Утро Московии

Футляр был сделан красиво. Резной и блестящий, он напоминал двумя башенками воеводские ворота. Крышка, или передняя дверца, была особенно живописна. Ниже стекла на ней была вырезана женщина, привязанная к скале цепями; у ног ее бушевало море, из моря выплывало чудовище с явным намерением приблизиться к женщине. Но в небе, над морским чудовищем, летел воин на крылатом коне и уже заносил меч над головой змея-чудища… За крышку можно было не опасаться: там все кончится благополучно, а вот что сделалось внутри?

Ричард Джексон сел так, чтобы видеть лицо и руки мастера, готовый в любой момент остановить опасные манипуляции русского кузнеца над часами. «А если он сейчас возьмет да и хватит об пол, ведь я не успею подхватить, да и ручищи-то у него вон какие! А борода-то – вся в подпалинах…»

Поставив часы на основание, напоминавшее ступенями паперть Прокопьевской церкви, Ждан Иваныч откинул медный крючок и открыл крышку. Жалобно и беззащитно глянул серебряный циферблат с золотыми цифрами и стрелкой. Внизу беспомощно висел маятник, а чуть ниже, на золоченых цепочках, – серые оловянные гирьки. Маятник был отлит в виде скачущего коня, но без всадника и позолочен.

«Ладно отлито, – подумал старик. – И копытца у лошади, и ноздри видно, для пущего виду…»

Однако вредное сейчас восхищение он не пропускал в глубину сознания, только твердил про себя: «Ладно состряпано, гораздо сверчено…», а сам уже весь отдался поиску поломки.

– Не известно ли русскому мастеру, почему остановились часы? – спросил Ричард Джексон.

– Спрашивает, в чем тут закавыка? – перевел толмач.

Ждан Иваныч еще минуты три осторожно вертел это заморское сокровище, рассматривал, прилипнув глазом к отверстию для маятника. Внутри при этом что-то жалобно поднывало, стукало, позванивало. Все это острыми иглами отдавалось в нервах англичанина.

– Вижу – гнездышко разворошено… – вздохнул наконец старый мастер, вдыхая сладостный запах металла, исходивший из утробины часов. Слово «гнездышко» он произнес с какой-то непонятной радостью и вместо буквы «ё» с напором выделял «е». – Гнездышко-то, в котором ушко маятниково сидело, все как есть разорено. Вот, зри, иноземец хороший! Маятник этак не будет маяться ни в жизнь: маху нет…

– Да-а… Гужонка, кажись, порвалась, – пощелкал языком Ждан Иваныч.

Ричард Джексон, а за ним и толмач взглянули внутрь, но ничего не поняли, однако англичанин согласно кивнул и тут же спросил с некоторой надеждой:

– Если устранить эту поломку, часы пойдут?

– Не ведомо… – опять вздохнул старик, когда ему перевел толмач, но не оторвался от часов.

Он весь напрягся, нацелился, развернув к свету потаенную часть механизма, и все цеплял за что-то концом снятого маятника.

– Что-то еще? – с тревогой спросил англичанин.

– Боится, не еще ли разруху отыскал? – перевел Михайло Глазунов.

– Да-а… Гужонка [83] , кажись, порвалась, – пощелкал языком Ждан Иваныч. – Гужонка, говорю, нарушена, вот и тяги нетути! Я шевелю гнездышком-то, а обороту нетути… Скажи этому немцу: развинтить, мол, надоти, дабы обо всем в них доподлинно дознаться.

Толмач объяснил Джексону, отчего поломка, и тот согласился на детальный осмотр часов.

– Тогда скажи ему, что я домой их возьму, дома и ладить стану, – сказал кузнец.

83

Гужонка – цилиндр на болтах в корпусе часов.

Михайло Глазунов перевел. Англичанин же молчал, едва заметно кивнув. Задумался. Все было тут неожиданно: и мастер, в которого он все еще не верил, и опасность отдать дорогую дарственную вещь в неизвестные дикие руки, и то, наконец, что этот заросший бородой человек ничему не удивился и, подобно лондонскому почтенному джентльмену, с самомнением врача устанавливает диагнозы и строит предположения. Конечно, они, русские, думалось Джексону, добрый народ, но совсем не такой, каким его представляли в Англии. Что же писали о них господа Уиллоби, Ченслер [84] , Дженкинсон [85] , Бэрроу [86] ? Почему же они не встретили такого человека или не могли предусмотреть такого, пусть феноменального, случая? Неужели он, Ричард Джексон, первый, кому выпала удача увидеть русского, который не заслуживает названия пьяницы и дикаря?

84

Ченслер Ричард (?–1556) – английский мореплаватель. В 1553 г. первым прибыл из Англии в Архангельск, был принят в Москве Иваном Грозным. Положил начало торговым отношениям России с Англией.

85

Дженкинсон Энтони (1529–1610) – английский купец и путешественник. Четыре раза бывал в России, выполнял дипломатические поручения. Автор записок о России.

86

Бэрроу Стиффен – английский открыватель новых северных земель в XVI в. В плавании в 1557 г. открыл острова Вайгач, Новая Земля, а также пролив Карские Ворота.

За стенкой было слышно, как помощник повара или сам повар – трудно было разобрать – дает отчет помощнику капитана Корнелиусу Остену о закупленных поутру на пристани продуктах, об израсходованных и оставшихся.

Ждан Иваныч бережно уложил гирьки, маятник, затворил дверцу часов и смиренно отошел к двери.

Толмач сказал Джексону о необходимости ремонта и о порядочности мастера. Он чувствовал, вероятно, что англичанин боится за вещь.

«Если бы знать: что на уме у этого бородача?» – думал Джексон, по-прежнему не доверяя. Поколебавшись, он окончательно решил не рисковать и, чтобы сгладить отказ мастеру, что было неловко, весело сказал толмачу:

– Спросите, не желает ли этот кузнец выпить хорошего вина? Или пива? Или того и другого? Я прикажу – и немедленно принесут…

Ричард Джексон был доволен своей находчивостью, но Ждан Иваныч, полагая, что ему сейчас идти с часами, решительно отказался.

– Не-ет, – отмахнулся он. – Не тот у меня рост, чтобы на буднях вино пити. В моем росте от вина рукотрясье беды творит. Скажи: кланяюсь, мол, в благодаренье, но до свершенья дела пити немочно да и не повелось.

Толмач был на высоте. Он перевел:

– Сэр, мастер отвечает, что он не может принять ваше предложение по трем причинам: солидный возраст, при котором мастерам тонкого дела вино сбивает руку, потому еще, что дело не сделано, и, в-третьих, потому, что пить, да еще в будний день, нехорошо.

Это была еще одна неожиданность. Ричард Джексон подошел к кузнецу. Долго и очень серьезно всматривался в лицо, заросшее бородой, но всматривался теперь с удивлением, а когда молчание стало неудобным, спросил негромко о чем-то.

– Сколько тебе росту, спрашивает, – перевел толмач.

– Росту-то? Не знаю… Седьмой десяток шел, когда Олешка народился, а ему уж у тринадцати годов росту, – ответил Ждан Иваныч.

А когда он заметил, что англичанин недоволен таким ответом, пояснил:

– Часовня, та, где я крестился, за старым Устюгом, там. – Он махнул рукой в сторону Троице-Гледенского монастыря. – Часовня, говорю, та сгорела дотла, и запись моя с той часовней. А когда это было, никто в Устюге не помнит. Никто.

Он склонил голову, тряхнув слегка подпаленной бородой. Покорно опустил тяжелые руки.