Узы крови

Хриплый голос замер. Жан проковылял мимо друга, притворяясь, будто не слышит. Он повалился на кровать и укрылся одеялами. Запах Бекк, запах ее болезни окружил его. Он отвернулся к стене, чтобы никто не видел его слез.

Глава 9. ПЕРЕКРЕСТОК

Дождь падал огромными каплями, лупя по насквозь мокрым плащам и оглушительно стуча по капюшонам. Струйки холодной воды проникали во все щели, сбегали ручейками по замерзшей коже. Густая грязь засасывала сапоги при каждом шаге. Сильный ветер дул навстречу путникам. Жану мучительно хотелось сесть верхом на лошадь, которую он вел под уздцы, но они находились в дороге уже целый день, и силы животного следовало поберечь на тот случай, если придется спешно убегать от того, что ожидало их впереди. Последний участок любого пути всегда кажется самым длинным, но никогда еще он не оказывался настолько затянувшимся, как этот вечерний переход к перекрестку дорог у Пон-Сен-Жюста.

Жан вспоминал, как в последний раз приближался к этому месту: тогда у него оставалась надежда, хотя тело его было истерзано. Ему обещали завершение: либо исполнение клятвы, либо смерть. На сей раз все обстояло совершенно иначе. Возможно, рука все еще там. Возможно, каким-то образом им удалось приехать раньше и его сын не успел осквернить место упокоения королевы. Тогда шестипалую руку можно будет перезахоронить где-нибудь в безопасном месте, а Жан получит наконец разрешение повернуть обратно. Однако не требовалось обладать предвидением Анны, чтобы почувствовать: даже эта слабенькая надежда беспочвенна. Перекресток не обещает никакого завершения — только начало нового, еще более тяжелого пути.

Жан повернулся к дочери — так же, как и он, закутанной в плащ и согбенной, бредущей по воде, под порывами ветра. В течение этих двух недель гонки Анна старалась поддерживать его дух — во время штормов на море, бегства от засады грабителей в горах, на всех кишевших клопами постоялых дворах, если им везло, и в придорожных канавах — если нет. Теперь он видел, что даже ее запасы веры истощились, что дочь держится только силой воли, что ее терзают видения.

Пока он оценивал ее усталость, Анна, почувствовав его взгляд, подняла голову. Она вскинула брови. Он огляделся и одними губами произнес: «Уже близко», хотя толком ничего вокруг не разглядел. Непогода и темнота скрыли от его близоруких глаз даже край леса. Он видел только грязь на шаг впереди себя. До цели их могли отделять как несколько часов, так и всего минута.

А потом, словно невидимая рука внезапно перестала работать на помпе, дождь ослабел, а мгновение спустя и вовсе прекратился. Вокруг стало чуть светлее — сквозь обрывки туч глянула прибывающая луна. Путники остановились, сбросили капюшоны. Лошади ткнулись им в спины мордами. Ветер переменился и теперь дул в спину, став чуть теплее. Они повернулись к нему, радуясь возможности вобрать в себя хоть немного тепла.

Не открывая глаз, Жан предложил:

— Может, станем на отдых здесь, под деревьями? Обсохнем, а путь продолжим на рассвете.

Он надеялся, что Анна согласится, отсрочив неизбежность, которая их ожидает. Но в то же время он знал, что она не сделает этого.

— Думаю, что нам следует идти дальше, отец. И разве ты не сказал, что в Пон-Сен-Жюсте есть постоялый двор?

— Был.

К нему пришло воспоминание: взмахи клинков, умирающие люди, первое появление опасного врага…

— Возможно, его там уже нет.

— Давай надеяться, что есть. Вот и вторая причина идти дальше.

— Хотя бы сядем верхом. Лошади уже достаточно отдохнули.

Грязь засасывала копыта, но дождь прекратился, и ветер подталкивал их вперед. Лес начал редеть, некоторые деревья были срублены. Путешественники миновали убогую хижину, стены которой просели, а соломенная крыша защищала от непогоды еще хуже, чем капюшон. Сбоку от нее улавливалось какое-то движение: в загончике из грязи поднялась свинья, принюхалась к чужакам и снова улеглась. Жану показалось, что из дверного проема на них устремились глаза человека, но их взгляд тотчас погас. Жан и сам вырос в таких местах, в долине Луары, и прекрасно понимал, какой ужас должно было вызвать появление незнакомцев в столь уединенном месте. Даже в лучшие времена проезжие люди бывали здесь редко. А в такую отвратительную ночь они могли быть только посланцами самого дьявола.

Дорога повернула между двух берегов, почти замкнувшись кольцом, а потом резко устремилась снова на север. Благодаря редким проблескам луны Жану удалось заглянуть вперед, и он увидел заросли терновника по обе стороны дороги.

Жан не знал, натянул ли он узду или же лошадь остановилась самовольно, но они застыли на месте как раз в тот момент, когда луна вынырнула из полосы туч и усеяла дорогу пятнами света, блеснув на перекладине виселицы и обломках металла. Клетка, сохранившаяся в воспоминаниях Жана, «рассыпалась почти полностью: осталась только верхняя часть, проржавевшая, расколотая, но все еще смутно напоминающая очертания человеческой головы, неопределенно повторяя линии носа, губ, подбородка. Она висела на перекладине, словно те головы, которые он за волосы своей рукой поднимал на эшафотах по всей Европе, демонстрируя вопящим толпам.

— Раны Господни!

Жан покачнулся, почувствовав, как Анна запоздало протянула к нему руку. Он упал с седла, соскользнув по крупу лошади; ноги его подломились. Он сидел на земле, в рыжей глине, и пялился на маску, из которой когда-то смотрел сам. Годы внезапно съежились, и он вновь стал глядеть на мир сквозь эти прорези, снова ощутив прежний ужас. Истерзанные кости и вывернутые суставы — все раны, полученные им после той ночи, когда он вывалился на землю из этой клетки, — острой болью обожгли его тело.

В следующий миг Анна уже была рядом с ним. Она взяла отца под руку, помогла ему встать и привалиться к лошади, прижала к его губам оплетенную бечевой бутыль с вином. Жан сделал глоток, поперхнулся, выпил еще. Наконец его глаза понемногу просветлели, так что он смог ясно увидеть перед собой лицо дочери. Как ни странно, Анна улыбалась.

— Неужели это не тот перекресток?

Она говорила тоном ребенка, которому был обещан подарок в конце пути. Юмор висельников Анна Ромбо унаследовала от отца.

— К счастью, нет.

Жан выдавил из себя слабую улыбку и тряхнул головой, пытаясь разогнать туман. Затем он опустил взгляд — и его невеселое веселье моментально улетучилось. В самом центре перекрестка Жан приметил кучу разрытой земли, осыпавшейся в неглубокую лужу. Кто-то копался здесь. Копался совсем недавно, так что даже ливень не успел уничтожить следов.

Жан потянулся вперед и снова упал, запустив руку в затхлую воду, — она погрузилась по самое плечо. Пальцы зашарили по краю ямы. Он не думал, что так быстро наткнется на дно. Шкатулка с ее драгоценным содержимым была зарыта гораздо глубже — не менее глубоко, чем обычная могила. Здесь не оказалось ничего, кроме жидкой глины, воды и мелких камней. Ничего твердого, что могло бы его обнадежить.

Ромбо снова почувствовал руки Анны, подхватившие его под мышки. Он позволил дочери помочь ему подняться и опять устало привалился к боку лошади.

— Ее нет, Анна, — прошептал он.

Он не знал, к какой из двух Анн обращается: к той, что стоит рядом, или же к той, которой здесь не было.

Дочь прижимала его к лошади, ощущая, как содрогается его сердце, с каким трудом он дышит. Она знала, что Жана поддерживала только слабая надежда на то, что каким-то чудом рука все еще будет на месте, никем не потревоженная в своей неглубокой могиле, что сын французского палача не посягнет на клятву отца, что чудовище не восстанет из мертвых. Если бы все это оказалось так и поиски руки закончились, Жан смог бы вернуться в Тоскану, попытался бы помириться с Бекк, стал бы искать желанного и столь заслуженного им покоя. Анна надеялась на это и молилась об этом — как умела. Однако она не могла не понимать, что Джанни опередил их слишком сильно.