидела, как готовая лопнуть почка, в своем широком, специально сшитом, но вес равно уже туго обтягивающем ее платье, и не могла заставить себя есть. Несмотря на то, что по случаю торжественного события в зале сделали уборку, от пола исходил застарелый отвратительный запах мочи и блевотины, вызывающий у Ориэль дурноту.

Сидевший рядом с женой Колин то и дело ветревоженно заглядывал ей в лицо и поминутно утирал ей выступающую на лбу и верхней губе испарину. Только он видел, что ей не по себе, и Ориэль повернулась к нему, страдальчески, но благодарно улыбаясь, когда Колин взял ее руки в свои.

– Скоро мы сможем пойти к себе, – шепнул он, и Ориэль подумала об их прохладной, тихой спальне, где теперь она одна занимала всю кровать, а Колин, как слуга, спал у нее в ногах.

Прошлой зимой они спали вместе, обнявшись, как дети, чтобы не замерзнуть, но сейчас она сделалась такой огромной, что Колину уже не хватало места.

– Только бы поскорее, – взмолилась Ориэль, и в это мгновение по ее телу прокатилась теплая волна, возникшая где-то в глубине ее чрева и заставившая ее выгнуться.

Дыхание Ориэль участилось и стало громче. Поль д'Эстре, стоявший позади кресла архиепископа, заметил это и, наклонившись, прошептал что-то на ухо хозяину. Ориэль почувствовала на себе взгляд прозрачных холодных глаз.

– Тебе нездоровится, Ориэль? – понизив голос, спросил Стратфорд.

– Да, немного. Вы позволите мне удалиться, милорд?

– Это связано с ребенком?

Она не в силах была ответить, но увидела, как Поль снова что-то зашептал, после чего Стратфорд еще раз повернулся к ней и кивнул.

– Можешь потихоньку идти. Я велю передать твоей матери, чтобы шла к тебе в спальню, а служанка сходит за акушеркой Джоан.

Колин поднялся на ноги одновременно с женой, и Стратфорд, увидев это, бросил:

– Останься здесь, брат. Это тебя не касается.

– Раз моя жена уходит, то и я уйду, – вдруг с вызовом заявил Колин.

Ориэль почувствовала, как все в зале, особенно Стратфорд, напряглись и замерли. У нее началась новая схватка, и, не заботясь о том, что о ней подумают, Ориэль еле слышно прошептала.

– Колин, пожалуйста, пойдем со мной.

Прикусив нижнюю губу, Колин твердо взглянул на брата.

– Да, я пойду с тобой. – И затем во весь голос объявил: – Это я вложил туда ребенка силой своей любви.

В любое другое время Ориэль не знала бы, куда деваться от стыда, но сейчас ей было уже все равно, лишь бы поскорее добраться до своей спальни. С трудом взбираясь по лестнице, она почувствовала, как между ног у нее заструилась вода.

– Что это? – испуганно воскликнула Ориэль.

– Это твой ребенок просится наружу, – раздался рядом с нею голос Поля. – Пойдем, Ориэль, нужно поскорее уложить тебя в постель.

– Как, уже началось?..

– Да, но не нужно бояться. Сейчас придут женщины.

Накатила новая волна боли, и Ориэль кое-как добралась до постели и рухнула лицом вперед, почти потеряв сознание. Чьи-то заботливые руки сняли с нее башмаки, стянули мокрое платье, надели чистую сорочку. Открыв глаза, Ориэль увидела наклонившуюся над ней встревоженную Маргарет, а чуть повернув голову, заметила, как в дверях Колин пытается вырваться из рук акушерки, тщетно старающейся выставить его вон из спальни.

– О, позвольте ему остаться, – выдохнула Ориэль. – Мне легче, когда он здесь.

Маргарет и Джоан обменялись недоуменными взглядами, но, в конце концов, мадам Шарден сдалась:

– Ну, хорошо, пусть пока сидит за дверью. Но потом ему все равно придется уйти.

Ориэль не смогла ответить – гигантская волна прокатилась по ней, оставив ее раздавленной и трепещущей. Когда боль немного отступила, она крикнула:

– Поиграй для меня, Колин. Поиграй, чтобы помочь мне, моя маленькая любовь.

Она успела в последний раз увидеть его родное испуганное лицо, когда он вбежал в комнату за гитарой, прежде чем его вытолкали из спальни и дверь за ним захлопнулась. И столько любви, столько сострадания было на этом лице, что Ориэль изумилась тому, как много нежности довелось ей уже испытать за ее короткую жизнь, и порадовалась, что двое мужчин любили ее так сильно и нежно. А потом все мысли исчезли, потому что снова пришла боль, накатила новая незваная волна, и бросала, и трепала о камни ее хрупкое тело.

Зазвучала, сначала тихо, но постепенно набирая силу, музыка и Ориэль поняла, что никогда еще Колин не играл так, как сегодня. Из-под его смешных коротких пальцев выходила неслыханная по красоте и печали мелодия, колыбельная для ребенка дорогого потерянного друга и возлюбленной подруги. Из-под сомкнутых век Ориэль заструились слезы, в то время как боль продолжала безжалостно терзать ее.

Никогда в жизни она не представляла, что человеческое существо может так невыносимо страдать. Ее носило по бушующему океану, и ей не за что было ухватиться; ее швыряло в бездну, и ледяная вода накрывала ее с головой; чудовищные волны подбрасывали ее, беспомощную, в поднебесье, и она падала с головокружительной высоты. Из бездны доносилось пение сирен, их голоса присоединялись к гитаре Колина, а Ориэль плакала и стонала, пока ее кружило в бесконечном водовороте…