Уставшее время

Он знал, что теперь стал их личным врагом. Из разряда пассивной ненужности — как лишний свидетель — в одночасье переместился на уровень выше, попав в категорию ненужности активной — как объект мести, — легко устраняемой при горячем желании. А после нечаянного катаклизма, в котором пострадали двое из них, это желание станет очень горячим. Они будут п и сать кипятком, пока не доберутся до него.

На следующий день недалеко от дома на одной из узких улочек, почти лишенной тротуаров, он услышал позади набиравший силу рев мотора. Он инстинктивно обернулся на звук, когда уже поздно было что-либо делать. В полутора метрах от себя он увидел затемненное лобовое стекло. Машина мчалась прямо на него, и Митя не успевал ни отскочить на дорогу, ни вжаться в стену. Но в ту же секунду что-то случилось. Оглушительно взвизгнули тормоза, машину повело в сторону. Она проехала поперек дороги еще полтора десятка метров и на большой скорости сочеталась незаконным браком со стеной противоположного дома. Через несколько мгновений желто-пламенный взрыв довершил дело.

Митя поспешил унести ноги. Если найдутся очевидцы этого происшествия, в милицейских протоколах дело будет оформлено так, будто водитель не справился с управлением. В сущности, так оно и было. Но только Митя знал причину этого. Знал, что до той поворотной доли секунды водитель прекрасно контролировал ситуацию. Они исправно приводили свой приговор в исполнение. А Митя получал редкую возможность быть сторонним наблюдателем на собственной смертной казни и любоваться всеми подробностями. Это становилось забавным.

11

Матвей выстукивал соло на пишущей машинке так, будто всю жизнь только этим и занимался. Он даже пить бросил, потерял интерес ко всему окружающему и с головой ушел в свои философические штудии «начал загробного мира». Митя иногда захаживал к нему, но Матвей стал неразговорчив и почти не обращал на него внимания.

Однажды Митя не утерпел и сунул нос в стопку отпечатанных листов, пока Матвей на кухне гремел чайником. Полистав, где-то на третьей странице прочитал: «Страх — человечья страсть, а на страсти делаются ставки. Страх положен в основу индустрии, страх движет капиталами. Доказанная геенна угрожает уподобиться наукам. Наука — грех гордыни жалкого разума. Она объясняет тайну и обращает ее в достояние индустрии. Адология, сиречь наука об аде, буде таковая образуется, станет источником капиталов от: путеводителей по геенне, пособий по выживанию в адских условиях, просветительских книг исподней тематики, продажи билетов в оба конца, организации экскурсий, сдачи оговоренных мест будущего жительства в вечное пользование покупателя (зал, ряд, место) с возможными семейными скидками…»

Митя положил стопку на место, покачал головой и по-тихому ушел к себе.

Вечером того же дня взлетела на воздух его постель, начиненная взрывчаткой.

Подыскивая в книжном шкафу чтиво на сон грядущий, Митя швырнул выбранный томик на кушетку. А ведь дедушка предупреждал неоднократно, что запанибратские отношения с книгами до добра не доводят.

Постель с грохотом окуталась клубом огня и дыма.

Взрыв был несильным, но впечатляющим. Осмыслив ситуацию, Митя кинулся к комоду, рывком выдернул оттуда одеяло и набросил на пылающую постель. Затем еще одно. Когда одеяла закончились, принялся сбивать прорывающийся огонь старым тряпьем. Заключительным аккордом стала большая кастрюля с водой.

Переведя дух, Митя отошел в сторону, чтобы полюбоваться плачевным зрелищем, которое являла теперь постель.

Интересно, грустно думал он, сколько времени и неудачных попыток им понадобится, чтобы прийти к правильным выводам?

Потом, плюнув в сердцах, оделся и пошел на улицу. Его выживали из собственного дома.

Он был полон наимрачнейших дум и самых туманных предчувствий. А главное — не знал, что делать. Шагал наугад, не разбирая дороги и не узнавая ночных улиц. Этот город вдруг стал совсем чужим и незнакомым.

Забыв о доме, Митя бродил по улицам уже больше часа и, как древний степняк-кочевник, искал ночлега под открытым небом, расшитым бисером холодных звезд. Вдали показались костры, вокруг них сидели и стояли люди. На головах у многих из них были шлемы, красновато поблескивающие в переменчивом свете пламени. Диким степным духом веяло от этого фантастического зрелища. Не хватало только тихого ржанья стреноженных в поле коней и звуков заунывных и тягучих степных песен. Завороженный этой картиной Митя приближался к кострам со смутным волнением в душе.

Он подходил к недоброй памяти Металлургическому комбинату, все еще бастующему и ждущему милостей от природы. Митя слышал, что голодовку рабочие прервали, чтобы набраться сил для дальнейшей борьбы за свое будущее, но территорию комбината сторожили денно и нощно, не соглашаясь ни на какие половинчатые уступки. Им нужно было все и сразу. Но поскольку все сразу можно получить только революцией, было непонятно, почему пролетариат продолжает держаться пассивной стратегии.

Памятуя, чем кончилась прошлая его встреча с рабочим классом, с очень шаткой надеждой на то, что ему дадут погреться у огня, Митя приближался к мятежным кострам.

— Стой! — услышал он оклик из темноты. — Кто такой?

Из тени вышли два человека и перегородили ему дорогу.

— Прохожий, — ответил Митя миролюбиво. — Хотел попроситься к огню, а то ночь холодная.

— Прохо-ожий! — присвистнул один из них, помоложе. — Знаем мы таких прохожих. Вынюхиваешь, сука?

Он подошел к Мите вплотную и с вызовом стал смотреть ему в глаза, ожидая провоцирующего сопротивления. Но Митя был невозмутим и не собирался напрашиваться на мордобитие.

— Я просто гуляю, — объяснял он. — Увидел костры, захотел погреться.

— Нечего тут посторонним шататься, — хмуро сказал второй патрульный, степенный мужик лет пятидесяти. — Иди отсюда, парень.

— Не-ет, Михалыч, — запротестовал молодой. — Пусть с ним сначала разберутся.

Он выхватил из кармана нож, щелкнул лезвием и ткнул им в Митю.

— А ну иди вперед. Там решим, кто ты такой. И без глупостей, а то продырявлю. Я человек горячий, меня раздражать нельзя. Понял?

— Еще бы не понять, — ответил Митя, шагая под конвоем к площади перед зданием комбината.

В последнее время он как-то отвык от нормальных человеколюбивых аргументов и направленное на себя оружие приучался воспринимать как универсальное доказательство всего, что нуждается в доказательствах.

Его отвели к ближайшему костру, вокруг которого сидело человек пять. Произошел обмен информацией, потом его тщательно обыскали.

— Э, мужики! А я его знаю. — К Мите подошел один из рабочих, совершенно ему незнакомый.

Внимательно оглядев Митю, он сказал:

— Это ж тебя тогда Мишаня каской по башке двинул.

— Было дело, — согласился Митя, невольно потянув руку к затылку.

— Ну! Здорово ты тогда хряснулся. Мы уж думали, помер невзначай. И чего тебя опять сюда понесло? — Не дождавшись ответа, рабочий повернулся к товарищам: — Свой это. А ты, Кирюха, — он обратился к Митиному конвоиру, — чем на людей кидаться, мозгами лучше шевели.

— Да ладно, чего там, — примирительно заговорил Кирюха, — у него ж на морде не написано. Пошли, Михалыч. А ты, брат, не обижайся, — сказал он Мите. — Нынче жисть такая. Не ты, так тебя.