Узники Тауэра

Правда, существовала одна загвоздка: Пенн-младший очутился в тюрьме пленником не короля, а государственного секретаря, в обход письменного предписания об аресте или законного обвинения. Причастные к этому произволу люди могли поплатиться за свои действия перед судом. Поэтому сэр Джон Робинсон пребывал в затруднительном положении, так как при всем желании угодить государственному секретарю он отнюдь не былт расположен рисковать своим состоянием и своей свободой. Наместник Тауэра обязан был действовать только по предписанию короля, передаваемому ему через генерального прокурора. Поразмыслив, сэр Джон потребовал от Арлингтона законного постановления о содержании узника в Тауэре.

Теперь уже государственный секретарь был склонен полагать, что немного погорячился. Ему предстояло уговорить короля оправдать задним числом арест Пенна, без чего Арлингтон мог считать себя погибшим человеком.

Арлингтон на людях был степенным, скучным вельможей; но в кабинете Карла, среди болонок, шутов и наложниц, он играл роль арлекина. Он весьма удачно пародировал походку и голос многих придворных, лаял, гоготал по-гусиному и такими-то вот шутовскими кривляньями и приобрел расположение короля. Теперь он очень смешно поведал королю о своем свидании с Пенном, и Карл взялся отстоять государственного секретаря от чересчур ретивых законников. Но для этого нужно было найти серьезный предлог для заключения Пенна в Тауэр. Арлингтона озарила счастливая мысль. По своей должности он считался также защитником веры и был обязан блюсти чистоту христианского учения. И вот он решил обвинить автора «Потрясенного фундамента…» в богохульстве и арестовать его в качестве преступника против короля, но не как главы государства, а как главы церкви.

Вследствие такого поворота дела Карл «по своей доброй воле и по собственному почину» велел занести в журнал королевского Совета высочайшее одобрение действий лорда государственного секретаря и предписал сэру Джону Робинсону подвергнуть узника строгому заключению. Арлингтон и сэр Джон вздохнули свободнее.

Пенну не позволяли видеться с друзьями и родственниками, писать письма и самому заботиться о своем содержании. Зима в тот год стояла суровая, снег покрыл землю толстым слоем, в заводях Темзы громоздились льдины, и узник замерзал в своем сыром, неотапливаемом помещении. Ему передали слова лондонского епископа Хэмфри Генчмана: «Пенн либо отступится от своего учения, либо умрет в темнице».

– Ладно, – сказал Пенн и, после некоторого размышления, добавил: – Жаль, что они не сказали мне этого с самого начала, а то ожидание скорого освобождения затормозило кое-какие дела.

Затем он обратился к слуге:

– Ты можешь передать отцу, который, верно, спросит обо мне, эти слова: прежде чем я хоть на йоту отступлюсь от своих убеждений, темница послужит мне могилой. Мне бояться нечего: Бог рассудит правых и виноватых.

Пенна должны были наказать согласно духовному уложению о религиозных преступлениях. Но как было доказать его богохульство? И по закону, и по распространенному в обществе представлению богохульством признавалось издевательство над Богом, нечестивые намеки на Святую Троицу и т. п. Ничего подобного не было в «Потрясенном фундаменте…», написанном в строгих правилах благочестия, за исключением разве что нескольких выпадов против оппонента. Но одним из главных утверждений Пенна было отрицание равного достоинства Иисуса Христа с Богом Отцом, а отрицание единства Троицы могло быть признано англиканской церковью богохульством.

Желая сложить с себя дальнейшую ответственность, Арлингтон добился от королевского Совета постановления, которым расследование дела и вынесение обвинительного приговора препоручалось духовному суду под председательством епископа Лондонского. Но Генчман старался не вмешиваться в это дело, чтобы не уронить авторитета церкви преследованием члена секты, которую никто официально не запрещал.

Таким образом, Пенн продолжал томиться в Тауэре без судебного постановления. Отец хлопотал за него – и вот в его темнице появились бумага, перья, чернила и посетители. В то же время Уинсент и другие его оппоненты писали против узника памфлеты, называя его «богохульником, соблазнителем и социанистом». Эти сочинения также выходили без официального разрешения, но их авторов никто не преследовал и не сажал в Тауэр.

Пенн в темнице старательно изучал Библию и предавался размышлениям о высших предметах – о любви к Богу, о пользе страданий и т. д. Плодом этих занятий стало его знаменитое сочинение «Нет креста, нет короны», в котором он яркими красками изобразил испорченный мир: развращенное светское общество и гордое, самодовольное духовенство. «Нам нужно самопожертвование, – писал он. – Делать добро, терпеть причиняемое нам зло – вот наши главные добродетели» – и в подтверждение своих слов приводил изречения знаменитых людей – философов, мудрецов, поэтов и героев всех времен.

Вереница тоскливых дней и ночей не сломила его. Он говорил: «Они во мне ошибаются. Что мне их угрозы! Пусть узнают, что я в силах перенести их злобу». Наконец Уильям Пенн-старший тронул сердце короля, и Карл, утомленный всей этой историей, отправил к заключенному своего капеллана и знаменитого богослова Эдварда Стиллингфлита, которому было поручено добиться от узника признания его вины, что послужило бы поводом для его освобождения.

Но Пенн с Библией в руках смело отстаивал свои верования перед человеком, которого называли великим и который громил в диспутах самых красноречивых иезуитов, анабаптистов и прочих сектантов всех родов и оттенков. Пенн не мог состязаться с ним в учености, но главный его довод был неотразим.

– Скажите королю, – говорил он Стиллингфлиту, – что я считаю Тауэр самым плохим аргументом на свете.

При вторичном посещении капеллан изменил тактику. Он привез Пенну свои сочинения, которые развеяли в голове упорного квакера последние сомнения относительно единства Троицы и божественности Иисуса Христа. Пени написал брошюру, где изложил свои новые взгляды по этому предмету. Стиллингфлит донес королю об исправлении узника, и Карл подписал указ о его освобождении.

Похититель королевских сокровищ

За свою долгую, бурную жизнь полковник Блад проявил себя человеком разнообразных способностей и, словно змея, не раз сбрасывал с себя кожу. Он родился в кузнице, получил воспитание в военном лагере и ораторствовал на сектантских сходках; попеременно ремесленник, солдат и проповедник, он был мастер на все руки. Подобно многим своим соотечественникам-ирландцам, Блад сначала воевал за Карла I, потом за Кромвеля и, наконец, опять за короля, никогда не оставаясь внакладе. В годы Реставрации страх потерять приобретенные у эмигрантов земли, на которые претендовали прежние владельцы, толкнул его в ряды заговорщиков против Карла II.

Блад был из тех людей, для которых убийство является простым движением руки. Много шума наделало его покушение на герцога Ормонда. Будучи лордом-наместником Ирландии, Ормонд способствовал передаче конфискованных революционным правительством земель их законным владельцам. В числе пострадавших от действий герцога был и Блад, который поклялся лично вздернуть своего обидчика. Несколько лет спустя, когда Ормонд был отозван в Англию, Блад попытался привести свою угрозу в исполнение. Вместе со своим сыном, зятем Хантом и одним ирландцем-великаном он однажды вечером подстерег экипаж герцога у ворот его лондонского дома. Вытащив Ормонда из кареты и привязав его к спине великана, похитители поскакали к Гайд-парку. Герцога спасла чистая случайность. Блад оторвался от сообщников, чтобы своими руками приготовить в Гайд-парке виселицу для Ормонда; между тем герцог сумел скинуть великана вместе с собой с лошади на землю. Между ними завязалась борьба (они были привязаны спинами друг к другу); в это время подоспела домашняя прислуга герцога с факелами, кочергами и дубинками и спасла своего господина.

Блада разыскивали, но как-то очень вяло. Говорили, что он пользуется покровительством влиятельных лиц при дворе, в числе которых называли второго Бэкингема и леди Кэстлмен, имевших личные счеты с Ормондом. Во всяком случае, Блада привело в Тауэр не это, а другое, более романтическое преступление – он покусился на главную сокровищницу королевства.

Возле южной стены церкви Святого Петра в Тауэре стоит памятник Тэлботу Эдвардсу, хранителю королевских сокровищ. Этот человек заслужил вечную славу на восьмидесятом году жизни. У Эдвардса был сын, которого он в скором времени ожидал из Фландрии. Дочь, родившаяся уже тогда, когда хранитель сокровищ переступил порог пятидесятилетия, жила с ним в Тауэре; кроме нее в доме Эдвардса проживали старуха жена и служанка. С разрешения сэра Джилберта Тэлбота, смотрителя королевских регалий, Эдвардс имел в своем ведении ключи от сокровищницы и за известную плату пускал охотников полюбоваться зрелищем короны, скипетра и державы, так как выплата жалованья чиновникам постоянно задерживалась. Вырученные деньги Эдвардс и сэр Тэлбот делили между собой.