Уже и больные замуж повыходили

– Да-да! – Баба Галя обожала просветительскую миссию и даже заерзала в предвкушении долгого рассказа. – Оля померла от рака кишечника. Так она высохла – страсть! А брал ее Степка Вобленков с ребенком – она нагуляла по молодости. – Баба Галя снизила голос и прибавила скорбно-обличительных интонаций: – Мальчик, года четыре ему было. И вот Степка привел эту Олю в хату и говорит ей: видишь, какой порядок? (А у него мать нигде не работала, только хату наряжала.) Она говорит: вижу. А он ей: – Чтоб всегда тут так было, запомни! А она ж с дитем, и на работу устроилась телятницей, и дома хозяйство: две коровы, два телка, три свиноматки с поросятами, птица всякая. Да... – баба Галя сочувствующе охнула. – А свекрови дюже не понравилось, что Степка взял бабу с дитем чужим. Прямо поедом стала ее есть. А Оля женщина была порядочная, – баба Галя всхлипнула и перекрестилась, – ну, грех был по молодости, ну че ж, убивать ей этого мальчонку, что ли? И она страсть как старалась в семье все делать; я видала раз – сено они убирали, хватает на вилы как мужик. Потом у них со Степкой девочка родилась, а свекровь вроде хотела парня... Как будто это магазин какой – че Бог дал, с тем и живи! – баба Галя угрожающе возвысила голос до крика. – Девочке года не было, Оля вышла на телятню. А свекровь с дитем сидеть не хочет, мальчишка эту девочку нянчил. А Оля на работе надорвалась и всю зиму пролежала неподъемная. Врачи ходили, опиум кололи. А запах от нее страшный стоял... Ну и померла она, – баба Галя вытерла набежавшие слезы, – померла, а Степка через неделю машину купил легковую, пригнал с Тольятти за двести тысяч. Туда-сюда на ней, прям неудобно, вроде как рад, что с Олей развязался. Или смерти ее дожидался, чтоб машину купить?!

Наступила скорбная пауза. Наконец гостья задумчиво спросила:

– А хозяйство как же?

– Так сдал же хозяйство, машину купил, а за мелочью всякой мать ходит да сестра его тут, в проулке, живет, корову доит да за дитем приглядывает.

– А мальчик где ж? – продолжала выпытывать Алка.

– Ой, соседи бают, – баба Галя снизила голос, почти зашептала, – мальчик походил-походил по двору, по огороду и говорит: не, чужой я тут, пойду к бабе. Забрали его Олины родители на воспитание.

– Ну а че ж, эта свекровь дюже строгая? В годах или нет? – не унималась гостья.

Баба Галя учуяла в этом вопросе какую-то особенную важность для Алки, но учуяла не умом, а интуицией. Глазки ее блеснули:

– Ды че ж, все мы не вечные... Она женщина пожилая. Строгая, конечно, это да.

– А так мужик справный, говоришь? – клонила свою линию Алка.

– Справный, не пьеть, и богатый – страсть. На нашей улице, считай, первый кулак, – затряслась в мелком смехе от удачной шутки баба Галя.

Наступило задумчивое молчание.

– А я вот что, Галь, приехала, – наконец решительно заявила Алка. – И у нас на хуторе разговор, что Степка – мужик серьезный. А у меня ж зять, ты знаешь, забег аж в Серпухов с проституткой, и ни слуху ни духу от него уж второй год. А Ленка (дочь) у меня девка хорошая, ты знаешь, – баба Галя согласно кивнула, – и работящая, и хозяйственная. Он – тоже не парень, с дитем, ну я и подумала, если б ты, Галь, переговорила с ним: мол, взял бы он мою Ленку.

Баба Галя воспламенилась заревым румянцем от столь ответственного поручения:

– Я всегда пожалуйста... Спросить можно. Оля, правда, недавно померла, вроде и неудобно еще?

– Как сорок дней прошло, так уже можно пытать, – решительно заявила Алка. – А сорок дней когда? На той неделе?

– Ну да, вроде...

– Вот я и приехала тебе сказать. Потому что ты – баба честная, не подведешь, – баба Галя расплылась в улыбке и закивала головой, – и опять же, будем копошиться – перехватют, сама говоришь, что мужик он справный.

– Справный, да.

– Ну так гляди, Галь, я на тебя надеюсь, – Алка поднялась с дивана, – а я поеду, к вечеру и свиньям надо надергать, и куры у меня голодные.

– Надо, надо, – поддержала баба Галя.

Она, охая, поднялась, вывела гостью на крыльцо.

Алка была на стареньком, но свежевыкрашенном в кричащий желтый цвет велосипеде (ее кофта была в тон «транспорту»). Баба Галя громогласно передавала приветы на хутор Трибунский, где жила теперь Алка, та согласно кивала головой. Гостья вывела велосипед за ворота, щеколда звякнула, и стало тихо-тихо, будто жизнь на время остановилась...

Уже и больные замуж повыходили

Баба Настя Назарова – человек правильных убеждений. И о жизни, и о любви она рассуждает разумно – всякому овощу свое время. А уклонения разные – это распущенность. Взять хотя бы Дуньку Лантюкову.

Первый мужик у Дуньки помер в молодости. А у нее с ним уже трое детей было. Девки. Дунька и говорит:

– Я с мужиками не тягалась, крепкая была. Петька меня и взял.

А Петька – не вдовец, не разведенец, парень молодой. И на вид хороший. Родня, соседи, все ему толковали: куда ты идешь на троих детей?! Рази ты их прокормишь?! Возьми девку, такая ж любовь, аж слаже. Не, пошел.

Пожили-пожили, Дунька и заболела. Вот тебе и крепкая! Ноги распухли, почки отказывают, встать не может. Девки ее выросли, а забирать мать не хотят – за ней же уход нужен, а работать когда?! И Петьке Дунька не нужна – мужику здоровую бабу подавай, а женскую немощь они не осознают. Как это: баба – и хворая? Это не баба, а гиря на шее... Она валялась, валялась по больницам, врачи на ней опыты разные ставили (им тоже ведь надо на ком-то тренироваться!), а она возьми и выживи. И – вышла. А Петька – возьми и помри! В голову его что-то ударило.

Ну она и осталась одна. Баб наймет: Надю Брень, Котову, Римму Крайневу – огород полоть, потом поставит им бутылку, гульба – дым коромыслом. И песни поют, и посуду бьют – умеют жить.

Весной прибегает Дунька к Насте Назаровой:– Бабушк, дай рассады!

Настя даже опешила и с ответом замедлилась: «Я с тридцать второго года, а она – с тридцать шестого. И я, значит, для нее „бабушка“. Во как она себя ставит!»

Пока хозяйка с крыльца слазила, Дунька уже на парник сбегала и все обглядела. А Настя Назарова прям обиделась на «бабушку» (хоть бы теткой уж назвала, что ли) и говорит:

– Ты, Дуньк, бралась бы да сама и сажала!

– Я, бабушк, больная, никуда не гожая...

– Оно и я больная, все пузо тряпками увязано, чтоб кишки не вывалились. Не дам! У нас медведка все выедает, самой рассада нужна.

И Дунька наколдовала или что, или наговор какой, только три раза потом баба Настя помидоры насаживала – то вымерзнут, то посохнут, то, и правда, медведка выест...

А тут беженец с Казахстана купил на Дунькиной улице полхаты. Он, жена, два дитя и отец его. А баба у беженца хитрая! Как-то говорит она Дуньке:

– Папа ходил на колодец за водой, вас видел. Ему так скучно вечерами, можно он к вам в гости придет?

Ну дед один раз до вечера просидел, другой, а потом к Дуньке и переехал.

– А тут, – рассказывает эту счастливую историю баба Настя, – прибегает ко мне Санька Сверчкова. – А худая – кабы какая! Как кость. Сердце у ней – туды-сюды, она аж хрыпить. А я ей говорю:

– Ничего, ничего, держись. Уже и больные замуж повыходили. Вон Дунька, парник сажать не гожа, полоть не гожа – людей нанимает. А деда приняла. Так-то. Ты обдумай, Санька, этот рецепт. Глядишь, и вылезешь...