Утро снайпера (сборник)

Пакуя чемоданы, Оля вспомнила про завтрашнюю встречу с Бурмистровым:

«Не поеду… Хватит воздух жевать… Баста, Лошадиный Суп».

Проникнув в мягкое тело Европы через тихую Финляндию, они проехали по Швеции, Норвегии, Дании, Исландии, отметились в невкусном, но красивом Лондоне, переплыли Ла-Манш, пересекли вкусную Францию и оказались в чистой Швейцарии.

Оля была совершенно счастлива до самой Женевы. Там ей вдруг стало очень плохо. Вечером они с Алешей сидели в ресторане с видом на озеро и неторопливо поедали громадного, запеченного на гриле лобстера, запивая сочное белоснежное мясо южношвейцарским «Pendant les Murettes». Слегка загоревший за две недели переездов Алеша рассказывал Оле про воровство на отцовской даче в Барвихе:

— Народ просто озверел, не то слово! На минуту калитку не запер — залетают и метут все подряд. Оставил гамак — срезают гамак, оставил белье — тащат белье, оставил лопату — тащат лопату, оставил бочку… что с тобой?

Смертельно побледневшая Оля остекленело уставилась на проткнутый вилкой кусок лобстера. В голове ее словно лопнул тугой белый шар и зазвенела бесконечная пустота. Оля впервые в жизни увидела пищу, которую едят люди. Вид этой пищи был страшен. И что самое страшное — она была тяжела какой-то окончательной смертельной тяжестью. Наливающийся белым свинцом кусок лобстера дышал смертью. В холодном поту Оля приподнялась на одеревеневших руках, и ее вырвало на стол. Ей показалось, что ее рвет могильными камнями. Заплатив за damage 20 франков, Алеша повел ее в отель. По дороге Олю трижды рвало. В отеле ночью ее вывернуло наизнанку, но Алеша побоялся вызывать врача из-за опасности надолго застрять в обстоятельной Женеве.

— Тебе просто что-то попало, зайка, — клал он ей лед к вискам. — Мы ели все пополам. Если это что-то инфекционное — меня бы тоже рвало. Дыши глубже и думай про снег, снег, снег, свежий русский снег.

К утру Оля заснула, в два часа проснулась, тряхнула тяжелой головой, разлепила сухие губы. Тошнота полностью прошла. Захотелось апельсинового сока и тоста с клубничным джемом. Алеша подремывал рядом.

— Пошли есть, слон, — встала она.

— Все о'кэй, зайка? — потянулся он. — Я же говорил — грязь попала. Хотя, откуда в Швейцарии грязь? Тут с тротуара есть можно!

Оля приняла душ, сделала макияж.

«Проблеваться иногда полезно. Морщины разглаживаются».

Внизу в прохладном зале их ждал вечный шведский стол с изобилием фруктов и даров моря. Оля взяла сок, тост, яйцо и киви. Алеша, как всегда, перегрузил свою тарелку салатами, обильно полив дрессингом.

Сели за любимый столик на террасе с папоротником и каллами.

— Сегодня жара спадет, поедем в Шильонский замок, — решил Алеша. — Сколько можно откладывать, зайка?

— Согласна. — Оля жадно выпила стакан сока, шлепнула ложечкой по яйцу, очистила, проткнула, с удовольствием глядя на выступивший желток, посолила, поднесла ложечку с трепещущим желто-белым ко рту и оцепенела: яйцо дышало смертью. Звенящая пустота снова запела в Олиной голове. Она отвела безумные глаза от яйца. Лежащее рядом киви наплывало тяжким замшелым булыжником, поджаренный тост наползал могильной плитой. Оля выпустила ложечку, вцепилась руками в свое лицо.

— Нет…

— Что, опять, зайка? — перестал бодро жевать Алеша.

— Нет, нет, нет…

Оля встала, пошла к лифту. Алеша бросился за ней.

— Может, я беременна? — Лежа на кровати в номере, она гладила свой живот. — Но у меня так никогда не было.

— Ты резко встала, зайка. Лежи. А обед я закажу в номер.

— Не говори мне про обед! — прерывисто задышала она.

— Попей просто соку.

Мини-бара в номере не было, Алеша спустился вниз, вернулся с толстой желтой бутылкой.

Сок потек в стакан. Оля поднесла его ко рту, с трудом сделала глоток. Ей показалась, что она пьет топленое масло. Она поставила тяжеленный стакан на тумбочку.

— Потом.

Но потом она не смогла уже выпить даже сока. Любая мысль о еде вызывала оцепенение и наливала ее тело угрожающей тяжестью, стремительно переходящей в тошноту.

— Это у тебя чисто нервное, — подумал Алеша. — Анорексия на почве быстрой смены впечатлений. У меня есть реланиум. Я его всегда с похмелья пью. Выпей пару. Сразу расслабишься.

Оля приняла две таблетки, полистала «VOGUE» и задремала. Проснувшись в четыре часа, она снова приняла душ, оделась.

— Знаешь что, слон. Я сегодня есть вообще не буду. Поехали в твой замок.

Вечер они провели в Монтрё. Алеша съел сосисок с картофельным салатом и выпил кружку пива. Оля в это время гуляла по набережной. В Женеву вернулись к полночи и завалились спать.

Утром Оля проснулась в семь, тихо привела себя в порядок и, не будя мужа, спустилась вниз: ей сильно хотелось есть. Выйдя из лифта и сказав «morning» официанткам в белых передниках, она взяла большую теплую тарелку, завернутые в салфетку нож с вилкой и двинулась к еде. Но едва она увидела смертельные холмы салатов, рыбы, сыров, ветчины и фруктов, ноги ее подкосились, тарелка выскользнула из рук. Олю вырвало желчью на ковер.

Несмотря на полный порядок со страховкой, Алеша побоялся вызывать местного врача:

«Еще припаяют инфекционку — и в стационар».

Зато он нашел три адреса женевских психиатров.

— Не пойду в дурдом, — оттолкнула Оля руку Алеши с карточкой. — Дай воды.

Алеша подал стакан. Воду она могла пить.

— Когда мы едем в Италию? — спросила она, садясь на кровати и приваливаясь к стене.

— Послезавтра.

— Чего у нас сегодня?

— Валлис. Винный погреб в Ветро.

— Поехали, — решительно встала она.

В винном погребе Сержа Ро было прохладно. Заплесневелые штабеля бутылок под кирпичными сводами, как и в Бургундии, вызвали у Оли чувство надежного покоя. Но пить вино она не смогла. Бокал с рубиновым «Comalin» весил тонну смерти, поворачивался, наплывал, заслоняя все привычно-безопасное; его густой зловещий блеск заставлял Олино сердце замирать.

Зато Алеша в погребе напился так, что Оле пришлось до поезда тащить его на себе.

Ночью в отеле, отдаваясь все еще не протрезвевшему Алеше, Оля смотрела в пегий от огней потолок и пыталась понять, что с ней происходит:

«Может, я просто переутомилась? Или это шок от Запада? Писала же Марина Влади, что Высоцкого в Берлине на Курфюрстендамм вырвало, когда он западное изобилие увидел. И кричал: «Кто же выиграл войну, твою мать?!» Или мы слишком быстро едем… Или это беременность такая странная… Значит, рожу…»

Но через два дня в Риме пришла менструация. И Оле стало совсем плохо. Не евши ничего уже трое суток, она лежала в отеле, дремала и пила воду. Алеша позвонил отцу в Москву, тот связался с российским посольством, и вскоре хмурый русский доктор щупал слабый пульс Оли. Осмотрев ее, он вышел в коридор на переговоры с мужем.

— Может — простое переутомление, а может, и МДП, — неопределенно потер доктор свою толстую переносицу, разговаривая с Алешей в коридоре отеля.

— А как же нам… с экскурсиями? — задумался Алеша, глядя на репродукцию рисунка Леонардо в аляповатой рамке.

— Вот что, коллега. Я вашей супруге вколю седуксена с барбитальчиком. Пусть проспится глубоко. А с утра дадите ей реланиума. Но в Москве обязательно сходите к психиатру.

Оля проспала 14 часов и встала спокойной и отдохнувшей. Алеша дал ей таблетку, она приняла и, не завтракая, отправилась с ним на экскурсию по городу.