Утешитель

– Мудро, – заметил шеф, – но нельзя тебе доверить большое хозяйство развалишь. Итак, новая задача ясна? Теперь второе: нам необходимо собрать наличный опыт и материализовать его в учебниках. Название совсем простенькое, что-нибудь вроде «Теория и практика утешения». Вводную и заключительную главы пишу я. По одной главе напишут Марина и К. М. И вам, девочки, каждой по полглавы. Одну главу, по методике самоутешения, напишет наш знаменитый стихоткач Канопус. План этого великого труда будет вам представлен позднее, равно как и указания непосредственно к тексту. Предваряя работу, вы, девочки, должны подобрать наиболее характерные диалоги из тех, что вам приходилось вести во время стажировки. Или, если ничего интересного не найдете, сами придумайте диалоги, имеющие ярко выраженный иллюстративный характер. Это ясно? Превосходно. Тогда третий вопрос: самая опытная утешительница Марина на днях отправляется в длительную командировку. За границу.

Все застыли от удивления, а Марина, сидя обочь шефа и легкими движениями маникюрной пилки обрабатывая ногти, от неожиданности выронила пилку и произнесла «о!» с такой богатой и выразительной гаммой хорошо отрепетированного удивления, что шеф восхищенно крякнул и щелкнул пальцами:

– Учитесь, девочки, пока мы живы.

– А куда едет тетя Марина? – спросила быстроротая Зина.

– Все больше по северам, – объяснил шеф. – Северная Италия, северная Франция, северная Германия, северная Польша и так далее. Цель поездки отобрать материал о характерах и проблемах людей, проживающих в северных районах европейских стран. Марине придется собрать данные и актуализировать тему «Географический принцип народонаселения и технология личности».

Стажерки зашумели. Начтов строго постучал пальцем по столу.

– Внимание, девочки. В связи с тем, что я приказываю себе отбыть в командировку по странам Сибири и Дальнего Востока, я назначаю вместо себя начальником вашего бригадира.

К. М. изобразил на лице недовольство.

– Худшей мести нельзя и придумать, шеф, – сказал К. М. – За что вы меня так? Неужели я настолько прогрессивно маразмирую, что созрел для начальства?

– Все нормально и морально, – успокоил Начтов, – девочки пусть работают, а ты ими руководи… С умом, терпением и душевной приязнью. Осуществляй, так сказать, стратегию тактики. Ну-ка, попробуй. Начинай руководить прямо сейчас. Поставь задачи. Потребуй чего-нибудь трудновыполнимого, чтобы заранее возвысить себя до положения изначальной и вечной правоты.

К. М. откашлялся, улыбнулся дистиллированной улыбкой.

– Стало быть, так, коллеги. Отсчет рабочих смен начинаем с сегодня. Начало работы исчисляем с полдесятого, учитывая вашу молодость и сонливость. На службу не опаздывать. Бюллетень не «косить». До конца рабочей смены не «линять». Правила внутреннего и внешнего распорядка выполнять неукоснительно. В служебном помещении не держать ни животных, ни посторонних лиц. Работайте с головой, веря, что вы все на свете знаете и от вас все на свете зависит. Время от времени я буду звонить вам и несвоим голосом проверять вас.

Шеф одобрительно кивал и насмешливо улыбался стажеркам. К. М. нарочно говорил долго и нудно, девочки скисали и зевали.

– Таким образом, – уныло заключил К. М., – в позитивной части своего труда вы обретаете некоторую толику нравственного удовлетворения, тем самым восполняя витаминный запас души, а в негативной части вашей работы вас ожидают грустные эмоции, печальные размышления о несовершенстве человеческой породы, но в результате энтропийный баланс утешителя вы удержите на оптимальном уровне.

– Слышали? – спросил Начтов, строго оглядывая стажерок и дожидаясь от них утвердительных кивков. – За работу, молодежь. А мы пойдем пить пиво. Когда вырастете, мы будем вас брать с собой, – захохотал шеф.

Вечером того же дня Марина улетала. Провожали ее Начтов и К. М. П. П. забежала на минутку проститься, облобызаться, надавать ворох советов, как одеваться и развлекаться за границей, и умчалась, энергичная. Пришел проститься и Гоша, отрастивший бороду и ставший похожим на таджика, усталый и невеселый из-за предстоящей женитьбы, долго шептался с Мариной, прощаясь, нежно держал ее за руку длинными теплыми пальцами и заглядывал в глаза. В аэропорт ехали на такси втроем. Даже шеф погрустнел.

– В тривиальных ситуациях уместно говорить банальности, – предупредил он. – В такие минуты прощания наша житейская мудрость тускнеет. Сначала весь мир кажется нам в друзьях, приятелях, знакомых. С годами они отваливаются, и сами мы становимся меньше и меньше, будто усыхаем, и когда не остается никого, задумываемся: что защищать? как защищать? зачем защищать? и стоило ли вообще ввязываться во все это?

Марина сидела рядом с водителем, обернувшись и положив подбородок на сцепленные руки, улыбаясь влажными глазами.

– Все будет нормально, шеф, – говорила она. – Все будет хорошо и нормально, – повторяла она, как молитву. – Добро непобедимо. И мы это знаем. Может быть, знаем лучше, чем остальные. И духовное братство, и душевное родство – это сила, против которой зло не устоит. И у нас есть что предъявить миру и собственной совести. Даже если расчет будет слишком поздним, чтобы успеть что-то исправить.

В затемненном безвкусном баре аэропорта они молча крутили синтетическими соломинками в бокалах с коктейлем. Потом шеф, насупившись, заказал по рюмке коньяку.

– Разлетаемся, голуби, – говорил он с обидой, – по странам и континентам, и в этом есть некий закон. Везде, друзья, простите меня за нравоучительность, везде действует один закон – закон двух шаров, белого и черного. Они в руках каждого человека. Белый – добро, черный – зло. Выпускаешь любой, и шар этот катится по свету, обрастая добром или злом, как снежный ком, и возвращается к своему владельцу. Друзья мои, не выпускайте черный шар из своих рук.

Прощаясь, Марина трижды поцеловала шефа и К. М., шепнула:

– Прощай, чудик. Береги свою девочку. Если она захочет улететь на своем дурацком космоплане, не удерживай. Она – птица.

– Знаю, – отвечал К. М.

– Я тебя буду помнить всегда. Я знаю, мы не встретимся.

– И я не забуду.

– Вот и все, – сказала Марина, – прощайте, мужики.

Она отвернулась и, придерживая у плеча ремень сумки, ушла не оглядываясь, освобожденно легкая.

17

…она спотыкаясь овалами скорбных колес на подъемах легка и на спусках неосторожна перегружена дико сверх меры наперекос то влачится едва то вперед кандыбачит безбожно телега любви моей доверху полная скарбом стихами и прозой и прочей такой ерундой я с детства как помню таскаю ее за собой сначала играючи резво олень молодой с годами с трудом безысходно не веруя в отдых хотел облегчить и уменьшить постылую ношу товар распродать залежалый совсем по дешевке и думалось жаждалось хватит достаточно брошу у края дороги на вынужденной остановке продать не случилось и бросить не довелось телега скрипит и толкает меня на авось и я на дорогах твоих безрассудно крутых от страха раздавленным быть отупел и притих ты шествуешь рядом командуешь важно и строго как будто твои и телега и я и дорога приют твой далекий мираж твой недостижим невиданный огнь пламенеет над ним…

– Милый, давай говорить глупости. Ты очень станешь грустить, когда я улечу?

– Не улетишь. Ваша конструкция развалится в трех метрах над землей, и вы ушибетесь.

– Не развалится. Я знаю, не развалится.

– Тогда я стану скучать и грустить, и горестно плакать, стеная оттого, что мне одиноким жить и что я лишился рая. В шалаше.

– И я буду плакать там, наверху. А потом я вернусь, и у нас откроется такая же долгая ночь, как эта, и я тебе стану рассказывать, что я видела и узнала, а ты будешь недоверчиво ахать и удивляться. Мне кажется, все в жизни должно быть не так, как сейчас. В нежизни – так, как сейчас. И мы силимся выйти в иную чтойность и всякий раз наталкиваемся на слепую веру, себялюбие и всеобщность лжи.