Утро без рассвета. Книга 1

Вовка сворачивает на дорожку, открывает дверь. Бегом к халату. Вот он! Вот деньги! И, переведя дыхание, заметил Вальку. Она смотрит на него, улыбаясь. «Эх! Была не была! Завалю ее сейчас на сено», — думает Вовка. И вдруг вспоминает о Емельяныче. Он же здесь. А где?

— Где Емельяныч? — воровато оглядывается он, — не желая иметь свидетеля.

— Не знаю, — пожимает плечами Валька.

— Он же остался?

— Нет его. Как пошел вас проводить, так и не вернулся.

Поселенец в недоумении оглядывается. Уж не подстроила ли она ему ловушку? Хотя откуда знала, что он вернется?

Вовка выскочил из двери. Вот он! Снегом почти совсем замело. Окоченел. Живой ли?

— Беги за врачом!

— Коровы телятся!

— Хрен с ними! Беги!

— Беги, если тебе, надо! Кто он мне?

— Беги, курва! Иначе…

— Отстань! Чего приказываешь? Не жена я тебе! Не командуй. За коров хоть деньги получу! А за него? Погибнут телки, он же меня с фермы выгонит! Беги сам, если охота. Думала ты ко мне вернулся…

— Нужна ты мне! Да я таких как ты видел! Не одну. Ишь чего захотела!

Валька до боли закусила губы.

— Беги за врачом! Прошу тебя!

— Иди ты знаешь… Вместе с ним, — указала она на Емельяныча.

— Что?

— Что слышал.

— Потаскуха!

Валька прокусила губы до крови. Молча отвернулась. Отошла. Володька взвалил Емельяныча на плечи, тихо вышел с фермы. Ветер ударил в лицо шершавой рукавицей. Выбивал слезы из глаз. Пригибал к земле.

— Ах, лярва! За коров она получит. А мужик хоть загнись! — ругался поселенец. — А ведь за неоказание помощи, за оставление в опасности — статью могут дать, — вспомнил Трубочист уголовный кодекс.

Ветер леденил заголившуюся спину, но Володька упрямо шел в село. Боялся остановиться. Боялся отдыхать. Он не знал, жив Емельяныч или нет? Он торопился.

В больнице сказали, что опоздай Володька на десять минут — никто бы не смог помочь Емельянычу. Но он успел.

На ферме об этом узнали на следующий день. Все радовались за Емельяныча и Вовку. Все поздравляли его. Все— кроме Торшихи, застывшей в горе своем. Пошла ва-банк и проиграла. Слабой была ее ставка в этой игре. И партнер оказался не по зубам. Слишком сильный, слишком опытный.

Она впервые узнала, что месть не всегда приносит победу. Что есть у нее еще и своя, вторая черная сторона. И может отступилась бы баба. Но оброненное там, на ферме оскорбление переворачивало всю душу. Жгло огнем. Нет. Этого нельзя простить. Надо отплатить. Только выждать свое время. И тогда растоптать его — этого упрямого поселенца.

«Но как это сделать?» — грызла Торшиха ногти и обдумывала вариант за вариантом. Каждый из них тут же отметала. Не годились.

А время шло. Вот уже вышла из больницы доярка Акулина. А через две недели вернулся на ферму и Емельяныч. К Вовке, как к родному относиться стал. Вроде не поселенец он вовсе. Даже обиднее было. И как не следила Валька, ничего не получалось с местью. Слабы были ее сети.

И вот наступила весна. Бурная, она сразу съела сугробы, наделала лужи, сняла снежную седину с крыш домов.

— Ну, бабоньки, скоро на выгон! — улыбался Емельяныч, весело оглядывая доярок.

На первую, самую свежую, самую сочную траву уже выгнали пастухи телят. Успели их перегнать по еще не вскрывшейся реке. И теперь молодняк бегал там, на воле, задрав хвосты. Пробовал свои силы в драках, крепость растущих рожек, какие чесались поминутно.

Еще неделя. Последняя неделя. И покроются листьями деревья. А там — еще неделя — и поедет он опять вместе с доярками на выгон. Все лето он проведет на природе. Вовка купил уже себе майки, рубашки. Что ни говори, одной парой белья не обойтись.

Вечером подошел к поселенцу Емельяныч:

— Володька, у меня просьба к тебе.

— Какая?

— Придется тебе с нами съездить на старое пастбище. Оздоровить его надо.

— Как?

— Прошлогоднюю траву надо сжечь, чтоб новой расти не мешала. Это пара дней работы. Надо последить, чтоб огонь на лес не перекинулся. Я,ты, старик сторож. Валька — есть будет готовить.

— Когда едем?

— Завтра.

— Во сколько?

— С утра.

Утром, чуть солнце встало над селом, от фермы отъехала скрипучая телега, увозя людей на старое пастбище.

Всю дорогу молчала Торшиха, она повернулась спиной к Володьке, не могла забыть обиду, какая жила, клокотала в душе. Но отомстить поселенцу Валька не могла. Потеряла надежду.

Солнце стояло в зените, когда телега, крикнув всеми несмазанными колесами, остановилась на берегу реки у края пастбища. Пока устраивались, располагались, обедали, время шло, к вечеру. Сторож пошел наготовить дров. А Емельяныч с Вовкой пустили пал. Сухая трава быстро вспыхнула. Заискрилась. И понеслась, гонимая ветром, все дальше.

Жарко. Очень жарко. Вовка огляделся. Поблизости никого. Старая трава здесь выгорела. Он снимает телогрейку. И, положив ее на землю, бежит помочь Емельянычу сбивать огонь с кустов. Надо не подпустить пал к лесу. К ночи усталые возвращаются к телеге. На завтра осталось совсем немного.

Но что это? Нет телогрейки! Он же здесь ее положил. Тут оставил. Где она? Где? — мечется Вовка. Шарит руками по земле, еще не остывшей отогня. Где она? Где телогрейка? Поселенец ползает по земле.

— Уж не вонючку ли свою ты ищешь? Сожгла я ее! А то — что не сгорело — в воду выкинула. Вон в речку. Она так заскорузла, что не тонула. А что там у тебя так здорово горело? Выкинула я лишь рукава, — уперлась в бока Торшиха.

— Ты спалила? — не верил он услышанному.

— Спалила? Ты нас всех в телеге вонью заморил от нее.

— Сс-тт-ее-рр-ва! — заорал Володька. Вылупленные глаза его побелели. Голова затряслась. Он упал на землю. Да, вот кусок обгорелый. От телогрейки. Он еще тлеет. Он тлеет. Поселенец хватает землю, царапает ее, гладит, кусает зубами: — Отдай! Отдай! — рычит он.

Валька в страхе убегает к Емельянычу. Ужас исказил ее лицо.

Связанного, несущего околесицу Вовку привез Емельяныч в больницу уже под утро. Врач осмотрел Трубочиста. Покачал головой.

— Сложное состояние, — сказал он задумчиво.

— Доктор, спасите его! — уронил седую голову на руки Емельяныч.

У двери стояла Торшиха. Она не кусала губы. Злорадная улыбка бродила по ее лицу.

— Надо отправлять его. В психиатрическую больницу, — ответил врач.

— Он выживет? — спросил Емельяныч.

— Все возможно. Но жизнь не будет ему в подарок. Вероятно, останутся последствия, — опустил голову медик.