Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)

Теперь это происходило по всей пещере. Отдельные участники сборища смотрели пустым взглядом, на мгновение впадая в ледяной транс, а потом падали на пол, чтобы начать процесс тошнотворной метаморфозы. Чем громче и неистовее Тосс читал свою молитву (или проклятие), тем чаще это происходило. Потом они начали извиваться в направлении алтаря, и Тосс приветствовал эти существа, стремящиеся вползти наверх. Теперь я понял, что за безвольная фигура там лежит.

Это Кора, она же Персефона, дочь Церера и Королевы Зимы; дитя, похищенное и насильно уведенное в нижний мир мертвых. Да только у этого ребенка не было ни сверхъестественной матери, чтобы его спасти, ни настоящей живой. Ибо жертва, свидетелем которой я стал, была лишь эхом той, что принесли двадцать лет назад, карнавального пиршества предыдущего поколения — о, carne vale! [25] А теперь обе, и мать, и дочь стали жертвами этого подземного шабаша. Я осознал истину, когда фигура на алтаре пошевелилась, подняла свою ледяной красоты голову и пронзительно закричала при виде немых ртов, смыкавшихся вокруг нее.

25

Прощай, мясо (запрещенное во время поста) (лат.).

Я выскочил из пещеры в туннель, убеждая себя, что не могу ничего сделать. Те из них, что еще не превратились, погнались за мной. Не сомневаюсь, что они бы меня догнали, поскольку я успел пробежать всего несколько ярдов и упал. И на секунду вообразил, что мне тоже придется пройти трансформацию, но меня к этому не подготовили, как остальных. Услышав приближающиеся шаги, я решил, что на алтаре меня ждет еще более ужасная судьба. Но шаги внезапно остановились, а потом начали удаляться. Они получили приказ от своего верховного жреца. Я его тоже услышал, хотя лучше бы не слышал, потому что до этой минуты считал, будто Тосс меня не помнит. Но это был голос, который учил меня другому.

И мне позволили уйти. Я с трудом поднялся на ноги и в полной темноте (фонарь разбился при падении) проделал весь обратный путь по туннелю.

После того как я выбрался из туннеля и выкарабкался из ямы, все происходило очень быстро. Я помчался через лес к дороге, стирая с лица жирный грим. Остановилась проезжавшая мимо машина — впрочем, я не оставил ему выбора, разве только переехать меня.

— Спасибо, что остановились.

— Какого черта вы тут делаете? — спросил водитель.

Я перевел дыхание.

— Надо мной подшутили. Фестиваль. Друзья решили, что это будет очень забавно… Пожалуйста, поехали!

Он высадил меня примерно за милю от города, откуда я и сам сумел найти дорогу — ту же самую, по которой приехал в Мирокав в первый раз, летом. Я остановился на вершине холма, глядя вниз, на эту оживленную деревушку. Фестиваль продолжался и не затихнет до утра. Я спустился вниз, к приветливому зеленому свечению, незаметно проскользнул мимо празднующих и вернулся в отель. Никто не видел, как я поднимался в свой номер. Право же, в этом здании царила атмосфера отсутствия и заброшенности; у стойки в холле тоже никого не было.

Я запер дверь номера и рухнул на постель.

VII

Проснувшись утром, я увидел в окно, что на город и окрестности ночью обрушился снегопад — один из тех, что невозможно предсказать. Снег все еще валил, собираясь в сугробы на опустевших улицах Мирокава, и дул сильный ветер. Фестиваль закончился. Все разошлись по домам.

Именно это намеревался сделать и я. Любые мои действия, касающиеся увиденного ночью, следовало отложить до тех пор, пока я не покину город. Любые обвинения, которые я мог выдвинуть против жителей трущоб Мирокава, будут (и должны быть) оспорены как неправдоподобные. Возможно, пройдет совсем немного времени, и все это перестанет меня беспокоить.

С чемоданами в обеих руках я спустился к стойке, чтобы расплатиться. За стойкой стоял не Бидл; клерк долго искал мой счет.

— А, вот он. Все в порядке?

— Все прекрасно, — ответил я. — А мистер Бидл тут?

— Нет, боюсь, он еще не вернулся. Всю ночь искал свою дочь. Эта девушка пользуется большой популярностью, была Королевой Зимы и всякая иная чепуха. Думаю, найдет ее где-нибудь на вечеринке.

Из моего горла вырвался какой-то нечленораздельный звук…

Бросив чемоданы на заднее сиденье машины, я сел за руль. Этим утром все, что я вспоминал, казалось мне нереальным. Падал снег, медленно, беззвучно и завораживающе, и я смотрел на него сквозь лобовое стекло. Заведя двигатель, я привычно глянул в зеркало заднего вида. То, что я увидел, ярко запечатлелось в моей памяти (как отразилось в рамке зеркала моего автомобиля); стоило обернуться, чтобы убедиться в реальности происходившего.

Посредине улицы, по щиколотки в снегу, стояли Тосс и еще одна фигура. Присмотревшись, я узнал одного из юношей, которых испугал в закусочной. Но теперь своим порочным и апатичным видом он напоминал свою новую семью. Оба смотрели на меня, не пытаясь помешать моему отъезду. Тосс знал, что в этом нет необходимости.

Пока я ехал домой, перед моим мысленным взором стояли две темные фигуры, но только сейчас вся тяжесть пережитого обрушилась на меня. Пришлось сказаться больным, чтобы не читать лекции. Невозможно вернуться к нормальному, привычному течению жизни. Пока я нахожусь под очень сильным влиянием этого периода и зимы куда более холодной, чем любая зима в истории человечества. И кажется, мне не помогает мысленное прокручивание недавних событий; я чувствую, что все глубже погружаюсь в бархатную белую бездну.

Иногда я почти полностью растворяюсь в этом внутреннем царстве ужасной чистоты и пустоты. Вспоминаю те моменты невидимости, когда я в клоунском наряде скользил по улицам Мирокава и меня не задевали пьяные шумные гуляки вокруг — неприкасаемый! И тут же меня охватывает отвращение к этой гротескной ностальгии, ибо я понимаю, что происходит, и не хочу, чтобы это было истиной, хотя Тосс утверждал, что это и есть она. Я вспоминаю его приказ остальным, когда я, беспомощный, лежал в туннеле. Его голос эхом прокатился по пещере, а сейчас отдается в моей собственной физической пещере памяти.

— Он — один из нас, — сказал Тосс. — Он всегда был одним из нас.

Именно этот голос теперь заполняет мои сны, дни и долгие зимние ночи. Я видел вас, доктор Тосс, из моего окна; вы стояли под падающим снегом. Скоро я буду праздновать, один, и этот последний пир убьет ваши слова только для того, чтобы подтвердить, как хорошо я понял правду.

ИЭН МАКЛАУД Масштаб 1/72 (Пер. И. Колесниковой)

Иэн Маклауд родился в городе Солихалл графства Уэст-Мидлендс и после получения юридического образования в Бирмингемском политехническом колледже (где он и познакомился со своей будущей женой Джиллиан) десять лет работал на государственной службе.

Когда он начал предпринимать попытки опубликовать свой первый роман, уже близился его тридцатилетний юбилей. Несмотря на череду отказов, его захватило писательство. По следам еще пары неудавшихся романов он перешел к серьезным экспериментам в малой форме. Тут он также получил несколько отказов от издательств, но они уже выглядели более дружелюбными.

Рассказ «Масштаб 1/72» стал его первым проданным произведением, хотя и не первым из напечатанных. В 1990 году Иэн набрался смелости и уволился с работы, чтобы посвятить творчеству больше времени, и его рассказы начали появляться в журналах и антологиях.

«Я всегда подсознательно считал повесть Рэмси Кэмбелла „Труба“ образцом того, как можно заставить любую вещь жить своей жизнью», — вспоминает автор.

В 1990 году рассказ «Масштаб 1/72» был выдвинут гильдией научных фантастов Америки на премию «Небьюла».

Дэвид переехал в комнату Симона. Папа с мамой много раз говорили, что не хотят превращать ее в мавзолей. Отец даже пообещал сделать ремонт — повесить новые занавески, поклеить обои с Суперменом и все такое. «Надо постараться забыть о прошлом, — сказал он, прижимая сына к себе и укутывая запахом пота и того, что уже миновало. — Ты — наша единственная надежда, малыш!»

Влажным воскресным полднем (окна запотели, а в воздухе стоял густой аромат распаренной свинины — полдень для лени, головной боли и семейных скандалов, если такие случались) Дэвид достал из гаража небольшую стремянку и затащил ее в комнату Симона. Один за другим он отклеил со стен плакаты и очень старался не порвать уголки, когда отдирал от них пожелтевший скотч. Подпевая играющим на магнитофоне Симона «Дайр Стрейтс», скатал их в аккуратные рулоны и каждый перехватил резинкой. Он почти закончил снимать с потолка подвешенную модель самолета, когда в комнату зашла мама. От пыльных, колких и хрупких моделей по коже бегали мурашки. Они напоминали огромных насекомых.

— И что это ты делаешь? — спросила мама.

— Я… я просто…

«Дайр Стрейтс» заиграли песню «Индастриал Десиз». Мама со злостью крутила рычажки «Сони», пытаясь выключить магнитофон. Но музыка заорала еще громче. Мать выдернула провод из розетки и в наступившей тишине повернулась к нему.

— С чего ты решил, что это твой магнитофон? Музыка гремит на весь дом! Что ты вообще тут делаешь?

— Я нечаянно, — ответил он.

В животе заворочался червячок истерического смеха. Он стоял на стремянке и смотрел на маму сверху вниз, как будто в нем было семь футов роста. Но спускаться не стал — понадеялся, что она будет меньше злиться, если он останется на месте.