Увидеть море

Деревянный вагончик тронулся и, уныло поскрипывая, пополз вверх. Медленно проплывали мимо пышные зелёные кроны кокосовых пальм, ветерок приятно обдувал разгоряченные щёки, где-то оживленно чирикали тропические птицы.

– Чот фигня какая-то, — оживился брат.

– Ага, колесо обозрения типа, — облегченно согласился я и слегка расслабил хватку одной из рук на поручне.

Мы забрались уже на высоту шестидесяти метров, и вид отсюда открывался потрясающий. Даунтаун Тампы возвышался среди моря жилых районов, как могучий айсберг. Чуть левее виднелся огромный стадион Реймонд Джеймс, а справа поблескивала узкая полоса залива. «А ведь и правда — отличная вещь эти горки!» — мелькнула было у меня мысль, как со стороны переднего вагончика раздался дикий женский визг.

Замерев на секунду на краю пропасти, поезд начал медленно кренится вниз.

– Мама! — внятно сообщил собравшимся Дима. Я рухнул в бездну молча, сверкнув на прощанье круглыми, как у филина глазами.

Причиной молчанию была не смелость, каждая моя клетка вопила от ужаса. Однако изо рта раздавался лишь тихий сип. Все внутренности одним большим комом сбились к горлу и болтались там, не давая ни звуку вырваться наружу.

Пару раз тележка замедляла ход, и я приоткрывал веки с отчаянной надеждой, что пытка окончена. Увы. Я видел перед собой ещё более страшную пропасть, в которую мы тут же неслись вопящей на разные голоса толпой. Последнее самое ужасное падение, и все закончилось также внезапно, как и началось.

Пища от восторга и пережитого волнения, американские дети и женщины, пошатываясь посыпались на твердую почву. Тележка быстро пустела, и лишь на заднем сиденьи всё еще белели два причудливо скомкавшихся силуэта. Издалека можно было предположить, что якорь небольшого тралера поднял на палубу двух осьминогов, намотавшихся на винты двигателя.

– Кажись всё, — неожиданно бодрым голосом произнёс Дима. Разогнув конечности, мы неуверенно проследовали к выходу под укоризненным взглядом сотрудника парка развлечений. Ему не нравился погнутый подлокотник.

– Не мы, — с трудом ворочая языком произнес я, покачал головой и развел руки в стороны. Внутреннюю часть левого бицепса пересекала длинная багрово-черная отметина.

* * *

Сдержанно прислонившись к вольеру с тиграми, мы с Димой любовались кустом жимолости.

– Смотри, что я у себя на стекле под дворником нашёл, — хитро подмигнул мне подошедший Миша. На его мозолимтой лопате лежала смятая желтая страница из карманного ежедневника. Аккуратным женским подчерком на ней было написано: «Миша, пригласи меня в кино. Ассоль».

– А что это вы, ребята, такие скучные, — участливо поинтересовался он, заметив легкую неестественность наших поз. — Пошли бы на горке прокатились-развеялись что ли…

Наши кадыки судорожно дернулись в синхронном позыве, а затуманенные взгляды вернулись к кусту. Куст был красив.

Эпизод 29: Айсберг для Титаника

Лязгая стальными звеньями, словно зубами, длинная металлическая лента конвейера проползает мимо и скрывается в грохочущем чреве штамповочной машины. Тело работает на автомате: поворот, наклон, поднять, опустить, поставить, поправить. Ноги уже гудят, и спина затекла, а на часах только пять часов вечера и до конца смены ещё шесть часов.

Я работал семь дней в неделю с семи утра до одиннадцати вечера. Двадцать минут на дорогу домой. Ужин. Шесть часов сна. Завтрак. Дорога на фабрику и снова: поворот, наклон, поднять, опустить, поставить, поправить.

Какая ирония судьбы! И я ещё ужасался жизни электриков из бригады моего отца с их восемью часами в день и пятью днями в неделю. Я мечтал о свободе, творчестве и общении с интересными людьми, а закончил у конвейера на фабрике по производству мороженного. Впрочем интересных людей здесь хоть отбавляй.

– Эй, Пол, говорят, там у вас в Москве террористы захватили целый театр с людьми! — обращается ко мне Нестор, широкоплечий пуэрториканец с внешностью кинозвезды и пятью разводами за спиной. — А куда же смотрит мафия? Я слышал, что русская мафия — самая сильная.

– Хе-хе, кузен, — острый на язык, худощавый мулат Зак никакой Нестору не кузен, но здесь принято называть друг друга «кузен», «дог», «нигер», «бро», — … террористы — это та же армия с пушками и гранатами, а любая мафия знает, что граната — это болючая сучка!

Я управляю машиной. Это значит, что кроме укладывания чашечек с «Уаппер-даппером» мне приходится обновлять стопки упаковочных коробок в штамповке и исправлять чужие промахи.

На крайнем углу конвейера застенчиво косячит алкоголик Джо. Несмотря на то, что в цеху минус десять, он постоянно прикладывается к литровому бумажному стаканчику с фантой. Кроме фанты в стаканчике плещется большая порция Джим Бима и поэтому чашечки с мороженным с его стороны уложены кривее, чем обычно.

Пятидесятилетний Джо вызывает у меня жалость, и обычно я сквозь пальцы смотрю на его халтуру. Однако сегодня другое дело. Температура разъедает изнутри с самого утра, и каждая клетка тела наполнена раздражением.

– Кто отстал, Джо? КТО ОТСТАЛ?!! — дурным голосом вскрикиваю я, тряся головой.

– КТО ОТСТАЛ?!! — встрепенувшись, визжит Нестор, подпрыгивая, как раненный бабуин. Левой рукой он начинает молотить по грохочущему стальному листу обшивки конвейерного корпуса, правую ногу закинул на конвейер. — Джо!!! КТО ОТСТАЛ?!!

– КТО! КТО! КТО! КТО! КТО! — вопит через секунду весь цех. Вверх летят картонные коробки и чашечки с мороженным. Кто-то свистит, сунув в рот два пальца, кто-то бегает вокруг конвейера, кто-то показывает задницу соседнему цеху. Так мы развлекаемся.

Шестнадцать часов в одной позе — верный способ сойти с ума, поэтому любой повод используется для того, чтобы подурачиться и хоть чуть-чуть стряхнуть с себя этот мучительный монотонный ритм — поворот, наклон, поднять, опустить, поставить, поправить.

За два месяца безработной праздности накопления нашей семьи ощутимо подтаяли. Мы собирали деньги третий год, но все ещё были слишком далеки от своей мечты — покупки московской квартиры — места, где мы, наконец, могли бы начать жить набело, завести детей, пустить корни.

Ощущение вечного отпуска у моря было обманчивым. Годы проходили, но в нашей жизни ничего не менялось. Вокруг все также зеленели пальмы, ярко светило солнце, и алел потрясающими закатами один из самых красивых уголков на земле. Мы всего этого уже не видели.

Так житель Милана годами пробегает мимо какого-нибудь средневекового собора на работу и с работы и не видит ни ажурных витражей, ни искусных барельефов, ни толпы разинувших от восхищения рот туристов. Даже самое яркое переживание, повторенное много раз, теряет силу и новизну.