Ужасный век. Том I

— Вы, сеньор ван Вейт, удивлены выбором напитка? Наверняка удивлены. Все знают балеарские красные вина — и все любят их, конечно же. Даже стирлингская знать до сих пор пьёт балеарское — и чему удивляться! У них, в землях Бомонтов и Скофелов, делают такую кислятину… Я пробовал дважды: в первый и последний раз. Однако вернусь к важной мысли! Белые балеарские вина трагически недооценивают, поверьте мне. Разумеется, их изготавливают у нас много меньше красных, а лучшие сорта бывают слишком дороги даже для обеспеченных людей. К тому же…

Канцлер ожидал, пока художник соберёт рабочие принадлежности и поднимет со столика бокал.

— …к тому же мы коснулись вопросов войны и мира. Это очень к месту. О наших красных винах так и говорят: «кровь Балеарии». Пусть не в мрачном смысле, но зачем такие ассоциации? Мы с вами выпьем за мир, а к миру белое вино подходит гораздо лучше.

— Но ведь красное можно сравнить с солнцем?

Художник имел в виду балеарский флаг: лазурное полотно с красным кругом по центру.

— Можно, вы правы. Но когда льётся кровь — кто смотрит на небо?.. Красный цвет очень силён. Чуть прольёшь вина по неосторожности, одну каплю… и с манжеты его уже не смоешь. Красное лучше держать подальше от своих рук. Но довольно слов! Давайте выпьем за мир, который так нужен нашим королевствам!

Да, Балеарии всегда был нужен мир… а в прежние времена — по возможности весь. Но такую мысль художник, конечно, не посмел бы озвучить.

Вино оказалось отменным, и этим наблюдением ван Вейт немедленно поделился с канцлером. В ответ Сантьяго, элегантно расположившийся на стуле из аззинийского чёрного дерева, только склонил голову — да слегка улыбнулся. А затем снова заговорил.

— Вот кстати, о красном. Вы наверняка слышали печальные новости из герцогства Тремонского, достойного соседа Балеарского королевства?

— Да, Ваша Светлость. Я слышал о смерти брата герцога.

— Нисколько не сомневался! Везде об этом говорят — даже на площадях, что уж о залах… Будьте уверены, сеньор ван Вейт: тремонцы теперь будут очень пристально глядеть на балеарские манжеты. Они постараются рассмотреть хоть одну, самую маленькую красную капельку. Мне доносят, что уже нашлись люди, смеющие открыто обвинить нас в убийстве! Вы представляете?..

При этих слова Сантьяго так выразительно покачал головой, словно был подобными сведениями глубоко обескуражен. Хотя реакция многих в Тремоне виделась художнику предсказуемой.

— Ваша Светлость, я просто не смею высказывать соображений по таким вопросам. Я всего лишь художник. К тому же — иностранец.

— И напрасно вы себя сдерживаете. Поверьте: я иной раз дам много большую цену именно за мнение человека, никак не связанного с войной и политикой. Людей государственных доводится выслушивать каждый день. Но не таких, как вы. Вы художник, это верно: поправьте, если я ошибаюсь, но ведь именно художники — люди с особым видением? Те самые, кто должен примечать самую тонкую деталь? Самую важную, самую ключевую и выразительную? Чтобы сделать таковую деталь явной для всех. Это верно?

— Да, Ваша Светлость… Мудрые слова. Ёмкие и точные. Совершенно согласен: как раз в этом состоит мастерство художника. Самый корень мастерства.

— Ну вот! И потому я спрашиваю, сеньор ван Вейт: что вы… — на слове «вы» канцлер сделал мощный акцент. — …вы думаете об этом скандальном убийстве? Точнее, не совсем так… Что вы думаете о его последствиях? Тремонцы пожелают обвинить нас, это несомненно. Но нет ничего, указывающего на вину Балеарии. Как вы, проникающий в самую суть вещей, полагаете: способны тремонцы на какую-то подлость? Стоит ли мне, канцлеру Балеарии, опасаться гнусного приёма с их стороны?

Конечно, история убийства в Тремоне была сколь громкой, столь и загадочной. Клас ван Вейт не очень ею интересовался, однако слышал: о совершивших злодеяние не удалось выяснить ровным счётом ничего. Некто проник в твердыню Тремо, зарезав лишь нескольких стражников — а всех прочих обойдя. Заколол жертву и растаял в ночи, будто призрак.

Тут и речи не могло идти об обвинениях на государственном уровне. Но любой человек в здравом уме понимал, кому именно выгодна эта смерть. Без сомнений: она сыграла на руку балеарцам.

Однако канцлер вовремя поправился, спросив в итоге о другом. Оставалось лишь отвечать.

— Мне случалось путешествовать в Тремону, но визиты были довольно коротки. Не смею утверждать, будто успел хорошо узнать тремонцев. Могу уверенно сказать только одно. Если времена таковы, что убивают благороднейших людей — никто не может позволить себе роскоши быть расслабленным.

— Браво! — канцлер даже поставил бокал на стол, чтобы негромко поаплодировать. — Браво, сеньор! Клянусь: сама королева Анхелика не сказала бы лучше. Вы словом рисуете мысль не хуже, чем картину кистью.

— Благодарю, Ваша Светлость.

Ван Вейт сделал большой глоток вина, порадовавшись обтекаемости своей формулировки. Тут легко было ляпнуть глупость, чего художник успешно избежал. Одна из сложностей работы придворного живописца: будучи близким к сильным мира сего, приходится выбирать слова. При том молчать частенько просто не позволяют.

Канцлер решил прервать разговор о политике.

— Вам, сеньор ван Вейт, правда нравится это вино? Не по первому впечатлению, а теперь, когда уже распробовали? Я обеспокоен: не была ли прежняя ваша похвала поспешной. Или, например, простым жестом вежливости.

— Я был абсолютно искренен. И мое мнение не изменилось: вино превосходное.

— Прекрасно! Наслаждайтесь же: думаю, мы на том окончим сегодняшнюю работу. Очень скоро меня позовут дела государственные — только и успею, что разделить с вами этот графин. Я, сеньор ван Вейт, превыше всего на свете ценю мастерство. Мастерство во всём. Не имеет значения, о чём идёт речь. Мастерство винодела, мастерство художника… Я даже мастерство людей, совершивших злодейство в Тремоне, готов уважать. Вы — истинный мастер: а значит, достойны наилучшего. Вот и наслаждайтесь прекраснейшим в Балеарии! Вино, солнце, море, шедевры архитектуры, красоты природы. И кстати!..

Канцлер доверительно наклонился к художнику. На миг в его величавом образе мелькнуло лукавство.

— Находите ли вы наших женщин достойным источником вдохновения?

— Конечно, Ваша Светлость. Балеарские женщины прекрасны. И совсем не похожи на лимландок.

— Тонкое сравнение. Всякая женщина, сеньор — словно плод земли, на которой родилась. Всегда похожа на свою страну. Вы родом из красивого края. Поистине прекрасного, однако прохладного и даже немного сурового. А у нас иное дело… В Балеарии всё выходит ярким и жарким.