Ужас. Вдова Далила

Отчего же тогда в старинных загородных домах вещи имеют веселый и приветливый вид? Не оттого ли, что соприкосновение с людьми подарило им какую-то таинственную жизнь, которая мало-помалу слабеет и угасает, когда угасают их хозяева? Их пленительный аромат исчезает, их своеобразие умирает. Вещи подобны людям: их память недолговечна. Так и эта комната, где было совершено убийство, пустая, зловещая, мертвая, всего лишь за несколько часов забыла своего хозяина!

— Как холодно здесь, — проговорил пристав.

Он начал медленно прохаживаться, осматривая стены, мебель, все уголки, где притаилась тень. Остановился на минуту возле умывальника, повертел в пальцах линейку, лежавшую на столе, посмотрел на опрокинутые часы, показывавшие двенадцать часов тридцать пять минут.

Нет ничего более страшного, более загадочного, чем часы. Эта машина, сделанная человеческими руками и показывающая время, управляет нашей жизнью. Все тем же ровным шагом продвигаясь к таинственному будущему, она кажется шпионом, приставленным к нам судьбой.

Когда остановились эти часы? Днем или ночью? В полдень с его ярким светом? Или в мрачную и немую полночь? Случайно ли они остановились или же в минуту, предшествовавшую убийству?

— Нужно позвать сюда опытного часовщика, — произнес пристав. — Он, может быть, объяснит нам, почему эти часы остановились. Интересно было бы узнать, не падение ли стало этому причиной.

— Посмотрите, — сказал один из инспекторов, поднимая несколько клочков разорванной бумаги. — Вот что мне кажется странным… Мы этого в первый раз не заметили…

Пристав взял все три обрывка и прочитал:

«Monsieur

22

E. V.

'esi

ue de».

Он пожал плечами:

— Ерунда… это не имеет ни малейшего значения… Что нам дадут несколько слогов?.. Бросьте…

— Как знать?.. А что, если удастся найти недостающие звенья?.. Мне кажется, что это обрывки конверта. Разместив их по порядку, мы получим нечто вроде адреса. «Monsieur-22-ue de-E. V.» Остается: «'esi». Это часть названия либо улицы, либо, может быть, имени адресата. Во всяком случае мы можем быть уверены, что этот господин живет в доме номер двадцать два на улице «de…» Это уже облегчает розыски…

— Ценные сведения, — смеясь, заметил пристав.

Но инспектор с упрямством, достойным похвалы, рассматривал бумажки со всех сторон. Вдруг он воскликнул:

— Ну вот! Великолепно! Посмотрите на сгиб… бумажка двойная… у нее есть изнанка… задняя сторона… и… что же я нахожу на одном обрывке: «Inconnu au 22». [2] А на другом: «Voir au 16». [3] А вот здесь половина почтовой марки… с надписью: «Rue Bay…», что, верно, означает «Rue Bayen», это не трудно; в полукруге марки что-то черное, должно быть, число, а внизу очень отчетливо: «08». Сейчас январь, значит, письмо написано недавно. Делайте как знаете, но я думаю, что не мешало бы найти господина с улицы «de…», который жил в доме номер шестнадцать на другой улице, а может быть, и на той же самой…

2

Неизвестен в доме № 22 (франц.).

3

Справиться в доме № 16 (франц.).

— Ищите, если хотите… я же охотно променял бы все ваши открытия на информацию о жизни, знакомствах и привычках жертвы… Вы больше ничего не нашли?.. Значит, мы можем ехать…

И пристав вышел вместе с инспекторами. На бульваре все еще толпились любопытные; полицейские расхаживали взад-вперед перед домом. Какой-то фотограф делал снимки. Когда пристав собирался садиться в экипаж, он обратился к нему:

— Одну минутку, прошу вас… Так, очень благодарен…

— Вы снимаете для какого-нибудь журнала?..

— Для газеты «Свет», которая первой…

— Отлично, — проговорил пристав злобно, — можете передать там у вас… Впрочем, ничего не говорите…

VI Неизвестный из дома № 16

День прошел однообразно и для полиции, и для Коша. Дело не двигалось с места. Пока не было известно ничего, кроме имени жертвы. Соседние лавочники припомнили, что к ним часто заходил маленький старичок, тихий, не болтливый, не имевший, по-видимому, ни родных, ни друзей. Он уже несколько лет жил один, редко выходил из дома, еще реже с кем-то говорил и почти не получал писем. Почтальон не помнил, когда в последний раз заходил к нему.

Что касается Онэсима Коша, то ему оставалось только ждать и нервничать. Он хотел одновременно и ускорить события, и задержать их неизбежный ход. Репортер начинал наконец отдавать себе отчет в страшных осложнениях, которые сам внес в свою жизнь, и все меньше надеялся на блестящие результаты своего предприятия. В настоящую минуту он жил кочевой жизнью, не решаясь нигде надолго остановиться, не имея возможности узнать что-нибудь, терзаясь непреодолимым желанием вновь увидеть место преступления. Он вел себя как настоящий преступник.

«Это имеет смысл, — подумал он. — Уверен, что в толпе, снующей вокруг дома на бульваре Ланн, столько же переодетых полицейских, сколько и уличных девиц. Меня многие знают. Газета „Свет“ со своими таинственными статьями всегда была не по душе полиции, так что за мной наверняка начнут следить… Тогда дело пойдет куда быстрее».

Но теперь его страшила мысль о столкновении с полицией. Полное одиночество, в котором он находился в течение двух последних дней, лишило его энергии и подъема, делавших его — когда работа была ему интересна — неподражаемым репортером. Он нуждался во влиянии среды, в опьянении словами, спорами, борьбой, в непрерывной кипучей деятельности; лишенный всего этого, он чувствовал себя слабым и нерешительным.

Около пяти часов Кош зашел на телефонную станцию и попросил соединить со «Светом». Ему ответили, что телефон газеты занят. Он подождал минутку и позвонил опять. Линия была переполнена. До него долетали обрывки фраз, прерываемые резкими голосами телефонисток. И вдруг он отчетливо услышал чей-то голос:

— Газета «Свет»?

Репортер запротестовал:

— Извините, милостивый государь, но я раньше вас вызывал…

— Очень жаль, но меня первого соединили. Алло, «Свет»?..

— Что за нахальство! Алло, барышня…

Послышался смех. Кош взбесился:

— Алло, барышня, нас обоих соединили…

— Я слышу. Это не моя вина. Подождите…

— Я жду уже четверть часа, мне это надоело! Соедините меня…

Но он не докончил фразы и стал прислушиваться. До него начали долетать вопросы и ответы. Шум на линии внезапно затих, и он мог свободно следить за разговором. Человек, чей голос он только что слышал, говорил:

— Вот досада! В котором же часу он обыкновенно приходит?