Утро без рассвета. Книга 1

По молчаливому согласию распределили все заботы по дому. Лешка носил воду, колол дрова, убирал снег около избы. Егор делал все остальное по дому.

Две койки, разделенные этажеркой. Две табуретки у стола.

От скуки ли, иль от радости, что пользуется относительной свободой, зачастил Лешка в клуб. Возвращался поздно. Раздевался в темноте. Потом подолгу ворочался на койке. Вздыхал. Засыпал под утро, когда Егор уже просыпался.

И хотя хождения Лешки в клуб были не по душе Егору, время — сделало свое. Стал он привыкать понемногу к новичку. Отмечал в нем то, чего раньше не замечал.

Ведь вот по выходным, покуда он работал, Лешка дров наготовил. На три зимы хватит. Рыбы насолил. Договорился с учительницей из сельсовета и та варенья наварила. Домашнего. Теперь чай как люди пили. Да и в избе кое-что изменилось. Покрывала на обоих койках появились. Тюлевая занавеска на окне. Да и стирку уже сами не делали. Все Лешка. Все он. С соседкой договорился.

В доме они ужились. Но вот разговора меж ними, откровенного, еще не было. К нему не подтолкнуло одиночество каждого. Жизни шли рядом, но не сближались. Соседи, да и только. Что-то мешало им. Но вот однажды поехал Лешка на речку. Решил в бочке воду привезти. В избе вторую бочку поставил, чтоб на случай пурги был запас воды.

Собаки сразу полынью почуяли, рванули от нее ближе к берегу. А Лешка с головой в воду окунулся. Еле выбрался. И нет бы домой бежать, — еще воду в бочку набрал. Пока до избы доехал, да переоделся — мороз успел свое сделать.

Лешка не сразу понял, от чего голова разболелась. Носил воду в избу. Заливал бочку. А тело потом обливалось. В глазах темнело.

Пересиливая себя, закончил дело. Пока отвел собак соседу, чуть сознание не потерял. Едва до избы дошел. Не раздеваясь поверх покрывала упал. Егор не понял. Подумал, что перебрал сосед с тоски. С кем не бывает! Но ночью Соколов стал бредить. Егор растерялся. Он наскоро смочил полотенце, положил на горячий лоб Лешки. Побежал к Кававу:

— Соколов заболел! Что делать?

— Беги к Наташе. Она доктор.

— Где живет?

Кавав объяснял. А потом, махнув рукою, натянул на плечи куртку, побежал впереди Егора.

Наталья уже спала. Но на стук быстро встала.

— Егор?!

— Помоги! Лешке плохо! Заболел он!

— Что с ним?

— Не знаю. Г олова горячая, околесицу несет какую-то во сне.

— Идите! Я сейчас приду.

Егор с Кававом рысью бросились к избе.

Лешка лежал тихо. Пот крупными каплями стекал с бледного лица. Глаза будто остеклянели.

— Леха! — тормошил он его.

Тот медленно повернул голову:

— Кажется легче стало, спать хочется.

— Сейчас врач придет, однако. Погоди спать, — вмешался Кавав.

— Не надо. Не надо врача, — замотал головой Лешка.

— Тихо ты! Не сдыхать же нам здесь! — прикрикнул Егор.

— Ты иди, Кавав, иди, нам с Егором поговорить надо, — сказав вполголоса, повернулся к председателю Соколов.

— Ходи тут за ним. Смотри, чтоб не умер. На работу не надо. Лешку сбереги, — отозвав Егора, сказал Кавав.

В дверях он столкнулся с Натальей. Та белым вихрем ворвалась в избу. Торопливо сняла платок, шубу. Прошла к Лешке. Поставила градусник, прослушала дыхание Соколова.

— Воспаление легких, — сказала врач.

— Откуда такое? — развел руками Егор.

— Очень плохо. Это серьезно. Я сейчас уколы сделаю. Каждые четыре часа их надо повторять. Буду приходить.

— А мне что нужно делать? — растерялся Егор.

— Я все скажу.

Ох и не скоро пришел в себя Лешка. Но, открыв глаза, попросил воды. Егор к ведру опрометью кинулся. Ожил! Сдюжил болезнь! Значит, не помрет.

Он сел около Лешки устало. Не работал, душой устал. Напереживался.

— Намучился ты тут со мной. Прости, Егор. Так уж случилось, в полынью я попал. Тоже ведь не хотел. А видишь, как получилось, — вздохнул Лешка.

— С кем не бывает! Я тоже не хотел. Ан как загремел, так сразу на пятнадцать лет. Из полыньи хоть чистым вылезешь. А из тюрьмы — на век клеймо. Его не отболеть. Не замолить. Не замазать. И отмыть нельзя.

— Намекаешь, что о лагере больше помнить надо. Прошлого стыдишься? Так я не по своей вине попал.

— Все мы так говорим! — оборвал он Лешку.

— Не все на это право имеют. Я. в лагере писал. Прокурору жалобу. Да только умерла она.

— Кто?

— Девушка та. Насиловали ее. Двое. Я мимо шел. Вступился. Ну драка началась. Девчонка кляп вытащила и крик подняла. Милиция подоспела. А кто-то из этих девчонку ножом пырнул. Умерла она. Ну, а я одному из них череп проломил рукояткой пистолета… Сердечно признался за что убил. Но толку? Дали червонец — и все тут. А за что? За что я сидел? — зарылся Соколов лицом в подушку.

— До лагеря кем был?

— Пилот я. В авиации работал.

— Ишь ты! Высоко забрался. А на ту же жопу сел, — досадливо крякнул Егор. И спросил:

— С насильниками в бараке был?

— Неделю. А потом подрался. К работягам перевели. На лесоповале работал. Вот так пять лет. А потом начальник лагеря сюда послал.

— То-то гляжу у тебя ни одной наколки нет, — покачал головою Егор и, вздохнув, сказал:

— Не тушуйся, Леха. Еще пяток лет отмаешься, верней четыре с половиной, и айда на свой планер, только боле за баб не вступайся. В них одна беда.

— У тебя семья есть? — спросил Соколов.

— На что она мне?

— Вот видишь, потому ты так и говоришь. А у меня жена и дочь.

— Ишь ты!

— Что?

— Счастливый. Есть кому ждать тебя, — вздохнул Егор.

— А ты за что сидел? — спросил Лешка.

— Понимаешь. У меня тоже редкая специальность. Все больше по металлу, что позвонче гремит. Так-то вот.

— Не понял.

— А хрен ли понимать? Вор я! Понял?

— Усек.

— То-то вот. С закрытыми глазами пробу золота любую узнать смогу. И камни.

— И долго ты воровал?

— С меня так и немного. Иные и больше. Кенты! Мать бы их… Барыш на всех. А загремел — сухаря никто не выслал. Падлы! Выйду — уж расквитаюсь.

— Нет, я о мести мысли выкинул. Не хочу сидеть. Дочь растить надо. Тяжело жене одной. Уже большая дочка стала. Тринадцать лет скоро будет.

— А у меня никого нет. Никого на всем свете! Один я, как старый волк. Сдохну — хоронить будет некому.