В Бирмингеме обещают дождь

Саломаха на секунду остановился, не сводя расширенных зрачков со своих побелевших от напряжения пальцев, коротко вздохнул и тихо закончил:

– В конце концов она закричала.

Мы молчали. Вновь стали слышны разговоры посетителей и шум дождя. Саломаха вдруг резко вскинул голову, но не встретил ни одного ответного взгляда. Он снова опустил глаза и, еще раз переведя дыхание, продолжал тихим сдавленным голосом:

– Потом очухался я, туман этот в глазах пропал ... Смотрю - она без сознания. На ее руках, где я держал, синяки черные наливаются. Глаз подбит, юбка задрана, белье - все в клочья, заляпано кровью ... Короче, картинка из протокола. Я тоже в виде соответствующем: расхристанный весь, на рубашке рукав оторван, следы от ногтей. Ну все, думаю, приплыли - восемь лет. Это как минимум - а ведь я ж ее сюда заманил предумышленно ... Семья, карьера - все к черту! Мама не переживет ... сын без меня вырастет ... Пять минут кайфа - и вся жизнь коту под хвост!

– А что, был кайф?
– странно глянув на Саломаху, спросила Юлька.

– Был.
– тот сжал зубы, и на побледневших щеках его перекатились жесткие неприятные желваки, - Не столько от секса, сколько... Когда вот так барьеры опустишь, то опьянение - от чувства абсолютной свободы обалденное ... Да только тут же мне и поплохело - думаю: Господи, что ж теперь делать? Может, просто отвалить, и пусть потом доказывает? И сам же себе и отвечаю: докажет, в пять минут докажет! Доплетется в таком вот виде до ближайшего отделения, и вперед - через полчаса в кутузке буду сидеть.

Саломаха помолчал, снова машинально взявшись за свой пустой стакан. Потом еще тише, медленно выталкивая слова, продолжил:

– И тут у меня мысль мелькнула: сейчас, пока она в отключке, подушку на лицо - и концы в воду ...

Он сглотнул слюну, и заговорил быстрее:

– Думаю: если бросить ее потом в этом же подъезде, но на другом этаже, никто ее с этой квартирой не свяжет, а я приберусь - и шито-крыто! Голова у меня прояснилась - прямо, как компьютер: "щелк, щелк, щелк" ... Дальше: если душить - я где-то читал, что мочевой пузырь слабеет, - так надо ее на пол стащить, чтоб не на диване. Плащ не забыть - забрать с собой ... Не оставить отпечатков пальцев на сумке и туфлях ... Это я сейчас рассказываю долго, а тогда все эти мысли вскачь, параллельно, за секунду какую-то. Там и подушка под рукой была, с дивана свалилась - старомодная такая, вышитая. Я ее подобрал - думаю, маловата ... но, если двумя руками прижать, то наверно, ничего ...

Он опять умолк. Задрожавшими руками поставил на стол стакан.

– Думаю: стоп, еще раз, все хорошо продумать, чтоб не лопухнуться нигде. И так старательно представил все, что буду делать - поэтапно. Душить, значит, затем тащить, подтирать - ну, и так далее ... Потом - в подъезд на разведку: если никого нет, то я тело вытащу и спокойно домой пойду. По яркой солнечной улице. Приду, буду вести себя как обычно, на всех смотреть, спокойно разговаривать - с женой, сыном ...

Саломаха поднял голову, медленно обвел нас всех взглядом и вдруг жалко улыбнулся пухлыми дрожащими губами.

– Понимаете, я вдруг так ярко почувствовал, каково мне будет... Какая там семья! Если милиция не найдет, то я сам ... не выдержу. И тут меня холодный пот прошиб: Господи, как же близко я был к тому, чтобы ... ну нет, думаю - лучше тюрьма!

Он помолчал, глядя перед собой остановившимися глазами, будто вновь видя ту далекую комнату.

– И что дальше?

Это спросил Левин - и так резко и неожиданно прозвучал его голос, что я вздрогнул.

– Ничего.
– Саломаха будто проснулся, глубоко вздохнул и пожал плечами.
– Сижу, жду, пока очнется. Решил: будь, что будет ... может, как-нибудь договорюсь с ней ... ну, там, прощенья попрошу ... Потом она пошевелилась, приоткрыла глаза, еще мутные такие - я набрался духу и начал лепетать: не знаю, мол, как так получилось, я не хотел ...

Он сделал паузу и вновь оглядел присутствующих, недоуменно задрав брови.

– А у нее глаза вдруг такие круглые стали, она и говорит: "Ты что, Денис, обалдел? Мы же играли! Я думала, ты тоже играешь!"

Воцарилось длительное и неприятное молчание. По удивленному лицу Саломахи было видно, что такой реакции он не ожидал.

– И что потом?
– наконец спросил Лешка.

– А заревел я.
– хрипло отвечал Саломаха, - Ей-Богу, сроду со мной такого не бывало, ни до, ни после - прямо ревел, как младенец, сопли размазывал ... А она гладила меня по головке и прощения просила ... Представляете, она - у меня! За то, что на изнасилование спровоцировала! Он снова оглядел присутствующих, задрав брови.
– Все говорила, да говорила: что, мол, у нее и в мыслях ничего такого не было, что она просто немножко поиграть захотела ... ну, разве что, увлеклась чуть-чуть, но ведь и я увлекся ... не могла ж она ни с того, ни с сего, отдаться по первому же требованию - кем бы она тогда выглядела?... вот она и пыталась лицо сохранить, но ведь было же очевидно, что это - только игра, раз она вообще сюда прийти согласилась ... а ведь все мои намерения были на мне крупными буквами написаны ...

– Саломаха говорил захлебывающейся скороговоркой, копируя суетливую женскую интонацию (что почему-то вызывало странное ощущение гадливости), - ... и разве ж она в самом деле сопротивлялась?... да если б она всерьез сопротивлялась, она бы куда надо попала, а не мимо, она так старательно промахивалась, а я не оценил ... и разве ж это я всерьез ее бил?... всего-то в четверть силы, да так интеллигентно - ясное дело, что понарошку ...

– И что с ней потом стало?
– спросил я.

– Ничего, жива. Что с ней сделается?
– отвечал Саломаха, - Мы с ней потом еще два раза на ту квартиру ходили ... правда уже без этой дури с побоями.

Он помолчал, а потом добавил:

– А вот ту секунду своего колебания - запомнил я на всю жизнь ... Никогда нельзя быть уверенным, кто на что способен. Ну ладно, дамочку эту я не понял ... так чужая душа - вообще потемки! Но ведь я и в себе черные дыры обнаружил - вот что больше всего меня потрясло! Идешь себе, идешь - и вдруг хлоп в такую дыру со всеми своими потрохами! Среди бела дня! На трезвую голову!
– он обвел всех взглядом и умолк. Рассказ его, очевидно, был закончен.

Опять воцарилось молчание - еще более длительное и более неприятное, чем раньше.

– По-моему, ты подонок, Саломаха!
– наконец, хрипло сказал Левин, А потому твои раглагольствования о морали столь же некомпетентны и безнравственны, сколь и рассуждения человека с неполным средним образованием о квантовой механике!

– Почему же, Илюша?
– притворно удивился Громов, - Ведь он же не убил эту женщину ... мог, а не убил! В тюрьму готов был пойти, как Родион Раскольников!

– Не юродствуй, Лешка!!
– заорал Левин с такой яростью, что люди за соседними столиками оглянулись.
– Ты ведь все прекрасно понимаешь - у порядочного человека и мысли такой возникнуть не должно - лежащую без сознания женщину душить!...
– он побледнел и откинулся на спинку своего стула. Я вдруг вспомнил, что у него слабое сердце.

– Илюша!
– Юля наклонилась к Левину, - Господи, да не волнуйся ты из-за этого подлеца ... ну, какое тебе до него дело?!... Хочешь, я воды принесу?

Левин отрицательно покачал головой. Губы его дрожали - ни то от боли в сердце, ни то от ненависти.

– А чего вы меня подонком, да подлецом обзываете?

Странная интонация Саломахи не вязалась со смыслом его слов. Синхронно, с четырех точек пространства мы перевели взгляды на него - он улыбался!

– А вы и поверили, да?... Ха-ха-ха!...
– по его лицу гуляла кривая и несколько жутковатая улыбка ; тело начинало трястись в приступе хохота, Поверили, да?! Ха-ха-ха-ха-ха!. ..

– Так ты чего, набрехал все?
– несвойственно тихо спросил его Лешка. На какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас ударит Саломаху по лицу.

– А ты думал, я и впрямь насильник?... Ха-ха-ха-ха-ха!...
– зашелся Саломаха.
– Да ежели б я был, то неужто стал на всех углах об этом рассказывать?...

– Господи, какой негодяй!
– хрипло выговорил Левин.
– Это ж надо!... Какой абсолютный и окончательный негодяй!
– Он отодвинул свой стул и медленно поднялся на ноги.
– Жаль, что на такой неприятной ноте приходится прощаться ... но ничего не поделаешь.
– он кивнул мне и Юле, - До свиданья, Жень, приятно было после всех этих лет с тобой увидеться; Юлечка - до скорого.
– он посмотрел на Громова, - Леш, ты меня подбросишь до гостиницы?

Прозвучали прощания. Лешка с Юлей обнялись и поцеловались, я (единственный) пожал руку Саломахе. Из паба мы вышли все вместе, но сразу же разделились: Саломаха отправился пешком в свой бесплатный приют, Илья и Лешка пошли к лешкиной машине, мы с Юлей - к моей (для экономии денег и более тесного общения Юлька остановилась у нас дома). Перед тем, как завернуть за угол, что-то подсказало мне обернуться - и я увидал глядящего нам вслед Саломаху. Таким он и остался в моей памяти: несколько обрюзгшая, но в целом еще статная, фигура; куртка и пиджак расстегнуты ; в просвете виднеется желтая душегрейка.