Узор на снегу

Это было не так много, как хотела бы Лилиан, но это все, что могла она получить.

10

Лилиан только что закончила переодеваться к обеду, когда в ее дверь постучал Тимоти. Поначалу она испытывала большое искушение сделать вид что ее нет, но тот проревел:

— Я знаю, что вы там, и буду стоять здесь всю ночь, если понадобится, поэтому лучше впустите меня!

Лилиан, отлично знавшая, чем вызван этот взрыв, устало вздохнула.

Ее разговор со Стефани оказался не из легких. Известие о том, что Лилиан собирается уехать раньше, чем планировала, — и одновременно с Мелвиллами, — вызвало бурю переживаний, которую не мог успокоить даже подарок — очаровательная старинная брошка. Чтобы смягчить удар, Лилиан пригласила девочку прилететь в Анкоридж новогодним вечером и побыть у нее в отеле пару дней.

— Разумеется, это на усмотрение твоего отца, — предупредила она. — Но, возможно, он позволит, так как знает, что ты не останешься без присмотра.

— Не рассчитывайте на это, — проворчала Стефани. — Он следит за каждым моим шагом и не позволяет делать то, что мне хочется.

По-видимому, она была права. То, как Тимоти, напал на ее дверь, едва не трещавшую под мощными ударами, свидетельствовало о недовольстве жизнью.

— Я не глухая, как вам известно, — заявила Лилиан, распахивая дверь. — Ни к чему вести себя так, словно вы штурмуете Бастилию.

Он яростно процедил сквозь зубы:

— Если бы мне пришлось, я сначала удостоверился бы, что вы крепко заперты, так как, гуляя на свободе, вы представляете огромную угрозу!

Он еще не закончил одеваться к вечеру. Острые, словно нож, складки на брюках без единой морщинки сбегали к сверкающим носкам черных туфель, но, в пылу негодования не замечая холода, он не удосужился надеть пиджак. Три верхние пуговицы белоснежной рубашки были расстегнуты, манжеты свободно висели на запястьях, а волосы в беспорядке падали на брови. Тем не менее он был великолепен в своем гневе.

— Кажется, я опять в чем-то провинилась, — мягко сказала она, заметив лежавшую на его ладони коробочку для драгоценностей. — Вы не одобряете мой подарок вашей дочери?

— В том, что касается Стеф, я не одобряю ни одного вашего поступка, — выпалил он. — Ей еще рано носить дорогие побрякушки, и это ясно любому, имеющему хоть каплю здравого смысла.

— Она недорогая, — сказала Лилиан, сопротивляясь попытке сунуть ей в руку бархатную коробочку. — Камни ненастоящие, и я не возьму ее назад. Я подарила ее Стефани и хочу, чтобы брошка осталась у нее.

— А я хочу вернуть ее вам. — Дыхание с хрипом вырывалось из его груди, и это было предвестием грядущего взрыва. — И это еще не все. Вы уже вынесли вердикт и дали мне понять, что не намерены больше иметь со мной ничего общего, что никакие мои слова или поступки не изменят наших отношений, и что наша… связь была ошибкой. Что ж, теперь моя очередь. С этой минуты держитесь подальше от Стеф. Никаких «девичьих» секретов, никаких междусобойчиков и никаких попыток нацепить на нее драгоценности. Ничего! Вы поняли?

— Я знала по собственному опыту, что вы бессердечны, Тимоти, — проговорила Лилиан; презрение придало ее речи гладкость, которой обычно она не отличалась, — но то, что вы еще и дурак, явилось для меня откровением. Не меня надо винить, если Стефани ведет себя с вами вызывающе. Всему причиной ваше безрассудство. Вы всерьез считаете возможным программировать ее желания в соответствии с вашими?

— Она моя дочь. Я…

— Это не означает, что она часть вас самого. Она человек с потребностями, превосходящими все, что ваше слабое воображение способно представить. В отличие от вас ей недостаточно эмоциональной подпитки от призрака умершей матери. Стефани необходимо живое человеческое тепло, и я не перестану предлагать ей это независимо от того, дадите вы разрешение или нет. Хотя я и уезжаю завтра, но…

— Возможно, это лучшая новость из тех, что я услышал за неделю! Жаль, что вы начали не с нее.

— Но ваши проблемы не исчезнут вместе со мной, — спокойно продолжила Лилиан. — Вы, без сомнения, способны подавить волю Стефани и, как я полагаю, радуетесь своему могуществу, однако это не надолго. Потому что однажды она лишит вас этого, и, возможно, гораздо скорее, чем вам кажется. Она изберет собственный путь в жизни, но вряд ли захочет предпринять это путешествие со своим отцом. Вы кончите тем, что останетесь одиноким стариком, Тимоти, никому не нужным, лишенным сильных привязанностей, и это будет именно то, чего вы заслуживаете.

— По крайней мере, я избавлюсь от вас, — отрезал он. — Это многое компенсирует!

— Но вы никогда не избавитесь от меня окончательно, Тимоти, потому что я оставляю Стефани свою дружбу и любовь.

— В обмен на что? — съязвил он.

— Ни на что, кроме удовлетворения от сознания того, что если ей когда-нибудь понадобится помощь или поддержка, она сможет позвонить мне.

— Не говорите с придыханием, — сказал он. — Стеф нравится строить из себя непонятого подростка, отчаявшегося найти сочувственного слушателя, но это только спектакль. Мне жаль, что приходится высказывать это вам, однако для детей ее возраста справедлива поговорка: с глаз долой — из сердца вон. Гарантирую, что она забудет ваше имя еще до Нового года.

— Не рассчитывайте на это, — ответила Лилиан, почти желая, чтобы он оказался прав. По крайней мере, в этом случае ей не придется нести груз ответственности за то, что добавила горя ребенку. — Уже прошли те времена, когда вы диктовали Стефани правила, а она послушно следовала им.

Лилиан сказала это под влиянием момента, просто в пику ему, и даже предположить не могла, как скоро сбудется предсказание.

Утро двадцать седьмого началось с того, что гостей предупредили о надвигающейся снежной буре.

— Наслаждайтесь солнцем, пока это возможно, — сказал им один из лыжных инструкторов. — А те, кто собирается улететь вертолетом, будьте, пожалуйста, готовы сразу после ланча.

В ужасе от перспективы стать заложницей погоды, Лилиан все утро думала только о том, чтобы она не испортилась до тех пор пока вертолет не унесет ее подальше от долины. Предыдущие дни дались ей нелегко, и она всерьез сомневалась, что переживет еще одну ночь под общей крышей с Тимоти. Хотя между их половинами не было двери, стены оказались недостаточно толстыми, чтобы позволить забыть о нем.

Бодрствуя или во сне, она постоянно ощущала его присутствие всего в нескольких футах от себя. Знала, когда он приходит и уходит. Слышала звук бегущей воды, когда он принимал душ, приглушенное бормотание, когда он говорил по телефону.

Но хуже всего было то, что Стефани выглядела мрачной и замкнутой за исключением тех моментов, когда плакала.

— Я ненавижу тебя! — яростно кричала она отцу накануне вечером. — Мне бы хотелось умереть, и держу пари, что ты бы этому обрадовался!

И без того израненное сердце Лилиан болело за них обоих. Она еле сдерживалась, чтобы не пересечь ничейное пространство между их дверями и не призвать отца и дочь дорожить узами, которые связывали их, и не испытывать эти узы на прочность ссорами.