Уютная душа

Он взял у Миллера сигарету, затянулся и посуровел:

— Выяснилось, что никто ив вас не знает своих специальностей по гражданской обороне. А если бы, не дай Бог… Что бы мы делали после газовой атаки или пожара?

— Но существуют специализированные центры, — сказал Миллер. — Токсикология есть в Институте скорой помощи, в Военно-медицинской академии, еще в паре больниц. И ожоговых центров несколько. Туда пусть и везут.

— Избаловались вы, ребятки. А если на соседней улице трагедия случится, да еще в час пик, когда по всему городу пробки? Пока до Купчино довезут, только патологоанатом будет нужен. Время такое, что мы должны быть готовы ко всему.

Пообещав исправиться и овладеть искусством лечения ожогов, Миллер отправился в операционные, хотя Криворучко настойчиво приглашал его навестить начатую бутылку коньяка.

— Хочу посмотреть, как они там расконсервировали запасной блок, — объяснил Дмитрий Дмитриевич.

В оперблоке все выглядело непривычно. Широкий коридор оказался заставлен аппаратами ИВЛ, сломанными операционными столами, передвижными лампами и прочим барахлом, вытащенным из резервной операционной.

Теперь предстояло все поставить на место, и старшая сестра Ирина Анатольевна последними словами ругала Криворучко, который не разобрался в ситуации и заставил женщин заниматься тяжелой и бессмысленной работой.

— Классическая ситуация: не спеши выполнять приказ начальства, его могут и отменить, — засмеялся Миллер. — Зато нам закрыли прием до десяти вечера.

— Радость-то какая! — фыркнула старшая сестра. — Сейчас бездельем маяться, чтобы потом всю ночь ишачить! — И, показывая пример подчиненным, она налегла плечом на наркозный аппарат.

По стандарту, все медицинское оборудование оснащено колесиками и является передвижным. Но у этих древних приборов колесики давно проржавели, а кое-где и отвалились, так что транспортировка действительно была трудным делом. Оборудование отчаянно скрипело, оставляло на плитке пола глубокие царапины и норовило рухнуть на грузчиков поневоле.

Миллер вызвался помогать. Держась как можно непринужденнее, он пристроился в пару к Тане.

«Она совсем мне не нравится, — думал профессор, при каждом мимолетном прикосновении к ней ощущая волнение плоти, — то есть абсолютно не в моем вкусе. Хороший работник и приятный человек, но не секс-бомба».

Они взялись за операционный стол. Пытаясь сдвинуть с места этого мастодонта русской хирургии, Миллер смотрел, как на другом конце стола Таня морщится от напряжения, и голова его кружилась от желания…

«Поведу ее к себе, — решил он, — и будь что будет!»

Но пока он собирался с духом, переодевался, курил, Таня ушла домой. Миллер даже не успел попрощаться с ней перед ее курсами.

Глава 3

Оказывается, он был влюблен!

Клиника без Тани казалась ему пустыней, и Миллер, как подросток, считал дни до ее возвращения.

«Дело даже не в том, что она удивительно добрая и самоотверженная девушка, — думал он. — Мне хочется стать таким же, как она, хочется вновь полюбить мир. Рядом с ней мне удастся это сделать. Она потихоньку, исподволь, по капельке напитывает меня любовью к людям, как человека после долгого голодания начинают осторожно кормить — сначала по ложечке, потом еще и еще… Лишь бы ей было со мной хорошо».

Миллер намывал свои комнаты в коммуналке, стелил на кровать новое белье и ходил в магазин за хорошим кофе и шоколадом.

Первая часть воскресенья прошла за хозяйственными хлопотами. Вечером профессор начал размышлять, можно ли позвонить Тане на мобильный и пригласить ее в гости, или это неудобно.

«Она может обидеться, — думал он, понимая, что на самом деле боится сам. — Ведь по телефону всего не объяснишь. Вдруг она решит, что я просто хочу развлечься? Она ведь не знает, что я ее люблю. Говорят, что женщины всегда это чувствуют, но я очень сдержанный человек! Лучше завтра. Предложу ей отпраздновать окончание курсов. Черт с ним, сразу сделаю предложение. Женюсь! Какие могут быть игрушки?»

Миллер нервно похохатывал и боялся, что не дождется завтрашнего дня.

Утром он провел конференцию, сделал обход и отправился в оперблок. Тани нигде не было, и ему пришлось притворяться, что он пришел взглянуть на график операций.

«Может быть, она не вернулась с курсов? Она сказала, что обеспечила меня инструментами до конца недели, но ведь она не говорила, что выйдет на работу именно в понедельник. Значит, у меня есть легальный повод ей позвонить, узнать, когда она собирается на службу. Вот сейчас покурю и позвоню. Из своего кабинета, где нет любопытных ушей».

Он вышел на площадку черной лестницы. Серые бетонные ступени, перила из железных пластин, кое-где оторванных и торчащих в пролет железными щупальцами. На стенах с осыпающейся грязно-розовой краской — воззвания сексуального и политического толка. Угол возле помойного ведра в изобилии испещрен следами тушения сигарет. Миллеру стало противно, и он поднялся на один пролет. Там обнаружилась такая же картина. Тяжело вздохнув, он закурил.

Внизу хлопнула дверь, и послышались женские голоса — сестры вышли на перекур.

— Ну, Тань, как тебе с фашистом работается? — донеслось оттуда.

Миллер навострил уши. Подслушивать, конечно, нехорошо, но он же не знал, что они сюда придут! Чистая случайность. А после того как его назвали фашистом, обнаруживать себя просто неудобно, это сконфузит невоздержанную на язык сестру.

— Нормально. И почему вы все так его не любите? Странно даже.

В ответ раздался дружный смех.

— Знаешь, с тобой он стал как-то добрее. — Миллер узнал голос старшей сестры Ирины Анатольевны. — И не только к тебе, но и к нам, грешным. Разве мы могли представить, что он будет помогать нам таскать этот чертов хлам?

— Это уж точно, — подтвердила другая сестра, Дмитрий Дмитриевич не узнал ее по голосу. — Попроси мы его раньше, смерил бы нас уничтожающим взглядом и сказал: «Хорошо, я еще и инструменты за вас помою. А вы не окажете ли мне ответную любезность — не прооперируете ли аневризму сонной артерии?»

Миллер чуть не поперхнулся дымом. Именно так он бы и сказал, слово в слово.

— Не знаю, что это на него вдруг нашло, — продолжала неузнанная сестра. — Но боюсь, когда у него припадок доброты закончится, мы все огребем по полной. Уж он-то найдет способ наверстать свое, фашист недобитый.

— Девочки, а за что вы его фашистом зовете? — Голос Тани он не перепутал бы ни с чьим.

— Такой и есть! Вредный злобный гад. Конечно, ты ему угождаешь, и у него пока нет повода тебя гнобить. Но вообще не обольщайся, он ненавидит тебя так же, как все остальное человечество.

Миллер и не предполагал, что у Ирины Анатольевны, которую он уважал и ценил, сложилось такое нелестное мнение о его персоне!

— Нет, фашистом я бы его не назвала, — задумчиво протянула Таня. — И сдается мне, он совсем не злой. Просто бесстрастный и холодный человек. Так что если уж выбирать ему прозвище, то я бы предложила «мессир».