Ужасы

— Я думаю, тут когда-то жили прекрасные принцессы, — прошептал Пикеринг.

— Вроде там нет никого? — боязливо спросил Ричи.

Со страху ему захотелось в туалет. Тем летом мы объявили войну крапиве и осам, так что Ричи попытался описать крапиву в полном соответствии с разработанной нами военной стратегией, но от испуга у него это как-то плохо получилось — в результате он только замочил штаны.

— Наверняка там никого нет, — пробормотал Пикеринг. — И наверняка там полным-полно сокровищ. Брат Даррена приволок оттуда отличную сову в стеклянном футляре. Я сам видел. Она как живая, а по ночам иногда даже крутит головой.

Мы с Ричи переглянулись. Каждый из нас не раз слышал о животных и птицах, заключенных в стеклянные сосуды, которых находили в этом доме. Отец как-то рассказывал, что дядя его друга нашел там стеклянный контейнер, наполненный какой-то зеленой жидкостью, внутри которого был ягненок, правда почему-то почти без шерсти. Сосуд хранится в доме дяди папиного друга уже много лет, но ягненок до сих пор иногда моргает черными глазками. А еще, судя по рассказам, в доме часто находят скелеты детей в старинных одеждах. Много маленьких скелетиков, крепко держащихся за руки.

Да ерунда это все! Ничего там такого нет! Пикеринг не может знать наверняка, он ведь там не был. Хотя, конечно, если бы я в тот момент высказал собственные мысли вслух, он точно запротестовал бы: "А вот и был! А вот и был!" — а потом еще и заявил бы, что мы с Ричи только и годимся на то, чтобы трусливо шептаться у ворот.

— Ну что, неужели испугались? — подначивал нас Пикеринг. — Придется, видимо, вернуться и рассказать всем, как Ричи тут штаны обмочил со страху.

Ричи побледнел и прикусил губу. В этот момент, я думаю, каждый из нас представил себе, как наши общие знакомые скачут вокруг Ричи и кричат: "Ричи обоссался! Ричи обоссался!" Трусам прощения нет и быть не может, с трусом никто не станет общаться, труса никогда не позовут в игру, трус обречен на вечную скуку и одиночество.

Каждый ребенок в нашем городе знает, что дом на холме может забрать у него брата, сестру, кошку или собаку, но всякий раз, когда мы слышим плач, доносящийся из этого дома, мы почему-то сами начинаем подначивать друг друга пойти туда. Как будто это наш долг. Как будто в нашем городе иначе и быть не может. А Пикеринга вся школа знает как самого отчаянного смельчака. Так что рано или поздно он все равно пошел бы в этот дом.

— Я полезу первым, — сказал Пикеринг и решительно полез на ворота, — а вы давайте за мной.

У него и правда довольно ловко получилось. Только на самом верху он вроде бы на миг заколебался, но потом, отбросив сомнения, перебросил ногу через железный шип и уже спустя мгновение стоял за воротами, насмешливо глядя на меня и Ричи. Теперь была моя очередь — и мне вдруг стало ясно, что на самом деле перелезть через эти ворота очень легко: узор на них был словно специально придуман для того, чтобы детским рукам и ногам было удобно карабкаться по нему. А еще кто-то мне говорил, что маленькие девочки обычно каким-то образом ухитряются отыскать в каменной стене поместья потайную дверцу, которую больше никто и никогда не может найти. Хотя, наверное, все это тоже пустые разговоры.

В общем, я полез через ворота. Я полез, потому что знал, что, если я этого не сделаю, а Пикеринг вернется из белого особняка живым и здоровым, остаток своих дней я проведу в позоре и буду постоянно сожалеть о том, что не набрался смелости пойти в этот страшный дом вместе с Пикерингом. Это мой шанс стать героем. Я полез через ворота с той же сумасшедшей решимостью, с какой прежде забирался на верхние ветки самых высоких дубов и смотрел оттуда в небо. Что мне больше всего в этом нравилось, так это, лежа на ветке, разжимать на мгновение руки, отлично осознавая при этом, что если я упаду с такой высоты, то наверняка разобьюсь насмерть.

Ворота подо мной скрипели и стонали так отчаянно, что все обитатели дома уже должны были знать о моем визите. Когда я добрался до верха и приготовился перекинуть ногу на другую сторону, Пикеринг решил пошутить:

— Смотри не повреди там себе хозяйство об эти колючки.

В тот момент мне было так страшно, что я не смог даже улыбнуться. Я едва дышал, ноги и руки у меня дрожали. Ворота оказались выше, чем я ожидал. Я перенес одну ногу через огромный железный шип и вдруг по-настоящему испугался. В тот момент я понял, что, если у меня вдруг дрогнет рука, шип сразу пронзит мне ногу и я буду беспомощно висеть на воротах, истекая кровью. Чтобы справиться со страхом, я решил не глядеть вниз и посмотрел на дом — мне показалось, что из каждого его окна на меня смотрят бледные страшные лица.

Я тут же вспомнил все ужасные истории, которые слышал об этом месте: про то, как невидимые чудовища высасывают кровь у невинных жертв, — в кромешной тьме несчастные видят лишь налитые кровью глаза своих мучителей. Про то, что в подвалах дома живут ужасные пауки, которые безжалостно истязают всех, кто попадает в их сети, а потом закапывают заживо, — именно поэтому дети пропадают бесследно. Про то, что плачущий призрак этого дома иногда принимает облик прекрасной женщины и, очаровав очередного пленника, затем показывает свое истинное лицо и обрекает несчастного на пытки и страдания.

— Эй, уснул ты там, что ли? — Пикеринг снизу махал мне руками.

Собравшись с силами, я перенес вторую ногу через решетку и медленно спустился. Пикеринг был, как всегда, прав: через эту решетку мог бы перелезть кто угодно. Даже ребенок.

Я стоял рядом с Пикерингом и бессмысленно улыбался. Я вдруг понял, что по эту сторону ворот солнце светит гораздо ярче: в его лучах окна особняка и белый камень стен сияли почти нестерпимо. Теплый воздух был полон приятных запахов. Ричи укоризненно смотрел на нас из-за ворот. Нам казалось, будто Ричи остался где-то в другом мире, потому что все вокруг него выглядело серым и мрачным, словно там, за воротами, уже наступила осень. Трава у меня под ногами так блестела на солнце, что на нее было больно смотреть. Красные, желтые, лиловые и синие цветы радовали глаз и пахли настоящим летом. Теперь мне все здесь казалось прекрасным: деревья, статуи, аккуратные плиты подъездной аллеи. Теплый ветер трепал волосы, и от его ласковых прикосновений по всему телу шла легкая дрожь. Я закрыл глаза.

— Как же здесь замечательно! — проговорил я и сам удивился, потому что слово "замечательно" было не из самых употребительных в наших обычных беседах с Пикерингом.

— Как я хотел бы тут пожить! — подхватил Пикеринг и широко улыбнулся.

Потом мы стали смеяться, прыгать и обниматься (надо сказать, последнего за нами до того не водилось). Мы позабыли про заботы и дела. Все мои проблемы казались мне ничтожными. Я словно разом повзрослел, даже вроде бы вырос. Я вдруг понял, что вообще все могу. Пикеринг, похоже, чувствовал то же самое.

Прячась в тени деревьев и в высокой траве, росшей вдоль обочины, мы пробирались к дому. Когда особняк показался в конце аллеи, мне отчего-то стало страшно. Он был выше, чем я думал, — выше, чем показался нам, когда мы смотрели на него от ворот. И хотя дом, похоже, пустовал, я не мог отделаться от ощущения, что уже когда-то был в нем и что сейчас он совсем не пустует и все его молчаливые обитатели, зная о наших планах, наблюдают за нами. Буквально не сводят глаз.

Мы остановились передохнуть у первой статуи, заросшей мхом и покрытой прошлогодней листвой. Нам с трудом удалось разглядеть, что статуя изображает двух обнаженных детей — мальчика и девочку, — стоящих на каменном постаменте. Дети злобно улыбались.