Узник (сборник)
Шрифт:
Иван принял один за другим контейнеры, которые подавала ему Валя Бойченко, махнул ей рукой и задраил люк. Включил инерцоид, отвел бот от «Кентавра», тщательно развернул на строго параллельный курс и щелкнул тумблером генератора. Он уже немного привык к внешним эффектам сверхсветового полета, которые не захватывали теперь все внимание и не отвлекали от мыслей…
«Чертов Юрис вывернул все дюже как-то коряво и несимпатично, хотя как всегда прав. Начальство и жена всегда правы… Вот же паразит, так все испортить! Какую штуку сделали, а он – задание, человечество… Тоже мне, большое дело – постоянная Хаббла! Та кого она печет? Ну пускай пятьдесят, или семьдесят, или триста, хоть и три – какая кому разница?! Та ладно, положим, есть
Ладно, то с самого начала было понятно, что Юрис прав. Вопрос, кого оставить. Ну, деда забрать – пусть напоследок поживет на Земле как человек. Само собой, оставлять надо мужа с женой. А тогда – кто больше заслужил, если по-честному, Шура или я? Идея моя, от начала до конца. Зато теория его – не теория, допустим, но все расчеты. Сделал бы я без расчетов? Может, и сделал когда-то, только не скоро – пока режимы поймаешь наугад… А для чего сообщать на Землю? Чтоб скорее начать освоение галактики. А для этого сперва наладить испытания и производство. Пробьет Шура? Ни черта. Не тот он человек. А посчитать? Он, конечно, быстрее всех посчитает. Но если эту штуку показать в работе, любой грамотный посчитает. Само собой, Шуре они все в подметки не годятся, ну так возьмут числом… Так выходит, лететь надо мне. Только как это сказать Шуре? Инка на голову встанет. А Мария? Что она скажет?…»
Он спохватился, что залетит слишком далеко, и перебросил тумблер. На экране вспыхнуло Солнце. Иван проверил ориентацию бота, покачал головой и включил передний отражатель.
Мануш закрыла за собой дверь каюты и опустилась на диванчик.
– Алик… Ты только подумай: всего месяц – и дома! Я целый месяц буду гулять по проспекту Баграмяна, как девчонка! А потом на Севан поедем…
– Па-а-аслушай, дорогая! – вскипел Казарян. – Какой Севан, какой проспект? Ты понимаешь, что говоришь, а? Это они могут так говорить, геологи-биологи всякие, они свое дело сделали, везут, понимаешь, свой саксаул и свои булыжники! Да! Вот они сидят, пластинки проявляют – это они нам одолжение делают! – Он взмахнул рукой и забегал по каюте. – Ты понимаешь, понимаешь, а? Казаряну делают одолжение! Ладно, хорошо, Казарян не гордый, ему не тяжело спасибо сказать, Казарян умеет уважать людей! Но, между прочим, это Казаряна работа, а не геологов-биологов! Как это так Казарян бросит работу, не выполнит задания? Ты меня первая уважать перестанешь, я сам себя уважать перестану, я небритый ходить буду, па-атаму что постыжусь к зеркалу подойти, понимаешь…
– Ты говоришь «задание», да? А я говорю: моему отцу сейчас семьдесят девять лет! Моей матери семьдесят пять! Если мы вернемся через месяц, мы их застанем живыми, мы почтим их старость, сделаем ее легкой и светлой. А через десять лет? Застанем мы их через десять лет?
– Послушай, Мануш… Я глубоко уважаю Ованеса Петросовича. Я уважаю и люблю Веру Степановну, как родную маму люблю… Любить и уважать родителей – наш долг, да? Перед ними долг. А долг перед Землей, а? Мое дело – мой долг перед людьми. На кого я похож буду, если все брошу, а через десять лет прилетит Альтманис и скажет: «Да-арагой, успокойся, не переживай, я за тебя все сделал!» А что он сделает, а? Он не астрометрист, я астрометрист, понимаешь? Я! Может, самый лучший на Земле. Почему, думаешь, меня послали? А за меня работу будет делать Альтманис, да? Нет!
Он рубанул рукой воздух, уселся на диван, положив ногу на ногу, и отвернулся к стене.
– Альберт, дорогой… А дети? Петросик школу кончает, ему в университет поступать, а я здесь буду сидеть, да? Аветик в седьмой класс ходит, наверно, совсем хулиган, кто его воспитывает, бабушка с
дедушкой, да? Он у них по головам ходит, я знаю!Казарян вскочил с дивана.
– Что ты знаешь, что, а? Ему полтора года было, когда мы улетели, почему хулиган? По-моему, очень хороший мальчик…
– Ты ничего не понимаешь! Неужели непонятно, что дети – это мой первый долг перед Землей и перед людьми! – выкрикнула Мануш и на глазах у нее появились слезы.
Казарян взглянул на жену, открыл рот – и ничего не сказал. Снова заходил по каюте, но теперь медленнее, сунув большие пальцы за пояс. Остановился у стены, долго смотрел на картину, изображающую горный пейзаж с Алагезом на заднем плане. Потом протянул руку к рамке и повернул выключатель. Картина сменилась. Теперь это была взлетевшая над морской волной пена, сквозь которую просвечивались силуэты кораблей на рейде.
– Хорошо. Ты права – и я прав. Я не могу – и ты не можешь. Я понимаю твои мотивы и уважаю их. Уезжай. А я останусь. Ты тоже должна понимать и уважать мои мотивы…
Иван Товстокорый оставил в биолаборатории контейнеры и пошел в машинное отделение. Мария сейчас на вахте. Хорошо бы ее одну застать, чтобы поговорить спокойно. Он уже принял решение, и это его смущало – привык советоваться с женой, мнение ее уважал и считался с ним.
Но Мария была не одна. В пультовой собралась вся машинная команда, как они называли себя по старинке.
Мария сидела в кресле вахтенного перед главным пультом, только повернулась лицом к остальным. Виноградов шабрил зажатый в тисках вкладыш.
– Что, Саныч? – подошел к нему Иван. – Опять полетели вкладыши?
– Нет еще. Завтра полетят на втором агрегате. В третьем и пятом блоках.
– Опять третий… На него шабришь?
– Нет, на пятый. На третий у меня запас есть.
– Во сколько полетят?
– После четырнадцати – может, в полтретьего.
– Что машина говорит?
– Говорит, до четырех продержатся.
– Ладно, в двенадцать останавливаем второй агрегат…
Иван повернулся к Литвину, который ковырял паяльником в вытащенном из пульта блоке сравнения. Жена Литвина, Инна Ртищева, за соседним верстаком гоняла на стенде шестислойную плату.
– Ребята, а вы чего здесь? Был же приказ Казаряну помогать.
– Он нас во вторую смену поставил, – отозвалась Инна.
Шура молчал, и Иван снова остро почувствовал вину перед ним. Можно не спешить с разговором, но чем дальше, тем будет трудней. «Ох, – подумал Иван, – где б Серка взять, чтобы очи занять?…» Вздохнул – и решился.
Но тут Виноградов отложил шабер и, обтирая руки ветошью, заговорил:
– Ладно, чиф. Хватит уже друг другу нервы тянуть. Мы тут посовещались, пока тебя не было, и решили вот как: вы с Машей летите, мы втроем остаемся.
– А почему так?
– Ты полетишь, потому что надо людей доставить на Землю. Ты доставишь. И потом, – Виноградов ухмыльнулся, – в старину, когда инженер строил мост и по нему пропускали первый поезд, так инженер внизу, под мостом стоял… Ну, Мария – как говорится, куда иголка, туда и нитка. А что касается меня, так мне здесь интересней. На Земле я уже давно пенсионером был бы, а тут еще восемь лет возле дела похожу. Вот так.
– Ну, Шура не хуже меня довел бы бот…
– Хуже, – возразил Литвин. – А кроме того, я – хозяин реактора, я не имею права покинуть экспедицию, пока он включен. Да и не сладишь ты с ним, Сергеич.
– Ну, хлопцы-девчата… Сняли вы камень у меня с души, честно скажу. Я ведь тоже прикидывал, и у меня тоже так вышло, что лучше нам с Марией лететь, потому что…
– Ваня, – мягко остановила его жена, – хватит тебе уже. Все ж и так все понимают, хоть и не много от того радости. Лучше выдал бы ты по капелюшке тонизирующего…
– Ух ты, ну, если уж жинка говорит! Значит так, сотрудник вахтенный, приказываю выдать двести миллилитров для промывки эксцентриситета.
– Валюша, что там палочки, погляди, – виноватым голосом сказал Бойченко.