Утро Судного Дня

Черты ее лица расплылись, и Грива снова потерял сознание.

Трехглазый был там же, где Грива его оставил. И Артём по-прежнему держал его за руку.

— Помоги мне! — попросил Грива, вглядываясь в это нечеловеческое и вместе с тем почти родное лицо. — Укажи мне путь!

Ничего не происходило. Длинное желтоватое тело плавало в воздухе. А внутри Гривы нарастало чувство: вот-вот, сейчас это произойдет… И — произошло!

Третий глаз на выпуклом лбу существа ожил. Он «проступил» сквозь фиксирующую ленту, как жидкость проступает сквозь ткань. Глаз был синий, как вода горного озера. Или — как линза-концентратор в стволе импульсника. Да, именно так. Как линза. Казалось, за ним, внутри, в глубине, бурлит, умножаясь с каждым мгновением, заряд чудовищной энергии…

— Иди домой, новый человек! — грянуло в мозгу Гривы. — Иди домой — или у тебя не будет дома!

— Но как? — спросил Грива, содрогаясь от той силы, что кипела внутри синевы.

— Отдай всё! — грянул Голос. — Отдай всё до конца!

— Но тогда… меня больше не будет? — прошептал Артём. — Я умру, да?

— Больше чем умрешь, новый человек! — Голос рвал мысли Гривы, обращал их в разноцветные клочья, кружащиеся в ревущем потоке. — Это больше, чем смерть, новый человек! Это — Исход! Иди домой. Домой!

— Да… — чуть шевельнул губами Артём. — Я иду…

Выпустил руку трехглазого и шагнул в бездну.

Уже растворяясь в ничто, Артём успел почувствовать, как чьи-то пальцы сжали его ладонь…

Часть вторая

Глава первая Возвращение

Так бывает, когда без аппарата нырнешь на слишком большую глубину. Где-то наверху — перламутровая пленка поверхности. Тебя несет к ней, ты двигаешь руками и ногами, чтобы добраться до нее быстрее, отработанный воздух (его осталось совсем немного, и он так и горит внутри) рвется наружу. Но ты знаешь: поддаваться рефлексам нельзя. С каждым уходящим пузырьком ты теряешь плавучесть, а желание вдохнуть намного сильнее желания выдохнуть. В какой-то момент ты понимаешь, что можешь и не успеть. Чувства притупляются (остается только одно — дышать!), угол зрения сокращается, теперь в нем — лишь бесконечно далекая бликующая пленка… А потом приходит покой. Ты продолжаешь двигаться, но так медленно, словно каждая секунда — бесконечность. И тебе уже не важно, всплывешь ты или нет… Пузырьки воздуха выскальзывают у тебя изо рта и уходят к солнечной кисее над головой (совсем близко), и ты больше не приближаешься к ней, а через еще одно бесконечное мгновение начнешь удаляться…

…И тут пленка разлетается в клочья, тугая струя ударяет в тебя, бросая вниз, но цепкие крючья манипуляторов вовремя охватывают твое обмякшее тело, вздергивают его вверх, и ты повисаешь над водой — оглушенная рыба в лапе механического «альбатроса». Еще один рывок — и ты у него в брюхе: в реанимационной капсуле спасательной вертушки. Сквозь мерцающую пелену беспамятства до тебя доходит чужая мысль: «Успел…» И в следующий миг вся замороженная боль умирания взрывается у тебя внутри.

Артём Грива

— Артём… Артём Грива… Майор, ты меня слышишь? Если ты меня слышишь, мигни…

Мутная дымка перед глазами. В дымке — что-то желтое… Или розовое… Что-то постороннее — во рту, в горле, в теле… Чужеродное… Металл… Тело скручивает судорога, но результат — новая боль. И понимание — у меня есть руки. Только они не слушаются… Еще одно усилие…

— Проклятье! Держите его, держите! — рявкает злой (и такой знакомый) голос.

Я пытаюсь что-то сказать, но что-то постороннее в горле мешает. Спазм. Желудок сжимается, в горле булькает слизь, ледяной воздух обжигает легкие…

Судорога, новая боль, еще судорога, треск, хруст, пронзительный надрывный вопль сирены, мутная пелена вспыхивает желтым огнем… И рассеивается.

Я — жив. Я сижу на краю кровати. Передо мной — белая стена. Справа панически верещит какая-то механика. Дышать по-прежнему трудно.

Ага, изо рта свисает какая-то трубка. Тяну. Трубка поддается неожиданно легко и оказывается у меня в руке. Она скользкая.

Нога!

Я смотрю на свою голень. Почему-то я знаю, что она должна быть сломана. Открытый перелом. Белая кость, торчащая из рваной раны… Ничего этого нет. Только розовое пятно шрама на загорелой коже.

— Майор Грива! — раздается голос за спиной.

Оборачиваюсь. Слишком резко. Что-то опять опрокидывается. Короткая боль в предплечье…

Я узнаю его не сразу, невысокого крепкого японца в тщательно отутюженной бледно-голубой одежде (Одежде! Как давно я не видел одетых людей!), с радужным значком на груди. На плечах его узенькие серебристые полоски с золотыми значками…

Потом у меня в голове словно вскрывается какой-то шлюз — и я понимаю, что это погоны. Погоны специального координатора Всемирного комитета по выявлению и пресечению несанкционированных научных ислледований, чаще называемого «Аладдин». И человек этот мне очень хорошо знаком. Специальный координатор Хокусай Танимура. Мой непосредственный начальник, давний приятель моего деда, Андрея Алексеевича Гривы. А сам я тоже Грива. Артём Алексеевич.

«Ар Т’ом, — приходит откуда-то изнутри певучая фраза. — Ар Т’ом. Изначальный Свет».

— Позволь, я это сниму, — говорит специальный координатор Хокусай и аккуратно отделяет от моей кожи присоску-рефлексор. На моем запястье — свежая ссадина и выдранный «с мясом» наручник фиксатора с обломками крепежа.

Я поднимаю голову и осознаю картину целиком: больничную палату (в некотором беспорядке), группу людей в белой униформе, опасливо сбившихся у двери, пока специальный координатор высвобождает меня из тенет медицинского оборудования.

Кто-то из «белых» робко предлагает помощь.

Хокусай рявкает:

— Прочь!

«Белый» (с облегчением):

— Да, сэр!

«Английский — не родной, — мгновенно выдает включившийся в мозгу анализатор. — Скорее всего, китаец из Гонконга».

Я свободен. И мир, который меня окружает, перестал быть чем-то вроде хорошо прорисованного мультика. Он стал реальностью.

Специальный координатор выпрямляется.

— Ты как? — спрашивает он.

— Вроде в порядке, — я прислушиваюсь к своим ощущениям. Организму все еще кисло, но существенных повреждений не чувствуется. Нога в порядке. Бок? Во мне сидит невнятное воспоминание о том, что у меня сломано ребро. Я помню хрусткий удар сбоку, потом — черную оскаленную рожу… Я ощупываю бок. Кости целы, боли нет… Есть шрам. Значит, не галлюцинация. Ни хрена не помню. Только какие-то обрывки. Будто сон видел. И забыл.

— Что со мной было? — Мой голос звучит хрипло, но вполне внятно.

— Хороший вопрос, — по-японски произносит Хокусай.

Он делает знак «белым» — и те безропотно покидают палату.

Специальный координатор закрывает дверь. Потом достает из кармана плоскую фиговину, в которой я опознаю мощнейший «экран».

Итак, дальнейший разговор будет сугубо конфиденциальным.

Хокусай смотрит на меня. Эмоций у него на лице не больше, чем у скифской «каменной бабы». Но я чувствую за этой восточной маской настоящее кипение страстей.

— Мне бы тоже хотелось знать, что с тобой было, — произносит он. Мягко, не в императиве. — Ты можешь об этом рассказать?

Я пытаюсь порыться в памяти, восстановить растаявший сон — и сразу обнаруживаю, что это очень трудно. В памяти какие-то обрывки. Отдельные картинки. Какой-то чудовищный зверь с разинутой пастью, бескрайняя равнина, на которой пасутся миллионные стада антилоп, черный человек в уродливой маске… Ни одного связного воспоминания. Словно в моей памяти — здоровенный черный ящик с крохотными дырочками, сквозь которые можно разглядеть какие-то невразумительные фрагменты общей картины. А вот внутрь «ящика» не попасть. Доступ закрыт. Последнее четкое воспоминание: женское лицо, очень красивое и очень несчастное, жуткая боль во всем теле, собственная нога, сломанная (кость торчит из кожи), и страшная всепоглощающая мысль: всё! Конец!

Конец. Больше я не помню ничего.

— Не получается? — сочувственно произносит Хокусай. — Попробую тебе помочь. Год назад мы провели эксперимент…

По мере того, как он рассказывает, я вспоминаю…

Сначала — «ифрит». Официально — феномен спонтанной деструкции. Нечто, порождающее губительные природные катаклизмы: эпидемии, землетрясения, наводнения. Страшный джинн, разбуженный космическими экспериментами НАСА. Механизм — неизвестен. Зато известен «спусковой крючок». Научные исследования. Не все. Только те, которые по каким-то причинам «нравятся» чертову джинну. Полный список предпочтений тоже неизвестен. Среди особых «любимцев» — работы в области генома. И направления, связанные с космической экспансией. Есть мнение, что за «ифритом» стоит некий космический разум. Есть мнение, что «ифрит» — некая спонтанная реакция «первой» природы в ответ на агрессию со стороны природы «второй», созданной человеческой расой. Есть мнение… Впрочем, мнений много — толку от них мало, хотя каждая из великих держав вкладывает немалые средства в исследования феномена.

На планетарном уровне «ифритом» занимается Международный координационный Центр по исследованию проявлений феномена спонтанной деструкции. Изначально его задачей была именно координация общих усилий. А для решения чисто практических задач Центру была придана силовая структура: Всемирный комитет по выявлению и пресечению несанкционированных научных исследований, сформированный на базе ставшего ненужным Антитеррористического комитета. Данная силовая структура получила прозвище «Аладдин» — по аналогии с популярным героем галофильма, управлявшего свирепым ифритом с помощью магического кувшина.

Аналогия не оправдалась. Новому «Аладдину» удалось лишь отчасти снизить активность феномена. Зато уже через три года «Аладдин» превратился в самостоятельную организацию, активно накапливающую информацию и научные технологии и не намеренную делиться этими накоплениями с кем бы то ни было. Международный центр, частью которого был «Аладдин», сам стал придатком собственного подразделения. Не удивительно. У кого сила, тот и командует.

А потом случилась история с «трехглазым пессимистом», пришельцем непонятно откуда, обладавшим «замечательной» способностью вызывать у тех, кто вступал с ним в непосредственный контакт, непреодолимое желание покончить с собой. Единственным исключением из этого правила оказался майор Грива. То есть я. В результате нашего общения с «пессимистом» с собой покончил «пессимист».

— Он мертв, — сказал Хокусай. — Но при этом в теле его не наблюдается никаких признаков разложения. Сначала мы держали его в капсуле, потом — в аргоне, а сейчас он хранится в обычной воздушной среде — и никаких изменений. Хотя в том, что он мертв, у наших ученых нет никаких сомнений.

— Может ли умереть тот, кто не рождался… — пробормотал я.

— Что? — переспросил Хокусай.

— Ничего, это я так, себе. Продолжайте, Танимура-сан, прошу вас.

А «ифрит» тем временем преподнес человечеству новый неприятный сюрприз: феномен немотивированной агрессии. Именно мне принадлежала сомнительная честь обратить внимание общественности на это явление, поскольку я стал объектом этой агрессии. К счастью — только объектом, а не «инфицированным». Страшно представить, что мог бы сотворить человек с моей подготовкой. Но — Бог миловал.

Позже возникла гипотеза о том, что эта новая беда как-то связана с «пессимистом», а еще через некоторое время наш математический гений Колосов просчитал ближайшие перспективы человечества, и перспективы эти оказались очень печальными. Тогда и начал разрабатываться некий проект, безумная помесь аналоговой магии и передовой науки. Итогом его была пирамида, набитая «умным железом». А внутри пирамиды, как положено, — свой мертвец. С тремя глазницами. И я — храбрый парень, которого приправленная суевериями наука должна была забросить в прошлое, на предполагаемую родину «пессимиста», чтобы я поискал там корни «ифрита» и спас от грядущих бедствий нашу славную планету.

Я вспомнил себя, бодрого майора Гриву, в окружении «генералов». Последние напутствия руководителя проекта доктора Праччимо:

Д-р П.: Надеемся на тебя.

Я: Постараюсь оправдать. Не забудьте вытащить меня через год.

Д-р П.: Не забудем. А ты уж постарайся, чтобы это был ты, а не куча старого львиного дерьма. Нас всех это очень огорчит.

Я: Сделаю всё, чтобы не огорчить вас, док. Слово офицера!

Похоже, я все-таки огорчил умного доктора Праччимо. Вернуться-то вернулся, но — с пустым клювиком.

Когда Хокусай закончил свой рассказ, я вспомнил практически всё… До того момента, как меня «выдернуло» из нашего времени. На этом связные воспоминания кончались и начинался… Бред? Какие-то чудовища… Оборотень… Пантера… Или гиена? Белый человек с разбитой головой… Черный человек, выедающий мозг убитого… Кровь… Очень много крови… Я убивал… Меня… Меня тоже убивали… Пытались убить… Фрагменты, фрагменты… И — слепые пятна. Кто-то по-хозяйски распоряжался в моем мозгу. Прятал, закрывал доступ, маскировал спрятанное ошметками воспоминаний. Настоящих или ложных?

Я закрываю глаза. Мой мозг — мое главное оружие. Сейчас оно забито песком, изгажено, не только бесполезно, но и опасно. Его следует разобрать, вычистить, проверить, каких деталей не хватает…

Я открываю глаза.

— Тебе принесут поесть, — говорит Хокусай. — Отдохни, успокойся, постарайся больше не буйствовать, господа медики и так перепуганы.

— Я буйствовал?

Ну-ка, ну-ка… С этого места подробнее…

— У тебя были сломаны нога, рука и два ребра. И вывихнута лодыжка. Только поэтому ты никого не убил. Потом ты впал в кому.

— Сколько это длилось?

— Шесть дней.

— Сколько?!

— Шесть дней, — Хокусай невозмутим.

— И мои переломы…

— Твои переломы срослись через три дня.

— Круто. Новые стимуляторы?

— Нет. Ты сам.

— Как?

Хокусай пожимает плечами. Я чувствую: он что-то недоговаривает. И, кажется, он меня боится… Специальный координатор Хокусай боится меня! Нет, вздор!

Я смотрю на обломки фиксаторов. Их было пять. Четыре на конечности и один поясной. Каждый рассчитан минимум на полтонны. Был рассчитан…

— Я не буду буйствовать. Обещаю.

— Уж постарайся. Газ на тебя не действует, а парализатор… Сам знаешь, это довольно неприятно, и ты еще не совсем здоров.

На этой бодрой ноте мы расстаемся.

Вот такие дела, майор. Лучше не рыпайтесь. Поскольку дезактивировать вас с помощью паралитического газа не удастся, то по вашим нейронам в случае чего долбанут электромагнитным импульсом. А в башке у вас, сами знаете, и так…

Глава вторая Червь-дракон

Отдыхать и набираться сил Артёму не мешали целых два дня.

Собственно, уже на следующее утро Грива почувствовал себя достаточно хорошо и пожелал покинуть палату, но оказалось, что дверь заперта. В распоряжении Артёма были комната размером восемь на двенадцать шагов и санузел примерно втрое меньшей площади, достаточно комфортный, но почему-то без зеркала.

Окон в палате не было, средств связи — тоже. Контейнеры с едой поступали в палату по мини-лифту. Пульт заказа был стандартный, и меню тоже стандартное: несколько модификаций армейского офицерского рациона. Исходя из этого Грива предположил, что находится на одной из аладдиновских баз.

Когда Грива решил испробовать прочность двери, она открылась, и в проеме нарисовался двухметровый темнокожий офицер со знаками различия Отдела внутренних операций и очень вежливо предупредил Гриву, что имеет приказ любыми средствами воспрепятствовать желанию пациента покинуть отведенную ему, пациенту, палату. А учитывая, что пациент — тоже офицер, причем из лучшего силового подразделения «Аладдина», то меры по его удержанию приняты очень серьезные. Так что лучше бы пациенту даже не пробовать.

Грива спорить не стал. На темнокожем офицере была «броня» четвертого уровня. Ни один нормальный человек не станет таскать на себе это «сокровище» без серьезного повода. А поскольку другой причины, кроме выполнения вышеназванного приказа, у офицера не имелось, можно было не сомневаться: Артёма действительно не выпустят из палаты.

— Ладно, — буркнул Грива. — Я не буду убегать. Только не ешь меня, большой черный человек. Моя печень совсем не вкусная.

Пришлась ли офицеру по вкусу эта шутка, Грива не разглядел. Затемненное забрало шлема скрадывало выражение лица.

Здоровяк вышел, а Грива остался. Он решил пока больше ничего не предпринимать. Дождаться появления Хокусая и высказать ему все, что думает.

Однако раньше специального координатора Хокусая Танимуры Гриву посетили другие гости. Важные гости.

Оба гостя были китайцами. У одного — смутно знакомая физиономия. У второго — очень хорошо знакомая. Доктор Сяо Сянь. Руководитель проекта и крупная шишка из Верховного Совета Международного координационного Центра по исследованию проявлений феномена спонтанной деструкции, «боевым» органом которого и является «Аладдин». Хотя это еще вопрос — кто чьим органом является. Если судить по реальным возможностям и политическому весу, это Центр был придатком всемогущего Комитета по выявлению и пресечению несанционированных научных исследований. Но и в Комитете доктор Сяо Сянь был среди самых важных шишек.

Грива посмотрел на круглое, похожее на печеное яблоко, весьма оживленное личико китайца и вспомнил, что лет десять назад Сяо Сяню имплантировали некие хитрые клетки, которые не дадут ему постареть. Так что, если на доктора не упадет кирпич, он еще долго будет бодрячком.

С Гривой тоже попытались проделать эту безумно дорогую операцию, после которой человек не только «забывал» о старости, но и приобретал целый ряд ценных качеств. Однако организм майора Гривы щедрости Комитета не оценил и едва не дал дуба. Хитрые клетки не прижились. Могучий иммунитет и замечательную невосприимчивость к ядам Грива, тем не менее, обрел.

Сяо Сянь. Один из величайших умов нашей славной человеческой науки, которой в последние несколько десятилетий основательно подрезали крылышки, потому что за удовлетворение естественного человеческого любопытства ученых (со всеми вытекающими из этого любопытства положительными результатами для человечества в целом) оскорбленное или обиженное Нечто, названное феноменом спонтанной деструкции, а короче — «ифритом», принялось кромсать и плющить замечательное двуногое сообщество производителей и потребителей, живущее на поверхности планеты Земля.

Сяо Сянь всегда относился к Гриве неплохо, поэтому Артём решил быть вежливым. Тем более что доктор Сянь обладал достаточным весом, чтобы прекратить нелепый «домашний арест».

Экипированные в «броню» охранники принесли гостям удобные кресла. Гриве пришлось сидеть на больничной койке. Ну и ладно. Артём уселся на кровать по-турецки и почувствовал себя вполне комфортно.

Говорили по-английски, поскольку китайского Грива не знал.

Своего спутника Сяо Сянь представил как известного специалиста-психопатолога доктора Лю.

Сяо Сяню уже сообщили, что Грива ничего не помнит. И беседа эта выглядела так, словно доктор верит в амнезию Гривы и хочет помочь ему восстановить воспоминания. А вот второй китаец вел себя совершенно иначе. Судя по всему, он был уверен, что Артём все прекрасно помнит, но скрывает это. Допрос он вел блестяще. Мягко и в то же время очень напористо. Глаза этого человека скрывали темные очки, но от него все равно исходило ощущение враждебной и абсолютно уверенной в себе силы. В других условиях Грива с удовольствием поиграл бы с ним в «кошки-мышки». Но сейчас ему не было необходимости играть. Он ведь действительно ничего не помнил.