Утро года
Шрифт:
Тетка Христинья всплеснула руками и с беспокойством вслух проговорила:
— Да что же это дядя Архип долго не едет? Пора обед заваривать, а его все нет и нет. Вот оказия-то!
— А он едет на Сивухе, — сказал Яшка. — Мы с дерева видели.
— Где едет? — спросила тетка Христинья.
— Там, далеко, — махнул рукой Яшка. — Потихонечку.
— Значит, дрыхнет! Вот тут и жди его! Так он и к вечеру не приедет. Бегите, ребятишки, растормошите его…
Наказав Дорофеичу поглядеть за ястребятами, мы вперегонки побежали навстречу дяде Архипу. Встретили мы его в полверсте от стана, за плотинкой.
— Это ты что же, на брюхе полз, что ли? Шалопутный, ай не понимаешь, что у мужиков ребро за ребро заходит, в животе ровно лягушки урчат! А ты прохлаждаешься! Когда вот теперь говядина-то уварится?
Признавая свою вину, дядя Архип грустно улыбался:
— Ну что поделаешь — уснул маленько. Такой подходящий случай не часто выпадает. Сами знаете, у Табунова не поспишь лишнего. А говядину, пожалуй, и варить не придется. Падаль, а не говядина. Целая бочка с мясом испортилась, протухла.
Бабы развернули полог, в котором была завернута говядина, и тут же, зажав носы, отвернулись.
— Тьфу! — плевались они. — Дохлятина какая-то! Зачем такую привез?
— Чудно вы рассуждаете, бабы! «Зачем привез!» — сгружая пшено, муку и печеный хлеб, с обидой сказал дядя Архип. — Мне что дали, то я и привез. Вот эта провизия вам на неделю. Все тут подсчитано и взвешено, лишнего ни фунта нет… Говорил я хозяину, что говядина дюже попорчена, а он и слушать не хочет. Не суй, говорит, нос, куда не следует. Не господа, сожрут и такую.
Узнав в чем дело, мужики прервали косьбу и подошли к стану. Дядя Максим положил косу и, подойдя к телеге, отрезал перочинным ножом кусок говядины. Потом кликнул собаку:
— Беркут, на!
Беркут обнюхал брошенный ему кусок, тряхнул головой и ушел на свое место.
Подошел к телеге Роман Сахаров.
— Вот что, Архип, — сказал он строго. — Вези это «добро» обратно хозяину. Пусть сам ест, слышишь?
— Ну, слышу, не глухой! — споткнувшись, огрызнулся дядя Архип. — Что ты наседаешь на меня, Роман? Я такой же батрак, как и ты! Отвезу, мне что…
Пришлось варить только одну кашицу. А после обеда мужики в этот день не косили. Они приводили в порядок поломанные в дороге грабли, тесали колья для ограждения стогов, вырубали жерди. Пробовали бреднем ловить карасей, процедили кругом все озеро, а поймали всего только с пяток, да и те меньше ладони. Днем карасей трудно поймать — они лежат в тине, далеко от берега. Зато вечером опять поймали ведра два.
…На утренней зорьке всех взбулгачил Дорофеич.
— Мужики, мужики! — кричал он хриплым голосом. — Айдате скорее на помощь, а то уйдет, как пить дать, уйдет!..
Первым проснулся Роман.
— Что такое случилось? Кто уйдет? — протирая сонные глаза, спросил он.
— Сом, кто же больше… Ей-богу, уйдет.
Из полога высунули взлохмаченные головы Иван Верста и Матвейка Лизун.
— Какой тебе сом? Ты что, Дорофеич, ай рехнулся?
— Здоровенный! Может, пуда на два, вот какой! — не унимался старик. — Один я никак не осилю вытащить такого лобана. Скорее айдате, мужики!..
Мы с Яшкой тоже проснулись и побежали вслед за
мужиками к Черной яме. Дядя Максим крикнул нам:— Бредень захватите, пригодится!..
Когда мы свертывали разостланный на траве бредень, из полога вылез Савелька. Мы сказали ему, что на зажаренных ястребят Дорофеичу сом попался большущий-пребольшущий. Савелька, не раздумывай, побежал с нами.
Сома долго маяли — то отпускали шнур, то опять подбирали. А потом с помощью бредня вытащили на берег. По определению дяди Максима, как знатока, сом весил более пуда.
Табунов приехал в луга нерано, однако мужики к работе еще не приступали. Это его возмутило до такой степени, что он трясся, как в лихорадке. Сойдя с таратайки и привернув буланого около низкорослой раскидистой ветлы, Табунов дико и страшно, будто раненый зверь, закричал хриплым голосом:
— Прохлаждаетесь, бараньи головы! Ишь, говядина им не понравилась! Дома хлеба досыта не видите, а тут нос воротите!..
Роман подошел к Табунову и, обжигая его суровым взглядом, сказал:
— Мы не прохлаждаемся, а трудимся честно. Ты заставляешь нас работать по-божески, на совесть, а сам гнилой солониной потчуешь. Это ты по-божески поступаешь, по совести?
Табунов заморгал маленькими заплывшими глазками.
— Солонина как солонина, — сказал он. — А ежели малость и с душком, беда невелика. Вымыли бы получше и варили…
В разговор неожиданно ввязался Дорофеич.
— Во-он какие дела-то! Умный ты да добрый, благодетель наш, — насмешливо говорил он, пощипывая острую бородку. — «Вымыли бы да варили…» Она, матушка, чернее сапога!..
Табунов зло нахмурил брови и прервал Дорофеича:
— Ты что тут расшумелся, старый груздь! Я говорил, что дармоеды мне не нужны… Зачем ты здесь?
Дорофеич, задыхаясь от обиды, визгливо произнес:
— Не печалься, благодетель, не твой кусок ем! Меня вот Роман, дай ему бог здоровья, приголубил, за артельный счет взял… Не кричи, я не боюсь. Мне умирать скоро. Хватит, помучился. А тебе грех будет от бога, большой грех…
Видя, что старик сильно расстроился, тетка Христинья шутливо крикнула:
— Дорофеич, иди-ка скорее сюда, а то сом вон как прыгает — того и гляди опять в Черную яму уйдет!.. Чего с ним делать-то?
Проводив Дорофеича сердитым взглядом, Табунов, обращаясь к Роману, с ехидцей сказал:
— Да-а, тут что-то не так… Это не сынок ли твой, Орлик, всех вас навострил так?..
— Ты моего сына не задевай, Карп Ильич, — внушительно промолвил Роман. — Он человек честный и на плохое никого не толкает.
— Ну, вот что, — сердито махнул рукой Табунов. — Дело надо делать, а не языком колотить. Говядину я вам заменю… Только у меня чтобы вовремя, в срок все было скошено и убрано, а то рожь на вызреве, скоро надо в поле ехать, понятно?
— Нам все понятно, — сказал Роман. — За нами дело не станет.
…Шли дни. Сенокос был в самом разгаре. На рубахах у мужиков выступила соль. Почернев от зноя, они устало взмахивали косами, часто точили их, потому что за Черной ямой трава стояла стеной, выше пояса. Бабы в белых, надвинутых на глаза платках ворошили в рядках сено, сгребали его в копны. А мы, ребятишки, в рыдванах свозили копны к местам будущих стогов…