Успеть. Поэма о живых душах

— Неужели он смог бы?

— Да нет, вряд ли, только пугал, но самое интересное, что он оказался пророком насчет болота, только без его участия и через полгода, летом. Как было: встречаю в городе своих солдат. Они взяли автобус будто бы для дела, был у нас там старый автобус системы «керогаз» [4] , помнишь такие?

— Помню.

— Ну вот, и они свернули на этом автобусе к рынку, к пивному ларьку, и спокойно пьют там пиво. В форме, на глазах у всех. Я подхожу, делаю им замечание, требую вернуться в часть. Они меня посылают. Громко и при всей публике. Публика хохочет. Я иду к автобусу, чтобы уехать, они меня хватают, бьют по морде, затаскивают в автобус, везут. Явно не в часть. Один сидит у меня на ногах, другой задом на голове устроился, и обсуждают, в каком болоте меня утопить. Пытаюсь привести контраргументы — бьют. Едем, вдруг останавливаемся, я слышу — поезд идет. Переезд. А за переездом лес и болота, конец фильма. Понимаю, что у меня минуты две. И произношу речь. Если спросишь, о чем — не вспомню. Тема — ради жизни на земле, а что конкретно, вылетело из головы. Но, думаю, не хуже выступал, чем Ленин с броневика в семнадцатом году. Они начали между собой обсуждать: дело уголовное, подсудное, у пивного ларька их видели, как бы чего не вышло. С другой стороны, оставить в живых — он, сука, нас сдаст, все равно трибуналом пахнет. С этими разговорами выходят из автобуса — пиво наружу просится. Я потихоньку встаю, выглядываю — за автобус зашли. И — ноги в руки. Может, пытались догнать, не знаю, не оглядывался. Неофициально подтвердил первое место по кроссу в училище и третье по округу. Пригодилось. Являюсь в часть, пишу заявление, а они возвращаются, идут ко мне, прощения просят. Не держи зла, лейтенант, мы больше так не будем. А я зла на них не держу, Вася, я зло держу на всю эту систему, которая такие вещи допускает и даже поощряет! Подаю заявление, героев отдают под трибунал. Что началось! Ходоки ко мне пошли, как, опять же, к Ленину. Кто только за бедных мальчиков не просил!

4

«Керогазами» за чадящий выхлоп и неказистость называли автобусы марки ГАЗ-651 и более поздние модификации этого ряда, они были служебными, но водители, отвезя своих работников, часто на обратном пути подбирали пассажиров за умеренную плату. Калымщиками этих водителей именовали. Начальники и милиция закрывали на калымщиков глаза: они разгружали пассажиропоток, с которым не справлялся городской транспорт, да и водителю надо же заработать что-то сверх скудной получки. Между прочим, с детей денег они не брали. Я сам на таком полгода ездил до школы, пока не построили новую, знаю точно. А.С.

— Родственники?

— И родственники. И командир части. И замполит. И гонец из округа приезжал. Родственники просят, а начальство обещает: если дам задний ход, старшего лейтенанта тут же присвоят, если не дам, зашлют меня в Забайкальский военный округ, чтобы застрял там навечно, как Дерсу Узала, а то и самого отдадут под суд за клевету на советскую армию, я же в заявлении не только про один случай написал, оттянулся со всей душой! В Министерство обороны копию послал, думал открыть им глаза. Будто они сами ничего не знали. Знали лучше меня! В общем, я уперся. Результат: трибунал, солдатам дают сроки, начальство остается в белых мундирах, а я весь в дерьме, потому что вижу — сожрать меня хотят абсолютно все. Ладно. Отсылаю жену с ребенком в Саратов, к ее родителям, начинаю компанию по увольнению из славных рядов очень советской армии. Узнаю, что на меня заводят дело по политической статье и за хищения, которые я будто бы совершил. Советуюсь с друзьями, были у меня там из гражданских, в том числе врач, врач советует: ложись в психушку. Я ложусь, обследуюсь, выхожу, меня все равно не увольняют: у нас психи с таким диагнозом больными не считаются. И тут заместитель командира части, мужик хороший, в запас уже увольнялся с майорским званием, выше не поднялся из-за выпивки, встречает меня и говорит: зайди ко мне с бутылочкой, я тебе кое-что посоветую. Захожу, он советует: иди в библиотеку, возьми там сборники нормативных документов по содержанию техпарка твоей химической службы, много интересного узнаешь. Я иду, читаю документы и вижу, что мои машины не под моим присмотром в гараже должны стоять, а содержаться на балансе части, и командир части обязан раз в квартал лично мне отчитываться об их боеспособности. А то ведь как было: в автороте машины ломаются, они снимают запчасти с моих, я же не буду там ночевать все время, а взыскания — на меня! И вот я делаю выписки, иду к командиру части, раскладываю. Читать начальство по лени и малограмотности не любит, пересказываю своими словами. В том числе об отчетах за квартал. Сейчас я тебе, Вася, лирический вопрос задам: чего больше всего не любит власть?

— Непослушания, наверно.

— Молодец, умный. Но непослушание — это ведь что? Это несоблюдение закона и порядка. Правильно?

— Сериал такой есть. Не смотрел, но название встречал. «Закон и порядок». Американский.

— Не знаю, как в Америке, а у нас, Вася, власть ненавидит не тех, кто нарушает закон и порядок, потому что она сама то и дело нарушает закон и порядок, нет, она ненавидит до злобы именно тех, кто закон и порядок знает и соблюдает! Ведь он, гад такой, и ее может к порядку призвать! Да убить его за это мало! И командир части, наверно, от всей души мне смерти желал. Орал как резаный: лейтенант, ты не охренел часом? Ты серьезно хочешь, чтобы я тебе доклады делал? Говорю: ничего я не хочу, инструкция предписывает.

И вышло так, как мне майор и предсказывал: они сами от меня захотели избавиться.

— А почему до этого-то не отпускали? Не хочет человек служить, его дело.

— Армия, Вася, она как злая жена. И не любит, и отпустить не хочет, потому что, если мужик уйдет, получится — она плохая. А плохой она считаться не хочет, вот и держит. И они держали, пока не поняли, что от меня одна головная боль. Отпустили, даже партбилет оставили. Парторг приходил, упрашивал: давай мы тебе задним числом взыскание хоть какое-нибудь напишем, меня же теребить будут — как ты позволил уволиться офицеру, у которого ни одного нарекания? Я говорю: дико извиняюсь, но нет.

— Дорожил партбилетом?

— Принципом дорожил, Вася. А партбилет я тут же засунул в дальний ящик. До сих пор храню, не знаю, зачем. Сувенир из страны, которой не существует. Не соскучился еще?

— Нет.

— Тогда эпизод второй: мирная жизнь. Живем в Саратове с женой и ребенком в полуподвале, работы нет, но тут помог отец, вернее, его друг, взяли меня в одну контору инженером по технике безопасности. Рождается дочь, и тут мне везет, опять-таки друг отца помог, влиятельный человек, дают мне аж трехкомнатную квартиру на нас с женой и двоих детей плюс теща. На первом этаже, дом панельный, край города, но для нас — счастье. Бросаю инженерство, ищу любую работу с хорошей зарплатой, устраиваюсь сварщиком на ТЭЦ. Осваиваю все виды сварки, пашу с утра до ночи, оплата сдельная, мастер участка на меня молится, товарищи от всего сердца презирают.

— За что?

— Да за то, что у нас шесть сварщиков, а я делаю половину работы! И получается, что из шестерых троих надо уволить. Или срезать расценки и увеличить нормы, что потом и сделали. Ты знаешь, за что все работяги ненавидели стахановца Стаханова?

— А ненавидели?

— Еще как! Выдал он вместо двух тонн угля не помню, сколько, ну, двадцать, пятьдесят. Что это значит? Что он герой? Хрен-то, он уголь долбил, а ему десять человек помогали, уголь-то надо и отгрести, и вывезти! Он долбит, а ему пот платочком утирают, чтобы времени не терял. Главное: если товарищ Стаханов выдает такую кучу, то норма в две тонны — маловато! Надо сделать три, а лучше пять! И делают — при тех же расценках. И так оно и пошло: выдаешь больше продукции — повышают норму, режут расценки. Плохо работать — плохо, слишком хорошо — еще хуже. Ты работай в тютельку, перевыполняй норму на ноль целых одну сотую, и все довольны, только нормально заработать при этом не мечтай. И в этом, Вася, вся советская плановая экономика. Лично я стал при том же объеме работы получать в полтора раза меньше, но даже это нашим пролетариям не нравилось. Не пьющий, к тому же, придраться не к чему. И тут около меня, аж ухо задело, падает двутавровая балка размером с половину рельса. Именно туда падает, куда я шел. Случайность? Может быть. Другой раз аппарат водичкой смочили и земельку под ним, а сапог мой резиновый оказался с дыркой.

— Ударило током?

— Не ударило, а взорвало. Аж дым пошел — и аппарат вспыхнул, и земля, и я сам, мне показалось, как Хиросима, на воздух взлетел.

Галатин посмотрел на друга так, будто хотел увидеть следы взрыва.

— Обошлось, как видишь, — усмехнулся Иван.

— Даже не верится. Чтобы рабочие вот так…

— Не рабочие, а пролетарии. А пролетариям, как сказал будто бы Карл Маркс, нечего терять, кроме своих цепей. Обрати внимание — своих! И сказал это, Вася, не Маркс, а Жан Поль Марат, это меня Татьяна просветила, она историк, в школе преподавала всю жизнь. Тот самый Марат, которого в ванне зарезали. На этом второй эпизод заканчивается, начинается третий. Как раз у меня рождается еще один сын и наступает почти капитализм. Вокруг смута, безработица, дефицит, а я собираю бригаду, и мы едем возводить в богатый совхоз целую улицу домов. Как-то успели они финансирование получить, прихват у директора был аж в министерстве, и вот надо построить дома, освоить средства. Что люди из совхоза уже разбежались, никого не волнует. Ладно, строим. Учусь на ходу, я и прораб, и бухгалтер, и кладкой кирпича овладел, и штукатуркой, и кровельными работами, всем, что надо. Оплата аккордная, директор выдает по чуть-чуть, в конце полугодия обещает золотой дождь. Почему не поверить? — договора с печатями, директор человек приличный. Наступает время «че», он меня зовет, запираемся в его конторе, угощает красной икрой, коньяком и говорит: Иван, слушай меня внимательно. Я тебе все выдам до копейки, но хоть убей меня, половину оставишь тут. Я ему: убивать не буду, но и оставлять не буду, как я своим людям объясню? Отвечает: если ты меня не убьешь, убьют другие, потому что мне эти деньги дали с условием возврата половины.

— Откат?

— Тогда такого слова еще не знали, но да, откат. Я ему говорю: вали все на меня, скажи, что наглый подрядчик забрал у тебя все деньги и не хочет делиться. Ох, рискуешь, Иван, говорит. Ничего, рискну. Азарт меня тогда взял, Вася. Что за фигня, кто посмеет у меня отобрать честно заработанные деньги? Придумал так: сразу раздам своим ребятам и скажу, что на неделю всех отпускаю отдыхать. Чтобы все улеглось. Так и сделал, всех отпустил, а сам уехать не успел. Сижу в бытовке, готовлю отчетность для банка, для других всяких организаций, слышу — вроде трактор урчит. И бытовка начинает ехать. Я к двери — дверь закрыта снаружи. А окошко маленькое, да еще с решеткой.

— Бульдозером наехали?

— Догадался? Да, бульдозером. Хорошо, топор у меня был, я вырубил дыру в потолке и верхом вылез. Неудачно спрыгнул, хромал потом полгода. А деньги они из меня все-таки выбили.

— Утюгом пытали? — невесело пошутил Галатин.

— Пытают в кино. Все проще: подъезжают к дому спокойные парни, просят выйти поговорить, ты выходишь, они спрашивают: у тебя правда трое детей? Правда. Ну, тогда ты очень неаккуратно себя ведешь. Во вред потомству. Давай-ка вноси взнос в детский фонд, а заодно в фонд мира. А то, сам посмотри, что творится, у тебя тут до школы даже тротуара нормального нет, ребенок в яму может свалиться и погибнуть до смерти. И ты все понимаешь без всяких утюгов… Дальше на несколько лет бессистемный промежуток, кем я только не работал. Была идея поехать на Шпицберген уголь рубить, как Стаханов, один попутчик в поезде рассказал, он там на российское предприятие сначала устроился, потом изучил норвежский язык, перешел к норвежцам, получать стал столько, сколько у нас министр. Сейчас я думаю, что привирал, а тогда поверил. Изучал тему, учебник норвежского купил. Но Татьяна сказала: только через мой труп или через развод. И я остыл. И тут эпизод следующий — встречаю Валеру Сазонова, помнишь его? В параллельном классе учился. Рыжеватый.

— Припоминаю.

— Валера знал, что я опыт имею по строительству, позвал меня возводить элеватор. Мы начинаем, но тут проблемы с материалами, с деньгами, ничего не получается. И один знакомый Валеры в это время нам рассказывает, что на производстве сейчас не заработаешь, даже не пытайтесь. Только торговля. Желательно крупная. И этот человек занимается тем, что возит на север фурами и эшелонами зерно, муку, овощи, а обратно везет лес. Объемы большие, ему нужны энергичные мужики в помощь. Мы с Валерой совещаемся и соглашаемся. И начинается совсем новая жизнь. По-своему веселая. Правда, Валера меня через пару лет ощутимо кинул. Я ему: «Эх, друг, как же так, как тебе не аяяй?» А он отвечает: «Ваня, ты не въехал в современность. Если ты не можешь переступить и через друга, и через брата, и через родного отца — не лезь в бизнес!» Я еще немного посердился, дал ему пару раз в физиономию, но, знаешь, гуманно дал, для обиды, а не для боли. Но он даже не обиделся. Ладно, работаю один. И получается! Репутация окрепла, все знают — Сольский слово держит, сроки соблюдает, никого не подводит. И у меня все если не в шоколаде, то в конфитюре, то есть — семью обеспечиваю. Но ведь хочется и квартиру наконец улучшить, и всем троим детям помочь, на глазах растут, запросы повышаются, а у жены зарплата маленькая, а теща больная, да и мои родители не очень здоровые. Что надо? Развиваться надо, расширяться, не размениваться на мелкие партии, работать по-крупному. И тут заказ на несколько эшелонов зерна. Не в бартер, за чистые деньги. И у меня как раз есть зерно, то есть знаю, где взять, есть подвижной состав, надо это все соединить, организовать. Рискнуть. Рискую, влезаю в долги, беру кредиты. Заказчики солидные люди, два городских депутата у них в деле и целый прокурор. Предоплату не могут оформить, говорят, что после первого эшелона заплатят, а дальше все пойдет как по маслу. Хорошо. Пригоняю эшелон. Жду денег. Денег нет. Иду к заказчикам, говорю: груз доставлен, господа депутаты и товарищ прокурор. Они говорят: спасибо. Я говорю: и? Они еще раз говорят: спасибо. Я говорю: господа депутаты и товарищ прокурор, я уже два раза слышал спасибо, мне этого как-то маловато. Он говорят: ну, тогда в третий раз спасибо. А деньги? А денег, говорят, не дадим. Вася, я восхитился! То есть, говорю, вы даже не притворяетесь, что меня кинули? Зачем, говорят, нам притворяться, мы люди честные. Мы тебе честно говорим: да, кинули. Езжай домой, и привет семье.

— Ничего себе! Это в девяностые было?

— Нет, Вася, это было в нулевые. И, кстати, если кто скажет, что девяностые кончились, плюнь тому в глаза. Один плюс — не так часто физически убивают. Но могут убить морально, что со мной и сделали. И что я мог? В суд пойти, как наш любимый президент советует? Ему легко говорить, у него иммунитет, он неподсуден, даже если, как Робин Бобин Барабек, сорок человек скушает. А если я пойду, меня же и засудят, потому что, Вася, так система наша устроена, что нет во всей стране ни одного человека, которого нельзя засудить. Любого можно.