Узы крови

— Ты играешь?

Голос звучал очень тихо. Томас даже не был уверен в том, что что-то услышал. Он поднял голову, моргая на ярком свету, и устремил взгляд на сгусток темноты, находившийся в комнате. Позади стола, имея перед собой неизменную шахматную доску, возвышался остроконечный ночной колпак. В его тени находилось лицо имперского посла Симона Ренара. Лиса.

— Когда у меня есть досуг, милорд. А значит, нечасто. Появилась рука — очень белая, очень худая, с ногтями в форме идеальных половинок луны. Она на секунду повисла над доской — и опустилась.

— Шахматы — это не досуг. Шахматы — это жизнь.

Рука снова поднялась и сделала быстрое движение, словно кошка. Нет, как лис, в честь которого этот человек получил свое прозвище. На шахматной доске конь присоединился к своему товарищу, королева скользнула вперед.

— Мат в три хода. — Раздался сухой смешок, похожий на царапанье полировочной шкурки по дереву. — Сомневаюсь, чтобы приор Равенны его заметил. Он редко видит на три хода вперед.

Красивые пальцы задержались около королевы, огладив ее от короны до бедра. А потом человек, сидевший за столом, взял фигуру и подался к свету. Томас снова увидел удлиненное бледное лицо, состоящее, казалось, только из плоскостей и углов, устремленных вниз. Ресницы роскошной вуалью прикрывали темные ямы глаз. Взгляд Лиса встретил глаза Томаса, стоявшего в дальней части комнаты. Зазвучавший снова голос уже был лишен прежней ленцы:

— Ну?!

— Милорд, все как мы и подозревали. Ее там не оказалось.

— О! — В этом единственном звуке прозвучало почти чувственное волнение. — Значит, твои наставники снова оказались правы. Я искренне изумляюсь тому, как искусно иезуиты владеют информацией.

— Мы делаем все, что необходимо, милорд. Для вящей славы Божьей.

— Конечно. Всегда и исключительно — только для вящей славы Божьей, так?

Томас, уловивший в его тоне насмешку, продолжал ровно дышать. Он достаточно часто играл в шахматы, чтобы распознать столь очевидную уловку. Общество Иисуса послало его сюда служить правой рукой этого человека, потому что Лис, имперский посол, был реальной силой за троном королевы Марии. Иезуиты и Ренар стремились к одному и тому же: снова сделать Англию католическим королевством и союзником Империи. Рядом со столь великой целью непочтительность этого человека была ничем, а гнев стал бы пустым потворством. Кроме того, гневная реакция отсрочит то, что Томасу хочется услышать больше всего.

— И что теперь, милорд?

— Теперь, Томас? — Ренар снова отодвинулся в тень. — Теперь тебе суждено со всей поспешностью ехать в Рим. К молодому человеку, снабдившему нас той дразнящей информацией, которую ты только что проверил. По словам твоих старших братьев, этому юнцу известно нечто большее. Он знает не только то, что именно исчезло из гроба. Он также знает, где это можно отыскать.

Ренар внезапно вскочил и пронесся по комнате, так что его лицо приблизилось к лицу Томаса, а длинные пальцы начали гладить его шею. Понадобилось немалое усилие для того, чтобы не отпрянуть от этой близости, от тошнотворного дыхания, вырывавшегося из тонких губ. Ходили слухи, что Ренар ужасно страдает желудком. Именно потому он никогда не спит, ночами напролет бодрствуя за своими шахматными досками, за сообщениями своих шпионов, за своими интригами.

— Иди, — зловонное дыхание принесло с собой шепот, — иди и принеси мне то, что было украдено. Принеси мне оружие принуждения. Ради вящей славы Божьей. Принеси мне шестипалую руку Анны Болейн.

Томас содрогнулся, хотя и предвидел, что дело закончится именно этим. Он содрогнулся, вспомнив честное лицо смотрителя, его мольбу оставить королеву спокойно спать в могиле. Содрогнулся, потому что он, Томас Лоули, осквернил ее гроб. И, выполняя это задание, осквернит его снова. Как часто слава Божья ведет его по трудной тропе!

Глава 1. СИЕНА

Ренар уже вернулся за свой стол. Скрип пера, шорох складываемой бумаги. Растоплен воск, к печати прижат перстень. Новая бумага прибавилась к первой.

— По этой грамоте ты доберешься до Антверпена. Это — кардиналу Карафе в Риме. Только для его глаз, понимаешь? Хотя я вполне отдаю себе отчет в том, что сначала ты его вскроешь и прочтешь сам.

— Милорд, я…

— Не надо отпираться, Томас. Я читаю твои письма, как и ты — мои. Информация — вот единственное, что по-настоящему важно. Просто позаботься о том, чтобы письмо было доставлено. А это, — тут Лис поднял последний, самый маленький пакет, — командующему имперскими силами у Сиены. Оно поможет тебе и нашему юному доносчику оказаться в городе.

— В Сиене? — Ренару впервые удалось застать Томаса врасплох. — Но Сиена же в осаде! Говорят, что она продлится не меньше, чем осада Трои.

Ренар поднял голову. Улыбнулся, оценивая изумление собеседника и наслаждаясь тем, что его ход все-таки стал неожиданностью.

— На этот раз осведомленность иезуитов уступает моей собственной. Сиена — это не Троя. Сиена вот-вот падет.

— Фуггер! Ты здесь?

Жан Ромбо говорил едва слышно, но слова гулко отразились от земляных стен, разнеслись по узким кривым проходам. Он заблудился на последнем перекрестке. Слепой, как червяк, он шел, выставив вперед тисовую палку. Прикосновение пальцев к влажной глине — вот единственный способ ориентироваться. Он ощущал, как по мере углубления в лабиринт воздух становится более затхлым. Это был не его мир, и Жан снова проклял необходимость проводить здесь время. Проклял молча, потому что понимал: любые слова опасны.

Жан Ромбо наткнулся на чью-то живую плоть и вскрикнул, но в полной темноте чужая ладонь зажала ему рот. Нет, не ладонь: возле лица Жана не растопырились пальцы. Культя. Жан нашел того, кого искал.

Культю отняли от его рта, и в следующую секунду слабый луч света упал из привернутого фонаря. В глубине кромешной тьмы это было сравнимо со взглядом на самое солнце.

Щурясь, Жан одними губами произнес:

— Фуггер.

Фуггер придвинул губы к самому уху Жана:

— Ромбо. Что привело тебя в мое царство?

Его голова повернулась, и Жан тоже приблизил губы к уху своего собеседника.

— Сам знаешь, Фуггер. Ты прислал весть. Уже пора? Вместо ответа Фуггер повел фонарем, поставив его на узкий земляной карниз. Там стоял барабан — детская игрушка. На его поверхности были рассыпаны камушки. На глазах у Жана они начали вибрировать на туго натянутой коже. Что-то заставляло их двигаться. Он прижал ухо к земляной стене и различил едва слышное шебуршание — так мыши скребутся за деревянной обшивкой.

Жан снова повернулся к Фуггеру, поднял брови и, кивнув на стену, беззвучно спросил:

— Как давно?

Единственная кисть руки расправилась и сжалась три раза.

Жан наклонился к нему.

— Идем обратно. Я их отправлю.

— Я остаюсь.

— Фуггер…

— Я остаюсь. Я знаю, что нужно моей красотке. Немец с улыбкой похлопал по стенам.

Жан покачал головой. Он знал Фуггера уже почти двадцать лет — по большей части они встречались на поверхности земли. И порой Ромбо забывал о том, что, когда они встретились впервые, немец уже семь лет жил в яме под виселицей. Фуггер был прав: никто лучше его не знал подземного мира.

Бросив предостерегающий взгляд, который ясно говорил: «уходи, как только закончишь работу», Жан ощупью пробрался обратно и в конце концов вывалился к ошеломляюще яркому свету факела у двери. Он стукнул в нее костяшками пальцев, отбив резкий ритм: три, два, еще три. Засовы поднялись, дверь открылась, впустив Жана в земляную комнату. Следующая дверь привела его в каменную комнату. Оттуда вверх вели ступеньки. Жан вышел из царства Фуггера и теперь находился под самим бастионом. Внутри стен Сиены.