Утраченное звено (сборник)
Шрифт:
Евгений Ильич не слушает его. Он думает о природе, вкладывающей в слабый зеленый росток силу, способную разрушить камень, а в человека — силу, которой он и сам не может противиться. Эти ее свойства известны каждому школьнику и тем более студенту. Но один из студентов уже на первом курсе писал: «На каждом этапе эволюции природа вырабатывала необходимые качества защиты у организмов. И вот пришло время, когда мы можем создать новые качества. У нас нет в запасе миллионов лет, и мы не можем повторить все этапы эволюции. Но мы способны осмыслить их — то, чего не в силах сделать без нас природа. Вот почему нам так трудно создавать
Студент много раз с завидным упорством защищал эти положения. Его исклевывали и избивали в жарких дискуссиях, он заслужил звание «сомнительного новатора» и бунтаря. Но свой груз он нес, не жалуясь, через все жизненные невзгоды. И лишь со свойственной ему насмешливостью иногда задавал себе вопрос: а не является ли и это его упорство предначертанием природы, которой надоело всегда быть непревзойденной? И еще ему очень хотелось бы знать — окажется ли ценным его почти непосильный груз?
— Необходимо сейчас же запустить в производство новую ткань! — твердит профессор Григоренко, и его рука тянется к телефонной трубке. Краем глаза он косит на собеседника.
Неужели же этот с виду безучастный человек, его постоянный противник, не понимает, что он сделал? Григоренко не может усидеть. Его словно подбрасывает пружина:
— В первую очередь мы свяжемся с клиникой. Там несколько безнадежных больных…
Он запинается — Евгений Ильич сам недавно был «безнадежным», когда после очередной жаркой дискуссии лежал с микроинфарктом. Григоренко смотрит на него пристально, как гипнотизер: помнит ли «носорог» выступления против него? Ведь среди выступавших был а он сам…
Евгений Ильич что-то записывает в блокнот и спрашивает, неизвестно к кому обращаясь:
— Как возникли дополнительные аккумуляторы в клетке? Каков механизм их возникновения? — Исподлобья бросает взгляд на профессора Григоренко и добавляет: — Это нужно выяснить в первую очередь.
— Но в клинике не могут ждать! — горячится Григоренко. — Такой надежной защиты не было в природе…
Лицо Евгения Ильича не меняет выражения. Он думает: «У него — свой груз. Всегда ли ощущает он его тяжесть?» И говорит, словно соглашаясь:
— Ладно. Вы и Константиновский наладите синтез новой ткани, а я выясню механизмы возникновения аккумуляторов…
7
Самолет держит курс на Прагу. Ян насвистывает песенку. Ему дышится так легко, как никогда раньше. Он и не знал, что можно получать такое наслаждение от каждого вдоха.
Значит, недаром врач сказал при выписке: «Чтобы нас не подвести, вам придется прожить минимум двести лет. Ведь ваш организм раза в два сильней и надежней, чем был до операции».
Ян улыбается — он думает о Зденке и об отце. Вдали горят облака под закатными лучами. Вот одно из них, вытянутое и взлохмаченное, как пылающий клочок пакли, проносится мимо. Ян улыбается…
За спиной летчика в решетке из стальных канатов прочно закреплен груз. Через тридцать две минуты его получат в Праге.
АЗЫ
— Ваше изобретение похоже на анекдот, профессор, — сказал академик Т.Б.Кваснин. — Знаете, что вы «изобрели» и как назывались когда-то ваши «азы»? Он раскрыл 2-й том «Жизни животных»…
Профессор Аскольд Семенович Михайлов — мой друг и однокашник. Только поэтому он разрешил мне заглянуть в «святая святых» — в его дневник. С профессором мы учились вместе в школе, начиная с шестого класса, и ни разу не подрались. Он списывал у меня сочинения, я у него — решения математических задач. Его мозг работал уверенно и быстро, как вычислительная машина, был надежен, как арифмометр. Но Аскольд отнюдь никогда не слыл сухарем. Всегда — с друзьями, всегда — улыбчивый, внимательно-прищуренный, доброжелательный, — он умел соглашаться там, где я бы непременно затеял жаркий спор и нажил врагов. Он соглашался, кивая большой головой с красивым покатым лбом, а потом доказывал свое.
Мы выбрали его старостой, комсоргом, редактором стенной газеты, членом учкома, председателем секции по плаванию, заместителем председателя шахматного кружка, президентом Малой академии наук, объединявшей школьные научные кружки целого района.
После школы наши пути разошлись. Аскольд поступил в университет, я не прошел туда же по конкурсу, хотел завербоваться строителем на Луну — здоровье подкачало, два года работал шофером в родном городе, учился заочно в политехническом институте, бросил, перешел в автодорожный, бросил, поступал в театральный — не приняли, начал писать стихи — их не печатали, взялся за прозу — мои рассказы увидели свет в молодежном журнале. Я поступил в литературным институт.
С Аскольдом Михайловым мы встретились, когда я уже был известным писателем, а он — руководителем лаборатории Объединенного научного центра бионики имени академика Курмышева.
Аскольд мало изменился внешне, даже пробор в его густых волосах был таким же идеальным, как прежде. Профессор Михайлов сделал то, чего никогда бы не позволил себе школьник Михайлов, — «спасовал». Он так обрадовался мне, что не пошел на заседание научной секции, и мы болтали часа три без передышки. Самые лучшие друзья у каждого — друзья детства и ранней молодости. Хотите знать — почему? У меня есть свое мнение на этот счет, но я умолчу о нем. А вот один французский писатель сказал: «Тогда тигрята и котята, ягнята и волчата играют вместе».
Я, конечно, не совсем согласен с этим утверждением — ведь люди не звери и не животные, с которыми экспериментирует мой друг Аскольд Михайлов. Однажды он пригласил меня в виварий и показал бесконечные ряды клеток с табличками.
— Ты различаешь этих белых мышек поименно? — удивился я.
— Они одинаковы только на первый взгляд, — уверенно ответил он. — Вот сейчас я должен выбрать троих для очень сложных опытов. Если выберу не тех, опыты могут провалиться.
И он посмотрел на животных сосредоточенным и оценивающим, каким-то «выборочным» взглядом.
Я вспомнил, что так он часто смотрел и на нас, когда, например, надо было отобрать команду пловцов для участия в соревнованиях…
Не очень часто, но все же регулярно мы продолжали встречаться с Аскольдом. Скорее всего нас — таких разных — влекла друг к другу тоска по бескорыстной дружбе, которая остается у людей с детства на всю жизнь, толкая их на бесконечные поиски и заставляя любить школьных друзей. Однажды я застал Аскольда совершенно подавленным и растерянным. Я даже не представлял, что он может быть таким.