Узник (сборник)
Шрифт:
– Отнюдь, – оттопырил губу Шустеров. – Чего вдруг? Люди с сорок пятого года осознают всеобщую опасность, а что из того?
– То есть как что? – выкатил глаза Александр Филиппович. – Да, войны не прекращаются, но войны локальные, не грозящие существованию вида гомо сапиенс. И что важно: так сложилось именно после осознания сперва обоюдности, а потом и всеобщности опасности. Но есть и другой аспект…
– Ну, вы совсем как лектор по международному положению…
Александр Филиппович покрутил головой и усмехнулся:
– Вот народ! Как вы чувствительны к форме выражения мыслей! Чуть затасканный оборот – и все, это вам скуш-шно, это вы осмеиваете и игнорируете… Ладно, я про другое. С ядерным оружием – все же не аналогия. Вы надеетесь, что разум восторжествует, то есть люди сумеют сдержаться и не пустить в ход эти сверхбомбы. А от сбегания
Шустеров глубоко задумался. А потом медленно покачал головой:
– Не торопитесь, Александр Филиппович. Мы вас не звали с вашими готовыми знаниями и решениями. Мы хотим учиться по-настоящему, а не списывать с чужих шпаргалок. А по-настоящему – значит, сами. И дело тут даже не в гордости. Элементарный расчет: нельзя целому человечеству превратиться в интеллектуальных нахлебников, мы ведь учиться разучимся, а потом вообще думать перестанем. Есть и другая сторона: шок, унижение при встрече с таким интеллектуальным превосходством, а из-за этого – комплекс неполноценности, неверие в свои силы и возможности. Вы человек симпатичный, Александр Филиппович, и намерения у вас самые что ни на есть благородные, но худшей услуги не придумал бы и враг. Нет уж, мы как-нибудь сами, вот этой головой, вот этими руками и вот этой задницей. Проваливайте вы с вашим контактом, ладно? Хотите наблюдать – наблюдайте, хотите шпионить – шпионьте, надеюсь, войной на нас не пойдете?
– Мы этим не занимаемся, – холодно ответил Александр Филиппович.
– Ну и слава богу. А насчет контакта – погодим. Может, там попозже, когда чуть выбьемся из неуспевающих… А пока – благодарим покорно, заходите другим разом. Вот так. – Он остановился, расставив ноги, уперев руки в бока, и, набычившись, уставился на собеседника.
– А вот так не хотите? – Александр Филиппович скрутил кукиш и повертел им перед носом у Шустерова. – Черта с два! Фигушки! Видал… – Он чуть успокоился, сунул руки в карманы и буркнул: – Сигарету дайте. – Нервно попыхтел, извергая клубы дыма, и забормотал: – Ишь ты, как в нем кровя взыграли! Гордые оне какие! Сами, понимаешь, хотят! Сопляки! – И вдруг сразу успокоился и повеселел. – Слушайте, Лев Иваныч, вы кто – инженер?
– Ну…
– И что – все сами узнали? И таблицу умножения сами вывели, и все эксперименты повторили от Ньютона до наших дней, и святой инквизиции про вращение Земли доказывали, а? Не слышу ответа! Ах, вас учили! В школе, да? И в вузе? А какого ж черта вы не протестовали, гордость свою не отстаивали? Не боялись разучиться думать?
– Это было изучение человеческих знаний, а не чужих!
– Но не своих личных! Знания вы поглощали независимо от источника, даже если их добыл впервые какой-нибудь рабовладелец, тиран, мракобес… Или это просто внеземной национализм прорезался, и свой мракобес вам ближе и дороже любого инопланетянина? Ну, будьте честным, скажите, что так, а? Молчите? – Он снова чиркнул спичкой и затянулся. – Болтун… Догонят они! Нас сто тысяч человечеств, у нас целые планеты только и заняты переработкой и распространением научной информации среди членов Союза, а эти щенки в одиночку догонять собрались! Да, мозги вам достались отменные, такие во всей галактике поискать, сможете, много сможете – но в коллективе! А заниматься интеллектуальными растратами, разбазариванием мыслительных мощностей – не позволим! Вы этому миру не хозяева, он наш общий, так что нечего тут самостийно управляться!
– А, собственно, какое вам дело до нашего прогресса или отставания? Вас сто тысяч человечеств, на кой вам малограмотные провинциалы?
– Болван! И болтун! Что вы мне в нос своим комплексом неполноценности тычете? Да поймите наконец, нужны вы! Хоть вы и без царя в голове, мягко говоря. Дожили до такого возраста, а все не знаете, зачем на свете живете! Из века в век, как попки: ах, вечные проблемы, ах, где ты, смысл жизни, ах, поиски себя…
– Вы, Александр Филиппович, наслушались обывателей и идеалистов. С этим как раз все в порядке.
– Ну-ка, ну-ка! И каков же этот ваш порядок?
– А таков: нелепо ставить вопрос об абсолютном смысле жизни. В разные эпохи в разных странах этот вопрос решался по-разному. Для нас, например, смысл жизни – освобождение людей от социальной несправедливости, угнетения человека человеком…
– Великолепно!
Да, это – смысл жизни. Для человека. Для нескольких поколений. А потом? Что, как коммунизм построили, так жизнь смысл потеряла? Поймите, это не смысл жизни, это ближайшая цель – великая, прекрасная, но все-таки временная цель. Дальше надо глядеть, дальше! И не спешите отбрасывать элементарную биологию. Да, смысл жизни – это продление своего биологического вида. У вас – своего, у нас – своих. Выделим общее: продление существования разумных биологических объектов. А это означает в первую очередь сохранение мира, где живем мы, вы и прочие разумные биологические субъекты. Дайте сигарету! Впрочем, нет, не давайте. – Он вдруг остановился, повернулся к Шустерову и торжественно объявил: – Уважаемый Лев Иванович! Вы – первый представитель гомо сапиенс, с которым Союз Объединенных Человечеств вступил в контакт. Мы просим вас быть нашим консулом на планете Земля и, если можно так выразиться, чрезвычайным и полномочным пророком…– А почему именно я?
– А потому что у вас мозги варят, потому что вы подготовлены. И не ортодокс, вас убедить можно – да я вас уже убедил, верно?
– Н-ну…
– Не кокетничайте! И потому, что не боитесь рот раскрыть. Ладно, я продолжаю. Объединенные Человечества считают, что время для контакта наступило, поскольку вы, люди, самостоятельно открыли опасность, надвигающуюся на все разумные виды вообще: будущее сжатие Вселенной и обращение ее в сингулярность. Ваша планета необходима Союзу как форпост для дальнейшего продвижения к внешней части Галактики. К сожалению, сказочка о нуль-транспортировке пока остается сказочкой, мы продвигаемся от мира к миру мелкими перебежками, необходимы опорные базы. Мы обращаемся к планете Земля с просьбой и настоятельным призывом: «Помогите! Вы нужны! Нужна планета – как ступень в лестнице, нужна великая интеллектуальная мощь миллиардов людей. Без этого не достичь нашей цели, не предотвратить сжатия Вселенной…»
– Да уж больно далека опасность, какая-то нереальная…
– Слушайте, вы! Вы себе представляете, что такое сжатие Вселенной? Ни черта! Вы ж тут знаете, что расширяется или там сжимается все пространство вообще! Додуматься до такой нелепости! Да мы про это в жизни не узнали бы, свет так и отсчитывал бы свои триста тысяч километров в секунду, безразлично, сжатые они или растянутые – и никакого красного смещения! А оно есть! А потом будет – фиолетовое, а тут уже станет по-настоящему тесно и жарко, пространство не растянется и не сожмется, его просто будет все меньше и меньше между галактиками, звездами, между солнцами и планетами… ну вас к черту, дайте сигарету!
– Александр Филиппович, разве можно столько курить?
– Отстаньте!.. И вообще хватит дурака валять. Нужны вы – и все! Пошли!
– Куда?
– Куда-куда! Договор подписывать!
– Кровью?
– Именно!
И Александр Филиппович двумя пальцами изобразил рожки.
1980
ТЕТЕ ПЛОХО, ВЫЕЗЖАЙ
Саврасову досталось неудобное кресло – спинка не откидывалась. И лицом против хода. Это действовало на нервы, и без того напряженные. За окном неслась мокрая ночь, чиркая дождем наискосок по стеклу. Время от времени поезд сбавлял ход, проплывали мимо высокие пригородные платформы с рябыми от ветра лужами под сиреневыми ртутными лампами на столбах. Потом платформы стали низкими – сюда уже не добегали от Москвы электрички. В Стогове поезд остановился на минуту. Захлопали двери, потянулись по проходу в поисках свободных мест лохматые парни в блестящих куртках под кожу, мужики постарше в синих тяжелых плащах, бабы в мокрых болоньях, с затянутыми мешковиной и выцветшим ситчиком плетеными корзинами… Лязгнули буфера, вагон качнуло, плеснулась скопившаяся в выщербленной оконной раме вода, сбежала прерывистой струйкой по темному линкрусту…
Снова заскользила в окне сырая тьма. Саврасов подумал, что все равно не уснет, и вытащил из портфеля книгу. Но после Паромного свет погасили. Вагон засыпал, стало тише. Только из угла доносился бубнящий басок, прерываемый иногда тихим кокетливым смехом – там сверхсрочник-музыкант обхаживал щекастую девчонку с мокрыми, распущенными по моде русыми волосами. Они сошли на станции со старинным названием Никонова Пустынь. В соседнем кресле неровно посапывал простуженный старик в промокшем польском плаще с погончиками. На остановках он просыпался, шмыгал носом, настороженно поглядывал в окно и снова засыпал…