Утро под Катовице

Это лишь доказывает, что я голос разума, который как раз и пытается бороться с твоей болезненной зависимостью.

Голос разума, который предлагал мне лезть в петлю!?

Извини, погорячился, больше не буду. Только ты больше не читай этой дряни!

А вот хрен тебе! Такой голос разума мне не нужен!

После этого диалога я с ещё большим рвением взялся за изучение статей из газет и устава, стараясь наиболее интересные места заучить наизусть, от физических нагрузок я тоже не отказывался. Оппонент теперь почти не появлялся, но я чувствовал, что стоит только дать ему волю, как этот гад снова проявится во всей красе.

На двенадцатый день моего санаторного отдыха, Воробьёв меня удивил, приказав идти за ним, что я и выполнил без промедления. Наконец-то в моей судьбе что-то прояснится! Далее он отвел меня в соседнюю комнату, по размеру и отделке сходную с моей, но обставленную под кабинет. За столом сидел незнакомый мне майор госбезопасности — худощавый мужчина лет пятидесяти с интеллигентным лицом в очках. Перед ним на столе лежали листы моего допроса и толстая тетрадь. Увидев меня, он указал на стул напротив себя:

Садитесь, Андрей Иванович, позвольте представиться: майор госбезопасности Соболев Платон Николаевич. У меня есть к Вам есть несколько вопросов.

Эти «несколько вопросов» растянулись на весь день с перерывом на обед. Сначала Соболев интересовался подробностями моей одиссеи, подробно углубляясь в мотивацию. Например: «А зачем было возвращаться для того, чтобы всего один раз выстрелить по преследующему танку?.. Почему не вступили в бой после первого выстрела, а бросились в бегство?.. Как Вам в голову пришла мысль присоединиться к немецкой колонне?.. Почему Вы решили сдаться советской власти?..» — и в том же духе. Слушая мои ответы, он периодически сверялся с протоколом допроса и делал пометки в тетради. После обеда Соколов перешёл к вопросам о моей семье и политических взглядах. Здесь у меня были заранее заготовлены хорошо продуманные ответы, которые, по всей видимости, его полностью удовлетворили.

Под конец беседы дошла очередь и до моих планов:

Ну вот Вы и в СССР, куда так замечательно прибыли, а есть ли у Вас какие-нибудь планы, предположения, как и где будете жить? Чем заниматься?

Если это возможно, я бы хотел устроиться работать на Горьковский автомобильный завод, я ведь люблю технику и хорошо в ней разбираюсь. А в следующем году пошёл бы на вечернее в Автотранспортный техникум. Печально, что этот год потерян для учебы.

Далее мы ещё немного поговорили об автомобилях и тракторах, при этом майор показал себя хорошим знатоком техники, после чего наш разговор закончился.

Следующие два дня мною вновь были проведены в одиночестве, которое нарушал только молчаливый Воробьёв, приносивший поесть и выводивший меня в сортир. И только на третий день после того допроса Соболев вновь вызвал меня к себе.

Ну что ж, — начал он после приветствия, — руководство, наконец, решило, что пора изменить Ваше положение.

Я напрягся, ожидая поскорее услышать долгожданную новость, но Соболев не спешил говорить о самом важном для меня.

Насколько я смог убедиться в время нашей прошлой беседы, Вы прекрасно осознаёте ценность Вашего трофея для советского государства. И это действительно так, мало того, ценность предоставленных Вами документов сопоставима с ценностью танка. Однако была опасность, да и сейчас она остаётся, что немцы могут узнать об этих наших приобретениях, а это серьёзно осложнило бы наши двухсторонние отношения, которые имеют важнейшее значение для безопасности и развития советского государства. Поэтому все то время, что Вы тут отдыхали, мы неустанно работали, отслеживая реакцию немцев на пропажу танка и документов. На сегодняшний момент можно сказать, что если немцы и подозревают, что танк находится у нас, то только на уровне смутных предположений. И наша задача состоит в дальнейшем обеспечении секретности. Я всё это говорю для того, чтобы Вы прониклись важностью сохранения военной тайны, а мы в свою очередь предприняли исчерпывающие меры для засекречивания всего, что связано с данным делом, — сделав паузу в столь убедительном дискурсе, он протянул мне два отпечатанных на машинке листа, — вот, читайте!

Я взял предложенные мне бумаги и погрузился в чтение. Как следовало из первых строк, это была моя новая биография, согласно которой я Ковалев Андрей Иванович (хорошо хоть фамилию не придется в очередной раз менять) родился и рос в Вологде, где закончил семилетку, после которой работал в авторемонтных мастерских, в двадцать лет был призван служить в войска НКВД, там во время службы проявил находчивость и героизм (причем отмечено, что на любые вопросы о подробностях подвига, я должен отвечать: «Военная тайна»), за что был повышен в звании до отделенного командира и награждён орденом Боевого Красного Знамени. По прочтении этих строк у меня перехватило дыхание. Зная из исторических источников о суровых нравах этого времени, я был бы рад, если бы меня просто отпустили восвояси, а тут — целый орден, да ещё какой! Увидев по выражению моего лица, что я прочитал о награде, Соболев продолжил:

Советское государство умеет быть благодарным, вот ещё смотрите! — и протянул мне маленькую книжицу. Взяв которую, я прочитал на обложке: «Сберегательная книжка», пролистав её узнал, что она открыта на моё имя на сумму шестнадцать тысяч двести двенадцать рублей тридцать семь копеек, — книжка открыта в центральной сберкассе Горького, Вы ведь не передумали туда ехать?

Да, да, огромное спасибо! — Честно говоря, я был несколько ошарашен объёмом милостей от советского правительства.

Не стоит благодарить, тем более меня, не я же принимал решение о наградах, я даже не ходатайствовал, тем не менее, полагаю, что вознаграждение соответствует заслугам. Итак, продолжим, — он протянул мне ещё два листа, — Это ходатайство о приеме в Автотранспортный техникум, невзирая на уже начавшийся учебный год, и характеристика с места службы, очень положительная, Вы уж постарайтесь нас не подвести. Далее, — он положил передо мной одну за другой четыре книжицы, — Свидетельство о рождении, аттестат о семилетнем образовании, паспорт и служебная книжка отделенного командира внутренних войск НКВД. Вы должны это все подробно изучить и запомнить. Если будут спрашивать, почему Вы, орденоносец, не являетесь комсомольцем, будете отвечать, что верующий, впрочем, в бумагах всё написано. Тут ведь такое дело, в войска НКВД мы Вас на службу принять можем без проблем, а в комсомол надо по всем правилам поступать. Теперь вот ещё что: награждение будет в Москве двадцать второго октября, там необходимо присутствовать в военной форме, поэтому за оставшееся время Вы должны пройти строевую подготовку, всё таки польские уставы отличается от советских, ну и принять присягу, надеюсь возражений нет?

Да я только за! Это огромная честь для меня! — от таких предложений в подобных ситуациях разумные люди не отказываются.

Ну вот, вроде бы обо все договорились, как вернётесь в комнату отдайте гимнастёрку Воробьёву, он пришьет петлицы.

Да я и сам могу!

Прошу не спорить.

Понятно!

Вот и хорошо, проявление недисциплинированности может вызвать лишнее внимание, а нам этого не надо. Да, вот ещё что, по Вашим личным вещам принято решение Вам не возвращать, так как они слишком привлекают внимание, только вот… — он вытащил из портфеля футляр с жиллеттовским бритвенным набором, — это можете оставить себе. Ну и часы так и остаются у Вас. На этом Вы свободны, сержант Ковалев!

Я встал, взял все свои новые документы, футляр, совсем уж собрался выйти, но остановился, поймав быстро мелькнувшую мысль:

Разрешите ещё вопрос, товарищ майор?

Спрашивай!

А можно мне с книжки сейчас выдать наличными рублей сто — сто пятьдесят, а то у меня, получается, впереди дорога, устраиваться там надо…

Все, — он сделал останавливающий жест рукой, — понял тебя, узнаю, — и сделал запись в своей тетради.

После этого я развернулся через левое плечо и вышел строевым шагом из кабинета. Ведь, хотя я ещё и не принял присягу, но по новым документам я уже три года отслужил. В коридоре я увидел, что Воробьёв сидит на стуле с другой стороны коридора и не делает никаких телодвижений, чтобы меня сопроводить. Не дожидаясь его, я сам вошёл в комнату, сложил документы в тумбочку, снял гимнастёрку и вышел. Похоже, мой статус сменился с подконвойного на привилегированного жильца и это не может не радовать. За дверью, увидев что боец все также сидит на месте, подошёл к вставшему мне навстречу красноармейцу, отдал ему гимнастёрку, и направился в туалет (без конвоя!!!). От ощущения относительной свободы даже дышать как-то легче стало (как мало, оказывается, надо для счастья — достаточно просто иметь возможность свободно ходить в туалет). Вернувшись в комнату, я взялся за зубрежку своей новой биографии. Примерно через час появился Воробьёв, который принёс гимнастёрку, новую шинель с малиновыми петлицами, на каждой из которых было по одному треугольнику и эмблеме в виде скрещенных винтовок и пригласил меня на обед:

Товарищ комот, больше питание Вам носить в комнату не будем, пойдёмте, провожу Вас до столовой.

Я без возражений последовал за бойцом и вскоре в обществе ещё двух десятков бойцов, комотов и старшины уплетал щи с бараниной. Судя по всему, мое питание все эти дни, было обычным рационом служащих здесь энкавэдэшников. Когда я закончил второе, к моему столу подошёл незнакомый мне старшина, уже закончивший обедать и сказал:

Комот Ковалев, в три часа я жду Вас во дворе для занятий строевой подготовкой, — на что я, не вставая, ответил:

Понятно, — и продолжил принимать пищу. До муштры оставалось ещё сорок минут, так что спешить некуда.

Следующие пять дней прошли по однообразному распорядку: до обеда я зубрил свою новую биографию и запоминал содержание других своих документов; а после обеда оттачивал мастерство в строевой подготовке под руководством старшины Захарова, который, видимо получил указание сделать из меня мастера шагистики и усердно гонял по плацу по три часа в день, из которых только минут сорок я занимался в строю вместе с другими бойцами.