Ужас в музее

— Я должен был уничтожить ее… она была дьяволом-воплощением и верховной жрицей вселенского зла… адским отродьем… Марш знал и пытался предостеречь меня. Бедный Фрэнк… я не убивал его, хотя поначалу хотел убить. Но потом до меня дошло. Я спустился вниз и убил ее… а потом проклятые волосы… — Дэнис задохнулся, немного помолчал и продолжил: — Ты ничего не знал… Ее письма стали какими-то странными, и я понял, что она влюбилась в Марша. Потом она вообще перестала писать. Марш в своих письмах ни словом не упоминал о ней… Я почуял неладное и решил вернуться, чтобы все выяснить. Тебе говорить не стал — они бы по твоему виду обо всем догадались. Хотел застигнуть их врасплох. Приехал на такси сегодня около полудня и отослал прочь всех домашних слуг… полевых рабочих не стал трогать, они бы все равно ничего не услышали в своих хижинах. Маккейба отправил в Кейп-Жирардо за покупками и велел не возвращаться до завтра. А неграм дал старую машину, чтобы Мери отвезла всех в Бенд-Виллидж на выходной, — сказал, что мы все уезжаем на целый день и они нам не понадобятся. Посоветовал остаться на ночь у кузена дядюшки Сципа — хозяина пансиона для негров.

Речь Дэниса становилась все бессвязнее, и я отчаянно напрягал слух, силясь разобрать каждое слово. Мне снова почудился истошный вой вдалеке, но в данный момент он мало интересовал меня.

— Увидел, что ты спишь в гостиной, и постарался не разбудить тебя. Потихоньку поднялся наверх, чтобы застать Марша с… этой женщиной!

Дэнис содрогнулся всем телом, когда упомянул о Марселине, не назвав ее по имени. Глаза у него расширились при очередном взрыве далекого плача, который теперь казался мне страшно знакомым.

— В спальне ее не оказалось, и я поднялся в мансарду. За закрытой дверью студии слышались голоса, и я ворвался без стука. Она там позировала — голая, но окутанная мантией своих чертовых волос — и усиленно строила глазки Маршу. Мольберт стоял обратной стороной к двери… я не увидел картины. Оба они оторопели при виде меня, и Марш выронил кисть. Я кипел яростью и велел Маршу показать мне портрет, но он быстро овладел собой и сказал, что работа еще не вполне закончена — мол, я смогу увидеть картину через пару дней… онаее тоже еще не видела. Но меня это не устроило. Я подошел, и Марш проворно накинул на холст бархатную ткань. Казалось, он готов драться со мной, только бы не подпустить к портрету, но тут эта… эта… она подошла и поддержала меня. Сказала, что мы должны взглянуть на картину. Фрэнк пришел в бешенство и ударил меня, когда я попытался сорвать ткань с мольберта. Я нанес ответный удар, и он рухнул на пол без чувств. Потом я сам едва не лишился чувств, услышав дикий вопль этой… этого существа. Она сама сдернула ткань с холста и увидела, чт о на нем изображено. Я резко обернулся и увидел, как она сломя голову вылетает из студии… А потом я увидел картину.

Тут в глазах мальчика снова полыхнуло безумие, и на мгновение мне показалось, будто он собирается броситься на меня с мачете. Однако спустя несколько секунд он немного успокоился.

— О господи… какой кошмар! Не вздумай смотреть на нее! Сожги холст вместе с тканью, наброшенной на него, и выброси пепел в реку! Марш знал — и пытался предостеречь меня. Он знал, кто она такая… знал, что представляет собой на самом деле эта женщина… эта кровожадная пантера, или горгона, или ламия, [78] или кто там еще. Он намекал на это с первого дня нашего с ней знакомства в его парижской студии, но такое не выразить словами. Когда мне нашептывали про нее разные ужасы, я думал, что все просто несправедливы к ней… она загипнотизировала меня до такой степени, что я не верил очевидному. Но этот портрет обнажил всю ее сокровенную природу — всю ее чудовищную сущность! Бог мой, Фрэнк поистине гениальный художник! Эта картина — величайшее произведение искусства, созданное человеком после Рембрандта! Сжечь ее — преступление, но гораздо тяжелейшим преступлением было бы сохранить ее, как было бы непростительным грехом оставить в живых проклятую дьяволицу. При первом же взгляде на портрет я понял, кто она такая и какое отношение имеет к ужасной тайне, дошедшей до нас со времен Ктулху и Древнейших, — тайне, которая едва не канула в забвение вместе с утонувшей Атлантидой, но все же чудом сохранилась в секретных традициях, аллегорических мифах и нечестивых обрядах, творимых в глухие ночные часы. Ибо эта женщи… это существо было настоящим — никакого обмана, к несчастью. То была древняя чудовищная тень, о которой не смели ни единым словом обмолвиться философы былых времен и которая косвенно упомянута в «Некрономиконе» и воплощена в каменных колоссах острова Пасхи. Она думала, мы не разгадаем ее сущности — рассчитывала держать нас в заблуждении, покуда мы не продадим свои бессмертные души. И она почти добилась своего — меня бы она точно заполучила в конце концов. Она просто… выжидала удобного момента. Но Фрэнк… старина Фрэнк оказался ей не по зубам. Он знал, что она собой представляет, и изобразил ее на холсте в истинном виде.Неудивительно, что она завизжала и бросилась прочь, едва увидела портрет. Картина не вполне закончена, но, видит бог, явленного на холсте вполне достаточно.

78

Ламия— в греческой мифологии кровожадное чудовище, дочь Посейдона и Либии, по ночам пожиравшая детей и высасывавшая кровь у мужчин. В средневековых поверьях ламия предстает в виде огромной змеи с головой и грудью женщины.

Тогда я понял, что должен убить дьяволицу — уничтожить ее и все, что с ней связано. Эта зараза пагубна для здорового человеческого духа. Я рассказываю не все, но худшего ты не узнаешь, коли сожжешь полотно, не взглянув на него. Я снял со стены мачете и спустился к ней в комнату. Фрэнк по-прежнему лежал на полу без сознания. Однако он дышал, и я возблагодарил небо за то, что не убил друга.

Когда я вошел, она заплетала в косу свои проклятые волосы перед зеркалом. Она набросилась на меня, точно разъяренный дикий зверь, и принялась вопить о своей ненависти к Маршу. Тот факт, что она была влюблена в него (а я знал, что она влюблена), только ухудшал дело. С минуту я не мог пошевелиться, она практически загипнотизировала меня. Потом я вспомнил картину, и наваждение рассеялось. Она поняла по моим глазам, что я освободился от чар, и тогда же заметила мачете в моей руке. Она вперилась в меня по-звериному злобным взглядом, какого мне не доводилось видеть ни разу в жизни, и прыгнула вперед, выпустив когти на манер пантеры, но я оказался проворнее. Один взмах мачете — и все было кончено.

Дэнис снова умолк, и я увидел струйки пота, стекающие у него со лба и ползущие по измазанному кровью лицу. Однако через несколько мгновений он продолжил:

— Я сказал «все было кончено», но — господи! — самое страшное только начиналось! Я чувствовал себя победителем, сокрушившим полчища Сатаны, и поставил ногу на спину убитой твари. И вдруг я увидел, что богомерзкая коса жестких черных волос зашевелилась и стала извиваться сама по себе.Мне следовало догадаться раньше. Все это описано в древних легендах. Проклятые волосы жили собственной жизнью, которая не пресеклась со смертью чудовищного существа. Я понял, что должен сжечь их, и принялся орудовать мачете. Дело оказалось чертовски трудным — все равно что рубить и резать железную проволоку. И толстая длинная коса самым отвратительным образом корчилась и билась в моей руке, пытаясь вырваться. Когда я откромсал или выдрал с корнем последнюю прядь, со стороны реки донесся леденящий душу вой. Ты знаешь, о чем я: он так и продолжается до сих пор, лишь изредка ненадолго стихая. Я понятия не имею, что там за вой такой, но он наверняка прямо связан с этим кошмаром. Когда он раздался в первый раз, я здорово испугался и от страха выронил из рук отрезанную косу. Но в следующий миг я испугался еще сильнее, ибо мерзкая коса вдруг набросилась на меня и принялась яростно хлестать, молотить одним своим концом, скрутившимся в гротескное подобие головы. Я рубанул по ней мачете, и она отступила. Переведя дыхание, я увидел, что чудовищная коса ползет по полу, точно огромная черная змея. Несколько секунд я неподвижно стоял на месте, парализованный ужасом, но когда она скрылась из виду, я кое-как справился с собой и шаткой поступью двинулся за ней. Я шел по широкому кровавому следу, который привел меня в мансарду, — и будь я проклят, если не видел через открытую дверь студии, как кошмарная живая коса бросается на несчастного, все еще полуоглушенного Марша, словно разъяренная гремучка, и обвивается вокруг него кольцами, как питон. Бедняга только-только начал приходить в себя, но омерзительная змееподобная тварь добралась до него прежде, чем он успел подняться на ноги. Я знал, что вся ненависть той женщины передалась ей, но у меня не хватало сил оторвать ее от Марша. Я старался, но все без толку. Я даже не мог воспользоваться мачете — примись я орудовать ножом, я бы изрубил Фрэнка на куски. Я видел, как чудовищные кольца сжимаются все плотнее… слышал тошнотворный хруст костей… и все это время откуда-то с полей доносился ужасный вой.

Вот и все. Я набросил на холст бархатную ткань и надеюсь, никто под нее не заглянет. Картину надо сжечь. Я не смог оторвать от бедного Фрэнка змееподобную косу, обвившуюся вокруг него тесными кольцами, — она намертво пристала к телу и, похоже, утратила двигательную способность. Такое впечатление, будто она питает своего рода извращенную любовь к мужчине, которого убила… липнет к нему, крепко обнимает и не отпускает. Тебе придется сжечь несчастного Фрэнка вместе с ней, но только, бога ради, сожги ее дотла. И портрет тоже. Во благо всего человечества они должны быть уничтожены.

Возможно, Дэнис сказал бы больше, но нас прервал скорбный вой, снова долетевший откуда-то издалека. Впервые за все время мы поняли происхождение сих леденящих кровь звуков, ибо переменившийся на западный ветер наконец донес до нас членораздельные слова. Нам давно следовало догадаться, поскольку мы и раньше нередко слышали подобные завывания. То древняя сморщенная Софонизба — зулусская ведьма, пресмыкавшаяся перед Марселиной, — голосила в своей хижине, воплями своими венчая свершившуюся кровавую трагедию. Мы с Дэнисом оба разобрали отдельные фразы и ясно поняли, что некие сокровенные первобытные узы связывали эту колдунью-дикарку с другой наследницей древних тайн, недавно убитой. Судя по всему, чернокожая старуха знала толк в первозданных демонических культах.

— Йа! Йа! Шуб-Ниггурат! Йа-Р'льех! Н'гаги н'булу бвана н'лоло!Йа, йо, бедный мисси Танит, бедный мисси Исид! Могучий Клулу, выходи из вода и забери свой дитя — она умереть! Она умереть! У волосы больше нет хозяйка! Могучий Клулу! Старый Софи, она знать! Старый Софи, она иметь черный камень из Большого Зимбабве в древний Африка! Старый Софи, она плясать при луна вокруг камень-крокодил, пока Н'бангус не поймать ее и не продать люди на корабль! Больше нет Танит! Больше нет Исид! Больше нет великий колдунья, чтобы поддержать огонь в большой каменный очаг! Йа, йо! Н'гаги н'булу бвана н'лото!Шуб-Ниггурат! Она умереть! Старый Софи знать!

Причитания продолжались, но я уже перестал обращать на них внимание. По лицу моего мальчика я понял, что слова Софонизбы напомнили ему о чем-то ужасном, и он стиснул мачете в руке с видом, не сулившим ничего хорошего. Я понимал, что он в отчаянии, и бросился вперед с намерением разоружить его, пока он не сотворил еще чего-нибудь.

Но я опоздал. Старик с больной спиной мало на что способен. Последовала короткая яростная схватка, но уже через несколько секунд Дэнис покончил с собой. Подозреваю, он хотел убить и меня тоже. Перед самой смертью он, задыхаясь, пробормотал что-то о необходимости уничтожить все, что связано с Марселиной любыми узами — будь то кровными или брачными.

V

До сих пор не понимаю, почему я не сошел с ума в тот же миг — или в последовавшие за ним минуты и часы. Передо мной лежало мертвое тело моего мальчика — единственного на свете человека, дорогого моему сердцу, — а в десяти футах от него, рядом с накрытым тканью мольбертом, лежало тело его лучшего друга, туго обвитое кошмарными черными кольцами. В комнате этажом ниже находился оскальпированный труп женщины-монстра, относительно которой я был готов поверить чему угодно. В своем оглушенном состоянии я никак не мог оценить степень правдоподобности истории про волосы — но в любом случае, скорбных завываний, доносившихся из хижины тетушки Софи, в данный момент оказалось бы вполне достаточно, чтобы рассеять все сомнения на сей счет.