Устье

– Дешёвка, – грустно улыбнулась девушка. – Здесь подходит только для бижутерии.

Она посмотрела вдаль, и камень, превратившись в мотылька, упорхнул в сторону фонаря.

– Он найдёт путь домой.

Паола села за стол, рядом с цветами. Брат Панкрат наигрывал что-то на гитаре. – Не хочется спать, – вздохнул Форсетти.

Служитель мотеля принёс и зажёг керосиновую лампу. Брат Панкрат посмотрел вслед ему и негромко произнёс:

– Зажигаешь лампу на чердаке, и во все стороны разлетаются синие тени. А потом гасишь её, и они разрастаются – до самого неба…

Форсетти отхлебнул из бокала и закурил трубку.

– Похоже, у тебя лирическое настроение, брат. Может, расскажешь старую историю?..

– Пожалуй. Мы же собираемся в Шумящий Лес? Вот про него и расскажу.

Брат Панкрат налил себе ещё вина, предложил Паоле – та предпочла холодную родниковую воду – и начал рассказ: в старинной цветистой манере повествования, под гитарный перебор.

– …Лес шумел: то казался волнами, накатывающими на берег, то облаками, которые стремятся вдаль, а когда наступала осень, перед Великим Снегопадом, редкая золотая листва, казалось, сливалась со звёздным небом. Порой слышался дальний стук копыт – по лесным тропам проезжал тайный всадник, Зелёный Рыцарь, и все в селе запирали двери, страшась неведомого. Дом, в котором жил Финн, был расположен у Леса, точнее – лес начинался дальше, а рядом было Предлесье – широкая опушка, на которой росли невысокие деревья и кусты, краснели россыпи ягод, а холмы увенчивали стройные сосны, будто свечи, поднимавшиеся ввысь. Многие, почти все, бывали в Предлесье – мелководье Шумящего Леса – и только немногие опытные лесорубы решались заходить дальше – под тяжёлые кроны его деревьев. Таков был и отец Финна. Мальчик часто встречал его в Предлесье – когда от Леса тянулись вечерние тени, отец выходил из-за тёмных деревьев, между которыми блистали глаза невиданных зверей, и шёл – в зелёном кафтане с блестящим топором в руке, связкой ветвей или бревном на плече; тень леса тянулась за ним, подобно сети, – не отпуская, подобно длинному плащу, – укрывая его. Отец приносил из Леса редкие ценные породы дерева, которые были очень дорогими – в Торговых Городах из них делали Деревянные Мечи, которые были легче и прочнее стальных, вставляли в носы и рули кораблей – и они находили верный путь между волн, изготавливали веретёна – и девушки, которые пряли ими, с каждым днём становились всё красивей, удачно выходили замуж. И село было богатым и счастливым, перед Великим Снегопадом в нём пускали фейерверки, видные всей округе, а весной выпекали блины – и сладок был воздух, сладок был ветер, а тёплое солнце озаряло цветущее Предлесье и дальний зеленеющий Лес…»

– И что же было дальше? – Паола, было задремавшая под мягкий голос и гитарный перебор брата Панкрата, подняла голову. – Наверняка случилось что-то нехорошее!.. Уж слишком всё было прекрасно!..

– Именно так и вышло, – отозвался брат Панкрат, – сейчас узнаешь. Однажды отец Финна вернулся из Торговых Городов без денег – никто не брал дерево: говорили, что мечи, сделанные из него, лукаво пропускают удары врага, корабли, в носы и рули которых вставлены доски из Леса, гибнут на мелях и в водоворотах, а девушки, прядущие шерсть веретёнами, изготовленными из древесных щепок, сохнут и остаются старыми девами. Порча и тьма проникла в Лес – так решили селяне на сходе, и три лесоруба – отец Финна и двое других – пообещали найти и уничтожить врага. Лесорубы шли в Лес, а Финн провожал их в Предлесье, он и другие дети и взрослые, а лес шумел: то ли призывно, то ли печально, то ли предостерегающе. На следующий день лесорубы не вернулись, не пришли и на другой – только послышался издалека тихий и грустный звук рога, – а потом над селом пролетел дракон, за ним ещё один, прошли остатки разгромленных войск Короны и разбитые отряды Торговых Городов, потому что враг победил, и на Окраинные земли пала тьма. Финн остался в селе один, не ушёл с беженцами – спрятался, желая найти отца. И вечером, когда вдалеке возникли серые тени, и было слышно, как в бурых знамёнах Хель гудит и свистит ветер, покинул дом. Взял Деревянный Меч отца, он стал лёгким и небольшим – по его руке. Пробежал через Предлесье и углубился в Лес…

– Как он решился на это?.. Такой смелый! – Паола восхищённо посмотрела на брата Панкрата. – В одиночку, в тёмный лес, откуда не вернулись лесорубы!..

– Он был ещё отрок. И думал, что никто и ничто не сумеет причинить ему зла. Что он бессмертен.

– Совсем ребёнок!.. – Я и сейчас так думаю, – промолвил брат Панкрат. И продолжил рассказ: …Корень дерева ухватил Финна за ногу, и он упал, большая белая сова присмотрелась к Финну, будто хотела слететь с дерева и выклевать его глаза, но словно увидела в них что-то, вспорхнула с ветки, пролетела над ним, скрылась между деревьями. Кто-то огромный и тяжёлый ломился сквозь Лес, не разбирая дороги, он приближался к Финну, и тот вытащил из ножен и выставил перед собой Деревянный Меч, ожидая сраженья. И тут на его плечо легла рука, и фигура, похожая на человеческую, повлекла его за собой; а топот и шум ломающихся веток послышался совсем рядом, скрылся вдали. Незнакомец прикрыл Финна широким плащом и пошёл вперёд – мальчик не боялся и шёл рядом, под плащом было тепло и нестрашно, пахло воском, мёдом, чем-то тёплым и родным. Незнакомец пропустил Финна в дверь – круглую дверь между тяжёлых корней огромного дерева, прикрыл её, а сам остался снаружи.

…Когда Финн проснулся, было позднее утро. Вышел из дома под корнями – он стоял на поляне, вокруг шумел лес. От дерева вились тропки, но сколько Финн ни пробовал уйти по ним от дома, всегда возвращался назад – словно они были замкнуты кем-то в обережные круги. Днём ему послышался девичий голосок, который будто звал Финна по имени, окликал из шумящей листвы, но он не сумел подойти туда. Прошло несколько дней – в доме под корнями было достаточно еды и питья, он был обставлен удивительными вещами, которых Финн не видел раньше: вазами тонкой работы – в них цвели и никогда не увядали цветы, картинами, с которых можно было сорвать виноград, вьющийся между колоннами, зачерпнуть воду из нарисованной реки. На стене висели часы, звеневшие каждый час, однако кукушка не показывалась из них – словно сломалась дверца. Когда Финн спал, сквозь сон ему казалось, что в доме кто-то есть, но просыпаясь утром, он видел, что дом пуст, как и вчера.

Тропинки, окружавшие дом, расходились всё шире, и Финн глубже уходил в Лес, но уже не хотел выйти из него, даже тоска по отцу сменилась тихой печалью: будто он слышал отцовский голос в шуме ветвей, а солнечные блики казались светлыми кудрями матери, с которой отец встретился после долгой смертной разлуки. Наступало время Великого Снегопада, и Финн не хотел покидать Лес, и представил его в своём Зимнем сне, и уже отправился в него, когда увидел – на поляну вышло странное существо с головой волка и телом человека, упало рядом с домом. На окровавленную фигуру падали снежинки, они запорошили тот лес, и перед Финном открылся другой: Шумящий Лес Зимнего Сна. Он был заснежен, птицы перепархивали с ветки на ветку: серые, с ярко-алыми грудками. Из-за кустов, усеянных подмороженными красными ягодами, вышел человек с головой волка, подошёл к растерянному Финну и сказал: «Не бойся, меня зовут Христофор Волкоголовый, я хозяин дома под корнями. Пришло время нам свидеться, Финн». Брат Панкрат сделал паузу и пригубил вино. – Интересно, – заметила Паола, – так Христофор оказался в Зимнем Сне Финна, то есть его Дальнем Сне! Хотя был убит на Ветви… Довольно необычно для Дальних Снов!

– Да, это был необычный Дальний Сон. А может, и вообще не сон. И этот парень, Финн, и Лес выглядели как раньше, но при этом изменились, стали другими, может быть, более настоящими…

– Как в Асгарде, – заметил Форсетти. – Я смутно помню конец этой истории… Так что же дальше?..

Брат Панкрат продолжил:

– …Христофор рассказывал о себе и о Лесе, в котором жил отшельником долгие годы – после того как перестал быть воином. О том, как хотел вывести Финна на опушку, но кругом полыхала война, и он решил уберечь мальчика, научить тому, что знал сам, но боялся напугать его своим видом. Христофор рассказывал, как сражался с порчей в тёмных лесных глухоманях, как уничтожал её и почти преуспел, – однако не до конца. О том, как был смертельно ранен в последнем бою. Финн говорил с ним долго-долго, Христофор рассказывал про чудеса, увиденные мальчиком в доме, про зверей и птиц, но не упоминал про отца Финна, а тот не спрашивал – будто его останавливало что-то. Христофор обучил Финна семи рыцарским добродетелям, открыл перед ним страницы старинных книг и сказаний. И однажды – время там шло совсем иначе – сказал, что Финн стал воином и может оставить Лес. Однако Финн не согласился и утверждал, что хочет довершить дело Христофора, очистить Лес от порчи. Учитель исполнил желание ученика, и они вместе отправились в глубину Леса. Ветви тяжело нависали над ними, мокрый снег падал вниз, а потом становилось всё теплее и теплее, будто начиналась весна; Финн выбежал на цветущую зелёную поляну и не увидел рядом с собой Христофора Волкоголового – словно тот замедлил шаг и остался позади, растворился среди метели и тяжёлых снеговых шапок Зимнего Сна – промолвив прощальные слова.

Но Финн уже не помнил о нём, забыл о словах: радостные люди бежали к нему со всех сторон, приветствовали и осыпали цветами, а прекрасная девушка поцеловала его и сказала, что очень любит. Они стояли у светлого синего пруда, и Финн увидел отражения девушки и красивого юноши в расшитом камзоле и с удивлением и торжеством узнал в нём себя. Птицы щебетали вокруг, и отец Финна вышел на поляну, широко улыбаясь, заключил его в объятия. Потом они все вместе сели на траву и собрались пить вино – его было в изобилии, и яблок, и винограда, и удивительных плодов, которые торговцы привозят из-за моря, катают их по сандаловым прилавкам. Деревянный Меч Финна мешал ему, и девушка сказала выбросить эту никчёмную сучковатую палку, а отец покривился, но снова улыбнулся, она предложила ещё раз, настойчивее, лицо отца побледнело, он улыбнулся через силу, девушка сказала почти грозно, и лицо отца исказилось, словно в предчувствии смерти. И Финн вспомнил слова Христофора:

«враг может принять любой вид, но не вынесет верную прямоту твоего клинка». Встал и вытащил из ножен меч.

…Человеческие образы слетели с радостных людей, словно жёлтые листья при порыве ветра. Они атаковали Финна: многорукие тени, копьеносные карлики на ходулях, мёртвые деревья, раскинувшие объятия сухих ветвей, на которых болтались повешенные. Финн сражался с ними, и рубил их, и сам получал раны, и вот упал последний враг, все они полегли вокруг: разрубленными ветвями, тенями, таявшими как мартовские сугробы. Девичий смех послышался вдали – но, может, это только послышалось Финну. Лес снова стал обычным – Финн стоял на чёрной поляне, которую затягивала свежая весенняя трава. На ней он увидел отцовский топор и сломанный рог и понял, что тут завершился его поход, и долго плакал. А потом снова услышал голос отца в ветвях, а солнечные блики показались ему светлыми кудрями матери; и запела птица, словно передавая привет от Христофора Волкоголового, который шёл где-то далеко-далеко, то ли в этом, то ли в другом мире, то ли на их Грани – и Финн улыбнулся. Вдали, на опушке, призывно протрубил рог – и он вложил Деревянный Меч в ножны, отправляясь в путь…»

– Интересная история, – задумчиво сказал Форсетти. – Но Паола совсем задремала. Похоже, ей снится лес. Вокруг тёмных волос Паолы кружились, то пропадая, то появляясь вновь, жёлтые осенние листья.

Брат Панкрат бережно поднял девушку на руки, и они с Форсетти вошли в дом.

Из заметок Хёда

Дерево поднимается всё выше. Прикасается кроной к небу. И вдруг «переворачивается» (момент смерти). Теперь его былая крона – это корни, а земные корни – становятся кроной. Дерево укоренено в небе, метёт по земле невидимыми листопадами, шумит нездешним ветром.

Глава IX, которая в основном посвящена железнодорожному сообщению

Когда поезд отошёл, он долго ещё продолжал стоять на краю перрона и смотрел вверх, туда, где за электрическими проводами, столбами и водокачками открывалось высокое небо. Оно было таким же, как всегда. Он видел тот же его сверкающий, прозрачный свод в незабываемые дни Голгофы и в далёкие времена крестовых походов. Он был убеждён, что он существовал всегда, и ему казалось, что он помнит тогдашнее небо – совершенно такое же, как теперь.

Гайто Газданов