Устный счет
Шрифт:
Гость жевал хлеб и только чуть повел на него глазами, а прожевавши, ответил:
– Вот в городе завтра на работу стану, оденусь... Я бы у вас на перекопке остался, да ведь вы же злыдни...
– Мы уж кончили ту перекопку...
– Хва-тил-ся!
– сказал Гаврила.
– Гм... Скоропоспешные!
– А ты как же думал? Мы-ы!.. Нам многие завидуют, а того не знают, по какому мы письменному расчету живем!
– гордо сказал Семеныч.
– По письменному?
– А как же?
– А кто же у вас такой письменный?
– Да я все, а то кто же?
И Семеныч вдруг приставил к столу табуретку, уселся, придвинул к себе лампочку и вытащил
– Вот, например, - начал он торжественно, - должен я для точности записать твое имя и твое фамилие... Имя?
– Иван, - ответил гость, усмехнувшись глазами.
– Иван?.. Может быть, и Иван... Вот я пишу: Иван... А фамилие?
– Петров.
– Вот я пишу: Петров... И никаких очков я не знаю, - понял?.. А губернии какой?
– Курской.
– Курской?.. А я - Тверской... Стало быть, пишу: Курской... Стало быть, кому справку понадобится, кто это к нам ночью заходил, я могу дать справку: заходил Иван Петров, губернии Курской... И так что я кому хочешь могу дать отчет... В этой самой тетрадке все есть!.. Примерно будучи сказать, вот наш виноградник... Это нам власть советская вот с Гаврилой вдвоем надел такой дала: по шестьсот пятьдесят саженей на душу, выходит тысяча триста саженей... Сколько кучуков виноградных полагается? Полагается, стало быть, тринадцать тысяч кучуков... Какой же урожай может быть? С куста фунт, стало быть, тринадцать тысяч фунтов всего!
– Мало считаешь: фу-унт!
– сказал гость.
– Ка-ак это мало?
– вскинулся старик.
– Не мало, а в самую в норму. Это ведь не поливной нам достался - это горовой... А сорта какие? Сорта наши сотерен да алиятик... Мы уж здесь семь лет сидим, им владеем, - больше не дает: фунт с куста... Мы не без ума живем, а с записью... Раз мы налоги платим, должны запись весть... Вот, примерно будучи, подвал... Раньше мы в частном одном подвале вино держали, и считалось так, что за что же он нашего труда двадцать один процент брал?.. Теперь мы в обчественном, - там восемнадцать процентов... А хлеб, какой ты ешь, он на копейку поднялся спротив осени: был шесть, теперь семь... Вот она запись моя, с какого числа он поднялся...
– Что ты мне суешь это? Я сроду неграмотный, - лениво сказал Иван Петров.
– Окромя меня, и тут у нас все неграмотны, - что Гаврила, что Нефед... а я и газеты читаю, - опять же очков не вздевал... Ты думаешь, я кто? Серый?.. Я, брат, у Скобелева-генерала унтер-офицер бывший, и сам он мне, Михайла Дмитрич, Георгия нацеплял!.. Примерно будучи сказать, думаешь город Ташкент кто завоевал?.. Может, слышал так: генерал Черняев?.. Это пишут так только, будто генерал Черняев, а вовсе не он, а капитан Обух! Обух, вот кто!.. Кто это дело теперь лучше меня знает? Никто не знает!.. А тут мальчишки разные являются, чтобы меня усчитывать и процент налогу составлять!.. "Эх, вы-вы, говорю им, маль-чиш-ки!" А один Теремтеич мне: "Я, говорит, на агронома учился!" А я ему: "А сказку такую знаешь: "Философ да огородник"{221}?.. А фи-ло-соф - без о-гур-цов!.. Понял теперь?..
– "У вас, говорит, будет не меньше как триста пятьдесят пудов, а то и все четыреста..." А я ему: "Будет, как будет!.. Знаешь? Музыканты один раз на свадьбу шли, и вот скрипка, она своим манером заливается: "Уго-ще-ние нам бу-у-удет!.." А флейта своим манером выводит: "Награждение нам бу-у-удет!.." А бубен знай одно: "Будет, как будет... Будет, как будет!.." Так на проверку по его и вышло:
Очень оживлен был Семеныч. Он уж забыл, что ночной гость, потревожив его, поднял его со сна; он был бодр и бойко поводил коротко стриженной, но отнюдь не лысой головою. И волосы его были еще не совсем седые, а местами заметно рыжели, в усах же и в бороде седины даже не было и заметно, а голубые глаза были очень остры; только губы предательски явно проваливались внутрь, и Семеныч ретиво выталкивал их речистым языком и облизывал, точно смазывал их изнутри.
И бубнил, как бубен.
Когда назвавшийся Петровым доел краюшку, он как будто тут только вспомнил, что чумарка его, как и кепка, насквозь мокра. Он стал стаскивать ее бережно с плеч, но так как она не лезла и трещала, то прикрикнул на Семеныча:
– Си-идит зря!.. Стаскивай потихоньку!
И Семеныч, хоть и метнул недовольно голубым глазом, все-таки помог ему высвободить руки из липких рукавов, а он взвесил чумарку правой рукой, сказал: "Не меньше - ведро воды в ней!" - и разостлал ее на плите очень аккуратно.
– Теперь чаю давай горячего: рубаху на себе сушить буду.
Рубашка у Ивана Петрова была красная, от мокроты почерневшая. Он ее отлепил кое-где от тела и добавил строго:
– Чего, горбатый, задумался? Говорю: чаю становь!
– Чаю не пьем: водичку!
– встрепенулся Семеныч.
– Водица у нас из колодца. Он хоть не настоящий колодец, считается только... Разве может быть настоящий в таком месте?.. Ну, впрочем, вода ничего.
– А я тебе сказал: чаю!
– Его, чаю-то, в лавках нету!
– буркнул Гаврила.
– И в лавках нету, точно... У меня записано, с какого числа его не стало по случаю китайских войн.
Семеныч поспешно перелистал свою книжечку около огонька лампы и ткнул в одну страницу большим пальцем:
– Вот! Есть, а как же!.. "Чаю не продают... Декабря восьмого..."
Иван Петров оглядел поочередно всех трех стариков круглыми карими глазами, покачал точеной головой и сказал насмешливо:
– Вот злыдни-черти!.. Придется тогда рубашку снять...
– Тело у него оказалось сбитое, литое, а грудь и руки щедро разукрашены татуировкой.
Семеныч поглядел на эти фигуры и сказал понимающе:
– Ага!.. По морям плавал?.. Поэтому на сухом берегу тебе неудобно.
– Теперь спать, - отозвался Иван Петров.
– Ты, горбатый, можешь и край стола прокунять, а я ляжу.
Это обидело Семеныча.
– Почему это такое "прокунять"?
– Да так, ни почему, - ответил Иван Петров, разбираясь в подостланных лохмотьях на его топчане.
Он стащил свои грязные сапоги, поставил их под топчан в голова и лег.
Тут старики все трое подумали однообразно, что он потребует одеяло, и значительно переглянулись, но он сказал:
– Дай воды кружку!
Это было сходнее, Семеныч проворно набрал кружку воды из ведерка. Иван Петров напился и вымыл руки, не подымаясь, и сказал ему:
– Так-то, дед!.. У тебя счет письменный, а у меня умственный.
– Изустный, - почему-то поправил его старик.
– Пусть будет устный, - мне все равно... А теперь, чтобы все спали... Туши свет!
Семеныч шевельнул горбом, но прикрутил лампу и уж в темноте пробрался на топчан Гаврилы и прилег с ним рядом.
– Руки ему, как уснет, свяжем!
– шепнул ему в ухо Гаврила.
– Э-э... такому свяжешь!.. Спи знай!
– шепнул в его ухо Семеныч.
Иван Петров уснул тут же, как лег; за ним уснули и старики.