Утро моей жизни

— Для того чтобы следить за чистотой, выберем сейчас санитарную комиссию, — сказал он в заключение. — У кого есть предложения?

Не знаю, как другие, а я, право, даже поумнела оттого, что учитель говорит с нами как с большими. Думаю, и все чувствовали себя повзрослевшими, но тем не менее молчали.

— Нет предложений? Тогда я вам помогу, — выждав, сказал учитель. — Давайте выберем в санитарную комиссию одну из самых старательных и аккуратных учениц — Гельдыеву.

Меня точно ударило. Я низко нагнула голову. Как же так? В классе многие одеты гораздо лучше меня. Вон у Мамаджан каждый день новое шёлковое платье. А я не помню, чтобы когда-нибудь носила шёлк. Да какой там шёлк, ситцевых-то всего два, — мама еле успевает стирать и сушить. На ногах у Мамаджан новенькие ботинки, халат у неё бархатный. А я хожу в галошах и в халате, который прежде носила Нуртэч. После школы иду не домой, а в поле, помогаю маме собирать хлопок; руки у меня поцарапанные и довольно-таки чёрные. Правда, мама каждое утро твердит:

— Перед школой хорошенько умойся и надень чистое платье.

Но сколько ни трёшь руки, царапины не смоешь.

Учитель сказал — «старательная». Стараться-то я стараюсь, потому что полюбила и школу и его самого, но откуда он знает о моих стараниях? По тетради определил? Но я пишу хуже, чем другие…

Очнулась я, услыхав свою фамилию.

— Гельдыева, — говорил учитель, — завтра проверь у всех руки и одежду. Если кто-нибудь придёт грязный, скажешь мне.

На следующий день почти все пришли чистенькими. Сама-то я мылась с особым усердием. Но вот подошла Мамаджан. Руки у неё были чистые. Беленькие. Зато шея… А уши? Целый год сна их не мыла, что ли? Вот почему её не назначили в санитарную комиссию, догадалась я. А что же её мама? Не видит? Моя, когда поливает мне из кувшина, приговаривает:

— Уши не забудь, шею вымой да за ушами, за ушами…

С начала учебного года прошло месяца три. Мы уже могли складывать буквы я читать слова, даже писать те, которые полегче.

Учитель Дурды вызвал меня к доске и велел написать слово «мама».

Я взяла мел и увидела высокую светлолицую женщину, с волосами, припорошёнными пылью. Ей ещё нет тридцати, и от неё всегда пахнет работой. У неё спокойные, добрые глаза, грустные и тогда, когда она смеёмся.

— Правильно. Теперь пиши «папа».

Всё мое существо дрогнуло. За этим словом ведь тоже кто-то есть. Учитель Дурды? Ходжамурад-ага? Нет, нет. Но написанное рядом со словом «мама» слово «папа» как бы стояло с ним плечом к плечу.

От внимательных глаз учителя ничего не укрылось. Он сказал, чтобы я села на место, и потом весь урок посматривал на меня. А я была потрясена, словно узнала самую важную и печальную тайну.

Ещё множество раз писала я всякие слова и предложения, писала и забывала. Но никогда не забуду те два слова, первые мои слога на школьной доске. Это же первые слова человека! Они обозначают два самых дорогих существа. Написав их, я вдруг с необычайно острой отчётливостью поняла, что, кроме мамы, Нуртэч, учителя, в моей жизни должен быть ещё один человек. Такой же родной, как мама. И они, как эти два слова на доске, должны стоять плечом к плечу. Но его не было. Его убили на войне. И поэтому жизнь моя получилась похожей на весы с одной чашей.

Мама отдавала нам все свои труды и заботы, всю теплоту сердца. Она стремилась сделать так, чтобы мы никогда не почувствовали горечи сиротства. И люди говорили:

— Огульджерен для своих девочек и мать и отец.

Это не верно. Ока просто была настоящей матерью. А место отца в нашей жизни осталось пустым.